Крестоносцы 1410
Шрифт:
Потом казначей кивнул прислужникам, дабы они отпустили ксендза. Один из них поднял с земли сброшенные одежды, которые старичок, дрожа, надевал снова.
– До завтра! – воскликнул торжественно судья. – Отведите его в тюрьму.
– Позволите мне, чтобы я с ним шёл? – сказал брат.
Требование казалось странным. Ничего не ответив, казначей сделал знак брату, чтобы он отошёл к дверям.
Выпущенный из рук мучителей, ксендз тяжело взобрался по лестнице до верхней залы и опустился на колени, дабы поднять посох, лежащий на полу.
Двое кнехтов собирались его отвести, когда к нему приблизился Мерхейм.
– У вас есть время… Орден милосерден,
Взволнованный старец не мог, или не хотел ничего отвечать. Подвели его уже к двери, затем казначей движением руки отпустил кнехтов.
– Идите со мной, – сказал он, – не в тюрьму, но чтобы вы отдохнули. Мы хотим верить, что вы невиновны, и верим, что вы будете нам способствовать. Ваша сестра в Торуни, вы поедете к ней с охраной. Чего же ещё вы желаете?
Ксендз опустил голову.
Стоящему ещё в дверях брату, защитнику, передал его казначей, прошептав ему что-то на ухо. Довольный парень подал старцу руку и с сыновним почтением и любовью медленно коридорами вышел с ним на дневной свет.
Двор, как и вчера, был переполнен и, возможно, был ещё шумней. Осёдланные лошади ждали монахов и рыцарей, отъезжающих в Шцецин, Тухол, Балгу, Торунь и Эльблонг. Толпа слуг крутилась возле них. Выкатывали пушки и из телег ссыпали каменные ядра. Из костёла слышались благочестивые песнопения, колокола били на башнях, а летнее солнце во всём блеске освещало эту оживлённую картину.
Около инфирмерии брат задержался, чтобы получить ключ от отдельной кельи, в которую собирался проводить старичка.
Они снова вступили в сводчатые коридоры, а из них в помещение. Из него открывался вид на широкую зелёную околицу у Ногата. Келья была просторной и имела всё, что пилигриму могло понадобиться. Парень отворил окно, быстро бегая, придвинул стулья, схватил кувшин, чтобы воды принести, посадил ксендза и, радостно ему улыбаясь, выбежал для дальнейшего служения. Старик поблагодарил его рукой и глазами; несмотря на душевную силу, был он побитым и измученным, говорить ему было тяжело. Ослаб он также от того, что ничего не ел со вчерашнего дня и первой каплей воды здесь лишь увлажнив уста. Обратил он свой взор в окно на весёлый край, на плодородные луга, на далёкие поселения… может, подумал, что с ними сделает война и пожарище, и глаза его увлажнились слезами.
После той негостеприимной ночи наступил другой приём, как бы для того чтобы стереть её из памяти. Брат-лазарит торопился с полевкой, нёс кушанья, нашёл кубок вина, чтобы едой оживить старца. На это привыкшему к скромной жизни не много было нужно. Ещё миски стояли на столике перед ним, когда вошёл казначей с более весёлым лицом.
– Отец мой, – сказал он, – вы хотели ехать к сестре в Торунь. Экипаж для вас приготовлен, я тоже туда еду Всё ведь по вашей воле. Не держите на нас зла, времена тяжёлые, судьба Ордена зависит от этих часов, когда имеют значения военные приготовления; мы не для своей выгоды, а для дела христианства трудимся и заботимся.
– Бог благому делу поможет, – ответил старик, – а вам вашу жалость к возрасту и несчастьям оплатит.
– Итак, в путь! – прибавил казначей. – Я на коня скоро сяду, вы – в экипаж.
Эта внезапная смена в отношениях была бы труднообъяснима, если бы не странное стечение обстаятельств, которые делали старичка нужным Ордену.
Мерхейм, уже наполовину одетый по-дорожному, постучал в келью магистра. Его тотчас впустили.
Ульрих как раз отправлял комтура Грудзяцкого, который возвращался
После его ухода они остались вдвоём. Магистр хмуро поглядел на улыбающегося Мерхейма.
– Я еду в Торунь, – сказал с поспешностью казначей. – Покровители Ордена следят за ним, всё складывается наиболее благоприятно, даже то, что нам опасным казалось. Старый ксендз, который нам подозрительным выдался, когда его на пытки вызвали, нашёл свидетеля и защитника, невинным кажется. Что странно, то что он является братом особы, – добавил Мерхейм, – которую я думаю подослать к королю, чтобы его слабую голову обратила на остальное. Ксендз мне полезен, чтобы сопровождал её в путешествии и от нападения защитил. Он не изменит нам, ибо о Боге и Небе думает, власяницу носит и кольчатым ремнём опоясан. Он тоже ничего знать не будет. Выбранная женщина не его сестрой, но сатаны быть бы могла… могла… Тем лучше.
Мерхейм смеялся, магистр, казалось, не очень хорошо понял, даже… пожал плечами.
– Это ваше дело, брат, – сказал он. – Помните только, что чрезмерная хитрость не оправдывает надежд.
– Когда её Бог не благославит, – добавил казначей, – а я на Его помощь рассчитываю.
– И я также, – вздохнул магистр, – а это – самая надёжная наша защита и прикрытие! Если бы вы не использовали женщин в стократ было бы лучше, – прошептал Ульрих.
– И яд лекарством может стать, – докончил, склоняя голову, казначей.
– Аминь, – поставил точку магистр. – Езжайте с Богом!
– С Богом оставайтесь!
Вскоре затем кортеж, составленный из нескольких тевтонцев, сопровождающих Мерхейма, выступил из ворот Мальборгского замка, а в центре его ехал экипаж, в котором сидел старичок, читая молитву.
Уже в начале XV века Торунь считался одним из самых красивых городов Пруссии, счастливым и благоприятным своим местоположением. Тянущиеся стены его замка, множество кирпичных красных домиков, что к нему прилегали и окружали его (окраска которых у нас потом вошла в пословицу), покрывали красивый берег реки, уже в это время засаженный привезёнными из Еермании виноградниками и весёлыми садами. Между ними выглядывали небольшие усадьбы мещан, а сама укреплённая крепость с башнями костёлов представлялась великолепной. Это старое польское поселение под господством немецкого ордена действительно приобрело немецкую физиогномию, но часть её населения и мещанства даже характера своего первичного не потеряла.
В тогдашнем замке, который числился в наиболее важных защитных крепостях, пребывали часто и великие магистры, и великие сановники Ордена.
Тут проходили военные совещания, тут сосредотачивали силы к обороне, угрожая больше других земле Хелминской.
Торговля и ремёсла также процветали, а новых немецких поселенцев со всех сторон много тянулось и оседало. Любили тут рыцари Ордена останавливаться в замке для отдыха, потому что, хоть более близкое общение с людьми, а особенно прекраснейшей половиной рода человеческого, самым строгим уставом Ордена было запрещено, так, что даже разговор с женщиной за проступок должен был считаться, уже в это время не следовали так строго старинному орденскому уставу, а по тевтонским фермам и госпиталям было полно так называемых орденских полусестёр, в белых монашеских одеяниях с полукрестом (Т) на плече, чьё положение было недостаточно определено между полубратьями и братьями. По городам же особо не следили за строгостью отношений старшин, которые делали что хотели.