«Крестоносцы» войны
Шрифт:
Петтингер не мог допустить, чтобы такие опасения высказывались вслух. К чему это может привести? И ответить на вопрос о Париже он тоже не мог. Вполне возможно, что Париж придется сдать, — все зависит от положения на фронте. Он дал им свое толкование военных событий, и хватит.
Впрочем, он сделал и еще кое-что: все органы полиции, и французские и германские, усиленно собирали слухи и выслеживали, откуда они распространяются. Сейчас, когда фронт прорван, всякие темные личности бродят по стране и особенно тянутся к Парижу. Они разносят новости, мешая правду с догадками и чистейшим вымыслом; рассказывают, что целые германские армии окружены и уничтожаются, что передовые части союзников пробивают новые, с таким трудом укрепленные немецкие позиции, что тысячи немцев бросают оружие, поднимают руки и сдаются в плен.
Петтингер вошел в отель «Скриб». У конторки дежурный портье доложил, что его спрашивал его друг, некий майор Дейн.
— Дейн?
— Да, господин полковник.
Значит, Дейн в Париже. Какого черта?…
— Он просил что-нибудь передать?
— Нет, господин полковник.
Портье говорил своим обычным тоном — деловым и притом вкрадчивым ровно настолько, чтобы создать впечатление неизменного «чего изволите?». Петтингер стал медленно подниматься по лестнице, посмеиваясь про себя. В Париже и в окрестностях его мечутся сотни людей, готовых перегрызть друг другу горло. Они делают историю, а тем временем в отеле «Скриб» все идет заведенным порядком. И это не пустяк, это сила, которой конца не видно. Портье будет сидеть за своей конторкой и завтра и так же докладывать о посетителях новым постояльцам, а где завтра будет Петтингер — одному богу известно.
Очевидно, идут одновременно две жизни: в одной существует этот портье, и лавочник на углу, и крестьянин в поле, там сеют, торгуют селедками, докладывают о посетителях; в другой жизни, частью которой является и Петтингер, сражаются армии, издают газеты и великие люди выступают с важными заявлениями для печати.
У Петтингера, жившего в этой второй, деятельной жизни, существование портье вызывало досаду. Оно доказывало, что, несмотря на все старания, вместо бури, которую они рассчитывали искусственно создать, получился всего лишь порыв ветра; уляжется ветер, и та, другая жизнь вновь утвердится во всей своей незыблемости. И хуже того: чтобы создать бурю, нужно привести в движение миллионы людей, из категории неподвижных, а эти люди только о том и мечтают, как бы снова осесть на месте и снова докладывать о посетителях, торговать селедками и сеять ячмень или что бы они там ни сеяли.
Коренную перемену нельзя осуществить, не нарушив эту неподвижную жизнь раз и навсегда; только при этом условии крестьянин, лавочник, портье слепо пойдут, куда прикажут, потому что им некуда будет возвращаться. Массовые переселения с востока на запад и с запада на восток, разрушение городов и жилищ, создание человека нового типа, который жил бы в бараках, не имел дома и покорно, до потери сил, работал на своих хозяев — вот что обеспечило бы наступление новой эры. Это обеспечило бы конечную победу национал-социализма независимо от исхода боев.
Да, буря, которую старались вызвать он и ему подобные, обернулась пустым порывом ветра, но и ветер, если дует с достаточной силой, может вырвать с корнем самое крепкое дерево.
Дверь номера, которую Петтингер запер перед уходом, была приотворена. Он распахнул ее.
На диване лежал, развалившись, военный.
— Дейн! — сказал Петтингер. — Что вы здесь делаете? Как вы вошли?
— Меня впустила горничная. Горничные мне всегда помогают. Мне нужно было где-нибудь отдохнуть. Я и выбрал вашу комнату, решил — ничего, вам все равно недолго осталось здесь жить. — Он, не вставая, подтащил к дивану стул и похлопал рукой по сиденью. — Очень мягко. Садитесь, Петтингер. — Он указал на бутылку, стоявшую на полу у дивана. — Я уже подкрепился. У вас была всего одна бутылка. Куда вы девали остальные? Да нет, нет, вы меня не бойтесь. Я знаю, какой у меня вид. Брюки разорваны. Денщик их зашил, и с тех пор я своего денщика не видел. На кителе грязь от сотни воронок, в которых я прятался, на сапогах — глина проселочных дорог и лесов, по которым я бежал. Бритву — и ту потерял. А к французскому парикмахеру мне что-то не захотелось идти. Незачем зря подставлять горло.
— Не говорите глупостей.
— Я что знаю, то знаю, — упрямо сказал Дейн. — Я видел, как они выходят из своих нор и нападают на нас.
— Кто?
— Люди! — крикнул Дейн. Потом добавил сорвавшимся голосом: — Всех бы их расстрелять… — Он, видимо, устал, и угроза прозвучала неубедительно. Он перевернулся с боку на бок, оставляя грязные следы на роскошном диване отеля. — Теперь поздно. Нас не хватит, чтобы их всех убить.
— Где вы потеряли бритву? Где вы потеряли свою часть?
Петтингер вспомнил, как безукоризненно Дейн одевался, когда был холостяком, до того как сумел жениться на дочери Максимилиана фон Ринтелен… как же ее звали? Памела. Отец Памелы возглавлял немецкий стальной трест. Дейн, обедневший юнкер, в свое время помогавший Петтингеру избивать людей на улицах Креммена и других городов Рура, взял в жены золотую жилу и остепенился.
— Мою часть… мою бритву… — Дейн нахмурился. — Не все ли равно, где я их потерял? — Он повернулся к Петтингеру и испытующе посмотрел на него. — Это что, проверка? Не знаю, где потерял. Мы все время бежали. Вы скоро узнаете, каково это. Вы тоже побежите.
— Не так, как вы.
— Э-э… — Дейну хотелось презрительно сплюнуть, но он сдержался и снова потянул из бутылки.
— Не пейте так много. Я жду гостя.
Дейн поставил бутылку на пол. Рука его дрожала.
— Вы понятия не имеете о том, что творится. Сидите в Париже да отправляете домой шелка и коньяк, а мы отдуваемся. Вы ничего не знаете. Я был в Фалез. Думал, что и не выберусь из этой ловушки. С тех пор я все время бежал, через всю Францию. А теперь мне надоело бежать. Я устал.
— Что вы думаете предпринять? Вы зарегистрировались на пункте сбора?
Дейн закрыл глаза.
— К чему?
— Как к чему? Да что с вами? Ну, я понимаю, у вас нервы расстроены, но всему есть предел. Вы же офицер! Мне следовало бы отправить вас в полевую жандармерию!
Дейн приподнялся на локте.
— Что со мной?… — Он рассмеялся. — Это интересный вопрос. Я сам об этом думал. Когда бежишь, много о чем успеваешь подумать.
Он достал из кармана смятый листок бумаги и разгладил его.
— Вот послушайте, это американцы нам прислали в одно прекрасное утро. «Нация свободных граждан, равных перед законом и твердо решившихся самим управлять своей судьбой… за эти права и свободы сражаемся мы и ныне… Где бы ни попиралось человеческое достоинство, попирается наше достоинство. Где бы люди ни страдали, где бы ни подвергались гонениям, страдаем и мы. И потому, что мы — такая нация, мы переплыли океан, чтобы обуздать тирана, который хочет навязать свою волю целой стране, Европе, всему миру…» — Дейн читал негромко и быстро, словно знал текст наизусть.