«Крестоносцы» войны
Шрифт:
— Потому что шахту… там пять тысяч человек… ее взорвут… они все погибнут, задохнутся… а герр лейтенант велел, чтобы я пошла к американскому командиру…
Она захлебывалась словами.
В долгие часы ночи, когда все кости у нее болели от каменного пола и пронизывающей сырости, а душу терзала мысль, что время проходит без всякой пользы, она так хорошо обдумала свою речь. Но теперь все ее красноречие исчезло. На языке у нее было то, чего она боялась ночью, она считала излишними даже те простые, необходимые вопросы, которыми американец перебивал ее речь: как ее фамилия… откуда она, из
Бинг, едва выслушав начало ее сбивчивого рассказа, понял все его значение и оживился. Взбунтовались пять тысяч немцев, или если не взбунтовались, то по крайней мере сознательно воспротивились приказу нацистов; а нацисты собираются уничтожить их, своих же немцев; тут есть возможность поддержать этих шахтеров и их семьи, укрепить их волю, укрепить сопротивление; ведь это пример для всего германского народа, трещина между правителями и народом, между нацистами и народом; трещину можно углубить, если вовремя вогнать клин быстрым, решительным ударом.
— У меня осталось только тридцать восемь часов, — сказала Элизабет Петрик. — После этого я должна передать лейтенанту Шлагхаммеру, что вы не пойдете через шахту. Хотите вы мне помочь? Можете вы отвести меня к вашему полковнику, к вашему генералу?
«Пройти через шахту!» — подумал Бинг. Он не был знаком с картой местности и с боевой обстановкой. Трой, наверное, сумеет в этом разобраться. Но сам Бинг был склонен считать все это выдумкой, для того чтобы выгнать энсдорфцев из шахты или дать этому Шлагхаммеру достаточное основание, чтобы их уничтожить. Любой американский командир подумал бы, прежде чем посылать своих людей в длинный, темный туннель, который могли заградить трое солдат с пулеметом.
В соседней комнате Дондоло разглядывал Леони. Его не отпугнул ее жалкий костюм; то, что она была грязна и нечесана, ровно ничего не значило.
Леони отлично понимала, чего хочет от нее этот американец; Геллештиль иногда смотрел на нее вот таким же взглядом, словно она отдана в его полное распоряжение. Она отодвинулась подальше от солдата; взгляд ее выражал мольбу, но и страх тоже — это-то и заставило Дондоло перейти к действию.
Он загнал ее в угол, методически и не торопясь, потом схватил за плечи и прижал к стене.
Она закричала.
— Молчать! — зашипел он.
Но было слишком поздно. Бинг уже вбежал в комнату. Позади Бинга Дондоло увидел старуху, которая говорила что-то непонятное. Женщин в известном возрасте следовало бы убивать, они уже ни на что не годятся.
Дондоло вызывающе оглянулся на Бинга, и в эту минуту девушка вырвалась. Она была проворна, как кошка. Дондоло видел, как она промелькнула мимо, услышал, как хлопнула входная дверь, как девушка сбежала по лестнице, потом выскочила на улицу — и все стихло.
Капли пота выступили у него на лбу. Он хрипло засмеялся и пригладил волосы.
— Вам это так не пройдет, — сказал Бинг. Губы у него побелели.
— А что вы мне можете сделать? — сказал Дондоло. — Ничего не может быть хуже места, где я сейчас нахожусь. В военно-полицейской тюрьме и то лучше.
— Идем! — сказал Бинг фрау Петрик и, отведя ее в другую комнату, закрыл дверь между собой и Дондоло. Он не знал, с чего начать.
— Мне очень жаль, — сказал он наконец, — очень жаль. Этому солдату нет никакого оправдания. Он будет наказан.
Женщина как будто прислушивалась, но не к его словам. Фрау Петрик надеялась, что Леони догадается вернуться. Она прислушивалась, не раздастся ли выстрел — это значило бы, что американский или немецкий солдат пытается остановить бегущую девушку. Но этот одинокий выстрел гак и не прозвучал.
— Это ваша дочь? — спросил Бинг.
— Нет.
Элизабет Петрик положила пальцы на край стола; он увидел ее широкие ногти и набившуюся под ними грязь.
— Леони — девушка из этого города, — сказала она беззвучно.
— Очень смело с ее стороны, что она пошла с вами. Разве не было мужчин?
— Мы думали, что лучше идти женщинам… Который час?
Было что-то почти нечеловеческое, что-то очень немецкое в ее упорстве, в ее решимости и в ее сосредоточенности на одной мысли об офицере и проходе американцев через шахту.
Бинг спросил:
— Ваша семья тоже в шахте?
— Да.
Этим объяснялось кое-что, но не все.
— Я не могу идти разыскивать вашу девушку, — сказал он.
Фрау Петрик это знала. Она взглянула на него. Утрата Леони, девушки, которую любил Пауль, заставила ее еще сильнее стремиться к спасению своего сына и тысяч людей в шахте. А этот американец был единственной ее надеждой, единственным связующим звеном с тем американским офицером, который поручится ей и Шлагхаммеру за то, что американцы не войдут в шахту.
— Который час? — опять спросила она.
— Десять тридцать, — ответил Бинг.
— Отведите меня к офицеру, прошу вас!
Бинг рассказал капитану Трою всю историю. Они вместе нанесли местоположение старой шахты на карту — ее забросили так давно, что на новых картах этой шахты не было.
— Как вы думаете, — спросил Бинг, — есть ли возможность для вас пройти через туннель?
— Возможность есть, — сказал Трой, — но мало-вероятная.
— Почему?
— Я бы выбрал любой подступ, только не эту шахту. Вы сами сказали, что этот туннель, да и всякий туннель, может быть прегражден тремя солдатами с пулеметом. Я знаю, чего нам стоило пробиться через подземные ходы, чтобы взять укрепления Метца.
Он помолчал.
— Можете сказать вашей старушке, чтобы она не беспокоилась, пускай идет обратно и скажет своим, что мы не собираемся обрушить гору им на головы!
— Я бы хотел задержать ее до прихода лейтенанта Иетса. Мне наконец удалось разыскать его в штабе дивизии, и он сказал, что сейчас же приедет.
Трой пожал плечами.
— Как хотите!
Зазвонил телефон, вошел лейтенант Фулбрайт, и Трой занялся другими делами. Бинг спокойно ждал, обдумывая, каким путем осуществить на практике свою идею. Если эта женщина и люди в шахте служат доказательством, что на той стороне расшатались какие-то устои, надо этим воспользоваться и расшатать их еще больше. Но, как и всегда, как это было в деле с листовкой Четвертого июля и с перемещенными лицами в Вердене, никто ничего не предвидел. Иетс, вероятно, опять будет говорить об импровизации.