Крестный отец

Пьюзо Марио

Всю нехитрую подноготную щенков — их звали Джерри Вагнер и Кевин Мунан — Поли Гатто знал досконально. Обоим лет по двадцать, симпатичные на вид ребята, ладные, высокие, темно-русые. Обоим через две недели возвращаться из города в колледж — влиятельные папаши со связями, да плюс к тому студентам положена отсрочка, так что покамест, до поры до времени, отвертелись от призыва в армию. На том и другом висит условный приговор за попытку изнасиловать дочь Америго Бонасеры. Сукины дети, мысленно выругался Поли Гатто. От призыва увиливать, лакать после полуночи спиртное в баре в нарушение условий приговора, таскаться за дешевками! Сволочи. Сам Поли получил отсрочку от службы в армии по состоянию здоровья, представив на призывную комиссию медицинскую справку,

что больной имярек (пол — мужской, цвет кожи — белый, возраст — двадцать шесть лет, семейное положение — холост) проходил курс лечения электрошоком по поводу психического заболевания. Чистейшая липа, естественно, но Поли Гатто считал, что он-то получил освобождение от призыва заслуженно. Оно досталось ему стараниями Клеменцы, после того как Гатто, служа семейству Корлеоне, показал себя в деле. В мокром деле.

От того же Клеменцы теперь он получил наставление, что поучить щенков требуется безотлагательно, до того, как они вернутся с каникул в колледж. Непонятно, какого дьявола понадобилось обязательно делать это в Нью-Йорке, думал Гатто. Вечно этот Клеменца тебе указывает каждый шаг — нет чтобы распорядиться, а дальше — выполняй как знаешь. Вот увяжутся эти две потаскушки следом за юнцами — и пропадай, как уже сколько раз бывало, задаром целый вечер.

Он услышал, как одна из девчонок расхохоталась:

— Ты что, ошалел? В машину? С тобой? Нет уж, больно надо — загремишь, чего доброго, в больницу, как та бедняжка.

Ее голос звучал самодовольно, злорадно.

Поли Гатто большего и не требовалось. Он допил кружку пива и вышел на улицу. Первый час ночи. Обстановка — как на заказ. Всего в одном еще баре виден свет. Остальные питейные заведения и лавки закрыты. Патрульную машину с полицейскими взял на себя Клеменца. Она не покажется, пока не получит сигнал по радио, — да и тогда тронется к месту происшествия ползком.

Поли прислонился к дверце «Шевроле». На заднем сиденье, почти невидимые, несмотря на свой дюжий рост, сидели двое. Поли сказал:

— Берите их, как выйдут.

Подумаешь, загорелось — скорей, скорей… Клеменца выдал ему две фотографии из полицейского архива, анфас, сказал, в каком баре эти фраеры торчат каждый вечер и клеят девочек у стойки. Поли отобрал из наличного резерва пару «шестерок» поздоровей и обрисовал им, кого придется поучить. А также — в каких пределах. Без ударов по голове, по затылку — без крайностей, одним словом. А так могут не стесняться.

— И притом с условием, — сказал Гатто. — Если эти красавцы пролежат в больнице меньше месяца, то вам, ребятки, снова крутить баранку на грузовиках.

Двое вылезли из машины. В прошлом тот и другой были боксерами, но дальше захудалых спортклубов не пошли, и тут их выручил Санни Корлеоне, предоставил возможность подрабатывать, давая незаконно деньги в рост. Теперь им жилось сносно. Понятно, оба рады были показать, что помнят добро.

Когда Джерри Вагнер и Кевин Мунан показались из дверей бара, они как раз дозрели до той кондиции, которая устраивала Поли. Девчонка погладила их против шерсти, и юнцы самолюбиво ощетинились. Поли Гатто, лениво опершись о крыло своей машины, фыркнул и ехидно пропел:

— Эй, Казанова, красиво тебя отшила та деваха.

Юнцы с готовностью устремились к нему, как будто только того и ждали. На таком сорвать зло — одно удовольствие. Малорослый, щуплый, как хорек, и к тому же нахал — первый лезет. Они налетели на Гатто с разбега, и в тот же миг им сзади скрутили руки те двое. Поли привычно и быстро надел на правую руку кастет, сработанный по особому заказу и усаженный короткими железными шипами. Поли работал точно — он три раза в неделю ходил в спортзал на тренировки. Коротким ударом он размозжил переносицу щенку по имени Вагнер. Тот, что держал Вагнера сзади, слегка приподнял его, и Поли с удобством всадил апперкот в подставленный ему пах. Вагнер обмяк, и руки, державшие его, разжались; он упал. Вся операция заняла секунд пять, не больше.

