Крестоносцы 1410
Шрифт:
Хоть война против немецких рыцарей не была новостью для Польши, всегда этот чёрный крест на монашеском и рыцарском плаще пробуждал какую-то тревогу, ибо, воюя против тевтонцев, с христовым крестом не воевалось.
Имел также немецкий Орден в соседних странах много друзей, полубратьев и братьев-соучастников явных и тайных, которые сеяли как могли сомнения и пугали силой Ордена и Божьим возмездием за рыцарей Марии.
Говорили, что на сигнал из целой Европы тянется туда самое храброе рыцарство, а Польша с ним одна со своим не справится. Рим и империя были
Их не обманывали ни индульгенциями, ни святостью крестовой войны, но гораздо более заманчивыми почестями и обещанием добычи.
Судьба Ордена интересовала всю Германию, так как не было уголка в ней, который бы туда не выслал кого-то из своих: брата, дядю, родственника.
На орденских переписях светились самые знаменитые имена: Лихтенштейны, Золлерны, Сайновы, Хацфельды, Салцбахи опекали наивысшие достоинства в Ордене. Земли, которые держал Орден, были немецкой колонией и добычей для будущих поселенцев, императорским и папским даром. Те, кто охранял свою собственность, казались нападающими, а нападавшие – жертвами.
Вестями об идолопоклонстве литовских, жемайтийских, более того! польских язычников кормили Европу, которая в те времена столько знала о тех странах, сколько сегодня. Ягайлу везде рисовали как язычника, а Витольда не отличали от татар, которых он у себя вербовал.
Орден медлил с решительной битвой и, может, отложил бы её до другого момента, ибо чувствовал, что она может решить его будущую судьбу; однако не меньшая тревога царила в лагере Ягайлы, потому что и здесь поражение тянуло за собой неопределённые последствия.
Германский мир, мечом прущий на восток, должен был столкнуться с защитниками славянских земель от наплыва германского племени; война должна была решить, захватят ли отряды завоевателей, переодетых в монахов, земли даже до Геродотовой белой темноты.
Недавно крещённый язычник боялся, как бы его не обвинили, что он воюет против христианства. Может, поэтому, и для прощения у Бога, для которого воевал с убеждением слуги, Ягайло по дороге был набожным, как всегда, или ещё более набожным.
Ехал король со двором из Нового Корчина на Стопницу в Слупу, как подобало на войне, не с очень громадным, всё-таки королевскому достоинству соответствующим, кортежем. В Короне он уже в это время не правил, сдав наместничество своей власти ксендзу Миколаю из Курова, архиепископу гнезненскому, сам став вождём и только солдатом… Таким образом, и двор состоял почти из одних рыцарских людей, за исключением господ писарей, капелланов и духовных, которые были нужны для богослужения, документов и писем, поскольку сам король, как известно, ни читать, ни писать не умел. И служило ему это хорошо, ведь когда его в этом упрекали, скромно объяснял, что знает только то о делах, что ему люди рассказывают, хотя знал обо всём лучше всех.
В Слупе у подножия горы двор, остановившись на ночь, розложился в городке и за ним лагерем, потому что королевский кортеж и хоругви, тянущиеся за ним, поместиться в домах не могли.
Уже известно в панском окружении, что на следующий день Ягайло пешим пойдёт на Лысую гору, как поклялся, и там день проведёт на молитвах.
А не раньше как сорок лет тому назад, та же самая Литва ещё монастырь и костёл этот разграбила! Сегодня приходилось молиться. Послали к монахам, чтобы они были готовы к богослужению.
Наступивший день обещался быть очень жарким; на рассвете двинулось всё, что сопровождало короля, и, кроме челяди, при лагере никто не остался.
Все шли за господином на Лысую гору. И это был торжественный вид, этой длинной процессии духовных и рыцарей, воинов и челяди, тянущихся пешком за священником, который указывал дорогу, читая молитвы и монотонно распевая с певчими богослужебные песни. Кто Ягайлы не видел в лицо и не знал, тот с уверенностью не принял бы его за короля, видя скромно идущего среди гораздо более богато одетых панов, которые его сопровождали.
Ягайло, в то время уже немолодой, не имел ни черт лица, ни фигуры, отличающихся величием. Видно в нём было что-то от воспитанника литовских пущ, привыкшего к лагерной жизни под чистым небом, отдыху в непогоду под дубами и проводящего целые месяцы в лесу, не заглядывая под крышу и не попробовав мягкого ложа.
Это был муж среднего роста, небольшой полноты, стройный и достаточно ловкий; голову имел маленькую, узкую, уже немного лысую, расположенную на длинной и жилистой шее; лицо тёмного цвета больше всего поражало чёрными глазами, маленькими, живыми, беспокойными и бегающими. Казалось, они исследуют каждого и хотят охватить всё.
По устам трудно было что-то прочесть, кроме мягкости и добродушия, которые просто не могли в резкий гнев и быстро перейти. В это время его уста были сжаты, глаза сверкали, жилы на висках раздувались, и король становился ужасным. Таким он бывал чаще всего на охоте и в кучке дворовых, а когда появлялся в народе, сдерживался и сыпал охотно золото, только бы мир выкупить. На этот торжественный день король, который зимой в простой овчине ходил, а на аудиенцию брал серый плащ, одел свою обычную серую бархатную богатую тунику, из-под которой был виден шёлковый тафтяной жупаник, с широким чёрным ремнём, обрамлённым, перетянутым коричневой шёлковой лентой. На ногах были надеты тёмные суконные чехчери, а в руке была шапочка, шитая золотом.
За ним для защиты от солнца Новек, панский слуга, нёс запасную соломенную шляпу, подшитую шёлком, с тем чтобы король надел её, когда захочет.
За королём длинным строем шли рыцари и паны, командующие, маршалки, казначеи, кравчие и великое множество придворных, слуг, должностных лиц, оруженосцев, челяди.
С обеих сторон дороги стояла толпа простолюдинов, мещанство из Слупы, крестьяне из окрестных деревень, бедняки со всего света с вытянутыми руками. Королю из калеты подавал горстями гроши казначей, а он собственноручно делил милостыню теснящемуся нищенству. Вся гора роилась народом.