Крестоносцы
Шрифт:
Аббат вскипел и, ударив кулаком по столу, крикнул:
— Когда я с оружием, я не ксендз, а шляхтич!.. А он потому не принял вызова, что хотел напасть на меня со слугами ночью в Тульче. Вот почему я ношу саблю на боку!.. Omnes leges, omniague iura vim vi repellere cunctisque sese defensare permittunt! [53] Вот почему я вооружил их мечами.
Услышав латынь, Зых, Мацько и Збышко умолкли и склонили головы перед мудростью аббата, хотя никто из них не понял ни единого слова; аббат всё ещё поводил гневными очами и наконец сказал:
53
Все законы, любое право позволяет отражать силу силой и защищаться всеми средствами (лат.).
— Как знать, не нападет ли он ещё тут на меня?
— Эва! Пусть только сунется! — воскликнули причетники, хватаясь за мечи.
— Пусть суется! И мне уж скучно без драки.
— Он этого не сделает, — возразил Зых, — скорее с миром на поклон приедет. От лесов он уже отказался, про сына он думает… Да вы знаете… Только не бывать этому!..
Меж тем аббат успокоился и сказал:
— Я видел, как в корчме в Кшесне молодой Вильк пил с Чтаном из Рогова. Они нас не признали — темно было — и всё толковали про Ягенку.
Тут он повернулся к Збышку:
— И про тебя.
— А что им от меня нужно?
— От тебя им ничего не нужно, только не по вкусу им, что неподалеку от Згожелиц завелся третий хлопец. Вот и говорит Чтан Вильку: «Небось спущу с него шкуру, не будет таким красавчиком». А Вильк ему: «Может, говорит, нас побоится, а нет, так я ему живо ребра пересчитаю!» А потом они все твердили друг дружке, что ты непременно будешь их бояться.
Тут Мацько поглядел на Зыха, Зых на Мацька, и лица у обоих стали хитрыми и веселыми. Никто из них не был уверен в том, что аббат действительно слышал такой разговор, а не выдумал его для того, чтобы подзадорить Збышка; но зато оба они, особенно Мацько, который хорошо знал Збышка, отлично поняли, что не было лучшего способа свести его с Ягенкой.
А тут аббат будто невзначай обронил:
— Сказать по правде, храбрые парни!..
Збышко и виду не подал, что это его задело, только спросил у Зыха каким-то чужим голосом:
— Завтра воскресенье?
— Воскресенье.
— Вы к обедне поедете?
— А как же!..
— Куда? В Кшесню?
— Туда ближе всего. Куда ж ещё ехать-то?
— Ладно!
XVI
Догнав Зыха и Ягенку, которые с аббатом и его причетниками направлялись в Кшесню к обедне, Збышко присоединился к ним и поехал дальше вместе со всей компанией — ему непременно хотелось показать аббату, что он не боится ни Вилька из Бжозовой, ни Чтана из Рогова и не собирается прятаться от них. В первую минуту юношу снова поразила красота Ягенки; и в Згожелицах, и в Богданце он часто видел её разодетую для гостей, но никогда наряд её не был так пышен, как сейчас, когда она собралась в костёл. Девушка была в шубке алого сукна, подбитой горностаем, рукавички у неё тоже были алые, из-под горностаевой шитой золотом шапочки спускались на плечи две косы. На коне она сидела не верхом, по-мужски, а в высоком седле с подлокотниками и скамеечкой для ног, кончики которых едва виднелись из-под длинной, в прямые складки юбки. Зых, который дома позволял дочери ходить в кожухе и яловых сапогах, желал, чтобы в костёле все видели, что к обедне приехала не дочка какой-нибудь мелкой сошки, захудалого шляхтича, а панна из богатого рыцарского дома. Коня её вели под уздцы два подростка в наряде вверху пышном, а внизу в обтяжку, какой носили обычно пажи. Позади ехало четверо слуг, а уж за ними следовали причетники аббата с мечами и лютнями у пояса. Весь этот поезд привел Збышка в восхищение, особенно Ягенка, которая была хороша удивительно — не девушка, а картина, и аббат, который в своем пурпурном одеянии с широченными рукавами смотрел прямо путешествующим князем. Скромнее всех был одет сам Зых — он позаботился о пышности прочих, а себе оставил только песни да веселье.