Теперь настала очередь Кевина Мунана, тем

более что он начал подавать голос. Второй из несостоявшихся боксеров удерживал его без труда одной мускулистой увесистой лапой. Другая ручища сдавила Мунану горло так, что он не мог больше издать ни звука.

Поли Гатто юркнул в машину и включил зажигание. Двое тем временем делали из Мунана отбивную котлету. Они трудились с устрашающей старательностью, словно вопрос о времени занимал их меньше всего. Били без суеты, размеренно и методично, в полную силу своих тяжеловесных тел. Каждый удар отзывался тошнотворным чавканьем рассекаемой живой плоти. Гатто мельком увидел лицо Мунана. Оно было неузнаваемо. Двое оставили Мунана лежать на тротуаре и занялись теперь Вагнером. Как раз в это время, с трудом поднимаясь на ноги, Вагнер стал звать на помощь. Кто-то высунулся на крик из бара, теперь надо было поторапливаться. Вагнера сбили с ног, он рухнул на колени. Один из его истязателей вывернул ему руку и поддал ногой в спину. Что-то хрупнуло, и на жуткий вопль Вагнера по всей улице стали распахиваться окна. Теперь двое орудовали очень быстро. Один, зажав голову Вагнера в ладонях, как в тисках, приподнял его с земли. Другой хватил по неподвижной мишени кулаком. Из бара высыпали люди, но никто не пробовал вмешаться. Поли Гатто гаркнул:

— Кончай, линяем отсюда!

Двое верзил вскочили в машину; Поли дал полный газ. Кто-нибудь потом скажет, как выглядела машина, кто-то другой запомнит ее номер, но тем дело и кончится. Номер был краденый, снят с машины из Калифорнии, а черных «Шевроле» в Нью-Йорке самое малое — сто тысяч.

ГЛАВА 2

В четверг Хейген с утра поехал в город, в свою адвокатскую контору. Он рассчитывал наверстать упущенное, приведя в порядок бумаги, — внести полную ясность в дела, готовясь к предстоящей в пятницу встрече с Виргилием Солоццо. Встрече такой первостепенной важности, что он просил дона освободить целый вечер, чтобы обсудить деловое предложение, которое, по их сведениям, Солоццо сделает семейному клану Корлеоне. Да — ясность во всем, до последней мелочи, пусть ничто постороннее не мешает ему сосредоточиться на этом предварительном совещании с доном.

Дон не выказал удивления, когда, возвратясь во вторник поздно вечером из Калифорнии, Хейген рассказал, чем кончились его переговоры с Вольцем. Он только настоял, чтобы Хейген не пропустил ни одной подробности, гадливо поморщился, когда он говорил о красивой девочке и ее мамаше. И буркнул «infamita» — это слово у него выражало крайнюю степень отвращения. Под конец он задал Хейгену один вопрос:

— Есть в этом человеке настоящая крепость?

Хейген помолчал, стараясь уловить суть вопроса. В своих взглядах, как он успел убедиться за долгие годы, дон был до того не похож на большинство людей, что и слова у него могли иметь иное значение. Есть ли у Вольца характер? Есть сила воли? Да, безусловно, но не об этом спрашивает дон. Хватит ли у продюсера мужества не дать себя запугать? Хватит решимости пойти на тяжелые убытки, которые повлечет за собою простой на студии и скандал, когда его хваленого актера разоблачат как наркомана? Видимо, тоже да. Но и не это опять-таки имеет в виду дон. Наконец Хейген нашел правильное истолкование: достанет ли Джеку Вольцу крепости поставить на карту все — всем рискнуть из мести, из принципа, ради чести?

Хейген улыбнулся. Нечасто он разрешал себе ответить дону шуткой, но сейчас не удержался.

— Вы спрашиваете, сицилиец ли он? — Дон довольно покивал головой в знак того, что оценил лестный смысл остроты и согласен с ней. — Нет, — сказал Хейген.

И все. Дон раздумывал недолго. Уже в среду он вызвал Хейгена к себе после ленча и отдал нужные распоряжения. Остаток рабочего дня Хейген провел, выполняя их в состоянии, близком к телячьему восторгу. Он ни минуты не сомневался, что дон решил задачу и Вольц завтра же утром позвонит и объявит, что главную роль в его новом фильме о войне получает Джонни Фонтейн…