Крестный отец
Шрифт:
Майкла поселили на правах гостя в доме дядюшки capo-mafioso. Дядюшка, старый холостяк — ему перевалило за семьдесят, — был врач, единственный на всю округу. Сам capo-mafioso, мужчина лет пятидесяти пяти по имени дон Томмазино, приставлен бью в качестве gabbellotto смотреть за громадным поместьем, принадлежащим одной из самых знатных сицилийских фамилий. Обязанностью gabbellotto, своего рода смотрителя при богатом имении, было, помимо прочего, следить, чтобы на земли, пропадающие напрасно, не покушались бедняки: не возделывали ни клочка самовольно, не занимались браконьерством. Gabbellotto, короче, был мафиозо, нанятый оберегать владения богача от малейших, хотя бы и законных, посягательств со стороны неимущего люда. Если кому-нибудь из бедных крестьян взбредало в голову приобрести на законном основании участок
Еще дон Томмазино ведал в провинции распределением воды и препятствовал возведению в здешних местах новых плотин, хотя бы и санкционированному правительством в Риме. Плотины подорвали бы очень прибыльную коммерцию — торговлю водой из артезианских колодцев на его территории, — подорвали бы, сбив цены на воду, самые основы водоснабжения, которое здесь с таким усердием внедряли веками. Но при всем том, как мафиозо старой школы, дон Томмазино предпочитал оставаться непричастным к таким занятиям, как сбыт наркотиков или проституция. Существенно расходясь в этом с главарями современной формации, все заметнее заявляющими себя в крупных городах вроде Палермо, представителями нового поколения, которые под влиянием американских гангстеров, высланных в Италию, покончили с подобной разборчивостью.
Главарь местной мафии был человек весьма утробистый, «мужчина с весом» в прямом и переносном смысле, то есть способный вселять в окружающих страх. Под защитой такого человека можно было жить, ничего не опасаясь, — тем не менее личность Майкла сочли необходимым скрывать. Границы его вселенной обозначала ныне ограда имения доктора Тазы, дядюшки дона.
Доктор Таза, необычно высокий для сицилийца — без малого шести футов ростом, — был седовлас, румян. Еженедельно, невзирая на свои семьдесят с гаком, наведывался в Палермо почтить вниманием молоденьких жриц древнейшей профессии, и чем моложе, тем лучше. Еще одним пристрастием грешил доктор Таза: он был запойный книгочей. Читал все подряд и рассуждал о прочитанном с соседями, с неграмотными крестьянами, своими пациентами, с пастухами из поместья, чем заслужил у земляков славу пустого человека. Какое им было дело до книг?
По вечерам доктор Таза, дон Томмазино и Майкл выходили посидеть в огромном саду, населенном мраморными статуями, которые на этом острове, казалось, чудом росли в садах бок о бок с терпкими гроздьями черного винограда. Доктор Таза рассказывал бессчетные истории о мафии и ее деяниях на протяжении столетий; Майкл Корлеоне зачарованно слушал. Подчас и дон Томмазино, размягчась от ночного благоухания и душистого, крепкого вина, от красоты и покоя этого сказочного сада, мог вспомнить случай из собственной практики. Доктор воплощал собой легенду, дон — грубую действительность.
В этом античном саду перед Майклом обнажились корни, породившие таких людей, как его отец. Он узнал, что первоначально слово «мафия» означало «убежище». Потом оно стало названием тайной организации, возникшей для противоборства с правителями, которые сотни лет подавляли эту страну и ее народ. История не знает края, который подвергался бы столь жестокому насилию. Как смерч, гуляла по острову инквизиция, не разбирая, кто беден, а кто богат. Железной рукой покоряли крестьян и пастухов своей власти родовитые землевладельцы и князья католической церкви. Орудием этой власти служила полиция, в такой степени отождествляемая народом с властителями, что нет на Сицилии страшнее оскорбления, чем обозвать человека полицейским.
Ища способа уцелеть под беспощадной пятой самовластья, истерзанные люди научились никогда не показывать обиду или гнев. Никогда не произносить слова угрозы, поскольку в ответ на угрозу, опережая ее исполнение, тотчас последует кара. Не забывать, что общество — твой враг и, если ты хочешь сквитаться с ним за несправедливость, нужно идти к тайным повстанцам, к мафии. Это мафия, набирая силу, ввела на Сицилии omerta — круговую поруку, закон, повелевающий хранить молчание. В сельской местности прохожего или проезжего, который спросит дорогу до ближайшего городка, попросту не удостоят ответом. Для члена мафии величайшее из преступлений — сказать полиции, например, кто в него стрелял. Или нанес ему увечье. Omerta сделалась для людей религией. Женщина, у которой убили мужа, не назовет полицейскому имя убийцы, имя того, кто истязал ее ребенка, изнасиловал ее дочь. Люди знали, что от властей справедливости не дождешься, —
В известной мере мафия по сей день продолжала исполнять эту роль. Чуть что, люди обращались к местному capo-mafioso. Он был для жителей округи своего рода голова, радетель за общество, добродей — и на работу пристроит, и хлеба даст, когда в доме нечего есть.