Аббат, Ягенка, Збышко и Зых, поравнявшись, поехали рядом. Сперва аббат велел своим песенникам петь божественные песни; потом эти песни ему, видно, прискучили, и он завел разговор со Збышком, который с улыбкой поглядывал на его огромный меч длиной никак не меньше двуручных немецких мечей.
— Я вижу, — важно сказал аббат, — тебе удивительно, что при мне этот меч, так знай же, что синоды дозволяют духовным особам иметь при себе в дороге не токмо мечи, но даже баллисты и катапульты, а мы ведь сейчас с тобою в пути. Когда святой отец возбранял духовным особам носить мечи и пурпурные одежды, он, наверно, думал о людях низшего сословия, ибо шляхтича Бог сотворил для оружия, и тот, кто пожелал бы разоружить его, восстал бы против велений предвечного.
— Я видал мазовецкого князя Генрика, который выходил на единоборство, — ответил Збышко.
— Не то зазорно, что он выходил на единоборство, — возразил аббат, поднимая вверх палец, — а то, что женился, да к тому же неудачно, mulierem [54] взял fornicariam и bibulam [55] , которая, как говорят, с молодых лет Bacchum adorabat [56] , да к тому же была adultera [57] , а от этого тоже ничего хорошего нельзя было ждать.
54
женщину (лат.).
55
распутную и пьяницу (лат.).
56
служила Бахусу (лат.).
57
прелюбодейка (лат.).
Тут он остановил коня и с ещё большей важностью стал поучать Збышка:
— Коль задумал кто жениться, то есть избрать себе uxorem [58] , должен смотреть, чтобы она была богобоязненна, благонравна и опрятна, чтобы хозяйка была хорошая; так учат не токмо отцы церкви, но и языческий мудрец по имена Сенека. А как же ты распознаешь, что избрал достойную, коль неведомо тебе будет родовое гнездо, из коего берешь себе подругу жизни?
Другой святой мудрец говорит: Pomus non cadit absque arbore [59] . Тощ вол — тоща и шкура, мать глупа — и дочка дура. Вот и возьми это в толк, недостойный, да не ищи себе жены далеко, а ищи поближе, не то достанется тебе злая да своенравная, и наплачешься ты с нею, как наплакался философ, когда сварливая жена в гневе вылила ему на голову aquam sordidam [60] .
58
супругу (лат.).
59
Яблоко от яблони недалеко падает (лат.).
60
помои (лат.).
— In saecula saeculorum, amen! [61] — грянули хором причетники, которые всегда вершили аминем слова аббата, не очень-то задумываясь над тем, впопад иль невпопад возглашают они свой аминь.
Все внимали аббату, дивясь его красноречию и познаниям в священном писании, а он говорил не столько Збышку, сколько Зыху и Ягенке, будто их особенно хотел наставить на ум. Ягенка, видно, смекнула, куда аббат клонит, она пристально поглядывала на Збышка из-под длинных ресниц, а тот и брови насупил, и голову опустил, словно раздумавшись о том, что довелось ему услыхать.
61
Во веки веков, аминь (лат.).
Через минуту поезд двинулся дальше; но все уже хранили молчание, и только когда вдали завиднелась Кшесня, аббат ощупал свой пояс, сдвинул его наперед, чтобы легко было схватиться за рукоять меча, и сказал:
— Старый Вильк из Бжозовой, пожалуй, с целой ватагой приедет.
— Пожалуй, — подтвердил Зых, — только вот слуги болтали, будто он захворал.
— А один мой причетник сказал, будто он хочет напасть на нас после обедни перед корчмой.
— Не стал бы он этого делать без вызова, да ещё после обедни.
— Да вразумит его господь Бог. Я ни с кем не ищу войны и терпеливо сношу все обиды.
Тут он оглянулся на своих песенников и сказал:
— Смотрите мне, мечей не вынимать и помнить, что вы служители церкви, ну, а ежели те первыми вынут, тогда айда на них!
Меж тем Збышко, подвигаясь вперед рядом с Ягенкой, расспрашивал её о делах, которые его больше всего занимали.
— В Кшесне мы непременно застанем Чтана и молодого Вилька, — сказал он. — Покажешь мне их издали, чтобы я знал их в лицо.