Однако доктор Таза не заикнулся о том — Майкл узнал это постепенно сам, — что с годами мафия на Сицилии сделалась инструментом в руках богатых и в определенном смысле — тайным оплотом существующей политической системы. Она выродилась в придаток капитализма — антикоммунистический, антилиберальный придаток, самостийно облагающий данью всякий, пусть даже самый малый, вид делового предпринимательства.
Впервые понял Майкл Корлеоне, почему люди такого склада, как его отец, предпочитали становиться ворами, убийцами, но не законопослушными обывателями. Страх, бесправие, нищета были слишком ужасны, независимые натуры отказывались принимать то, что им предлагало общество. Бесчеловечность законной власти представлялась им неоспоримой, и, попадая в Америку, сицилийцы зачастую не изменяли этому убеждению…
Доктор Таза, совершая еженедельные вылазки в палермский bordello, звал Майкла с собой, но Майкл отказывался. Поспешное бегство из Нью-Йорка помешало ему серьезно заняться сломанной челюстью, он до сих пор носил на левой стороне лица память о капитане Макклоски. Кости срослись неправильно, отчего профиль — если глядеть слева — приобрел несколько разбойные очертания. Майкл всегда придавал значение своей внешности, но не думал, что этот физический изъян сможет так сильно портить ему настроение. К боли, которая то усиливалась, то проходила, он относился совершенно спокойно — просто глотал болеутоляющие таблетки, которыми его снабжал доктор Таза. Доктор предлагал и свои услуги по части лечения, но Майкл их отверг. Он успел убедиться за эти месяцы, что хуже врача, чем Таза, наверное, нет на всей Сицилии. Доктор Таза был готов читать что угодно, кроме книг по медицине, — они, по собственному его признанию, были выше его разуменья. Только содействие самого влиятельного из главарей сицилийской мафии, который специально ездил в Палермо договариваться с педагогами насчет оценок, которые следует поставить Тазе, помогло ему в свое время сдать экзамены и получить диплом врача. Лишний пример того, сколь вредоносен был для общества паразитирующий на нем мафиозный придаток. Пригодность или непригодность в расчет не принимались. Способности, прилежание не имели значения. Крестный отец-мафиозо преподносил тебе профессию в виде подарка…
Времени для размышлений Майклу хватало. Днем, неизменно в сопровождении двух пастухов из поместья, подведомственного дону Томмазино, он совершал прогулки по окрестностям. Мафия часто вербовала наемных убийц из числа местных пастухов, и они брались за эту работу, потому что просто не было других способов добыть себе пропитание. Майкл размышлял об организации, созданной его отцом. Если она и дальше будет действовать успешно, то, разрастаясь подобно раковой опухоли, произведет в стране опустошение, какое уже совершилось на этом острове. Сицилия стала царством теней: мужчины разбегались во все края земли в поисках заработка на кусок хлеба либо просто спасаясь от расправы за то, что попробовали воспользоваться экономическими и политическими свободами, предоставленными законом.
Больше всего во время долгих прогулок Майкла поражала роскошная красота этой земли; он проходил по апельсиновым садам, образующим по всей окрестности как бы глубокие тенистые гроты, где огромные каменные змеи, изваянные до Рождества Христова, выплескивали из клыкастых пастей влагу античных водоводов. Дома, построенные в подражание древнеримским виллам, с величественными мраморными порталами, со сводчатыми потолками просторных внутренних покоев, ветшали в запустении, служа прибежищем отбившимся от стада овцам. На горизонте оголенные холмы отливали глянцем, словно нагромождения обглоданных, белесых от солнца костей. Сверкающие зеленью сады и поля, подобно изумрудному убору, украшали пустынную местность. Порою он добредал до самого Корлеоне, где у подножия ближней горы цепочкой растянулись жилища восемнадцатитысячного населения, убогие лачуги, сложенные из черного камня, добытого из той же горы. За один лишь последний год в Корлеоне произошло свыше шестидесяти убийств — смерть, казалось, надвинулась на городок черной тучей. Дальше — суровое однообразие равнинных пашен, ничем не нарушаемое вплоть до лесов Фикуццы.