Крестовые походы
Шрифт:
Собираются братья-проповедники, духовные дети блаженного отца Доминика Гусмана, ради всех других братьев своих оставившего солнечную Каталонию. С упрёком и строгостью смотрят братья-доминиканцы на легкомысленных мирян и на смиренных братьев миноритов: опомнитесь, истинные христиане, никакой лишний день радости не даёт вечного блаженства. Душу спасайте!
Проповедуют на папертях тряпичники-катары Роберта Ле Бугра: отриньте суету сует, забудьте распятия и иконы, истинные христиане, не предавайтесь идолопоклонству. Господь всё видит!
В замках и в городах, в сёлах и в деревнях вещают с амвона многочисленные, разосланные во все уголки
И это так.
Многие истинные христиане видели плывущие с востока на запад и с запада на восток странные кроваво-красные облака. Эти облака вдруг сталкивались друг с другом и заполняли всё небо кровью. А другие видели тёмные, как бы бесформенные, но многочисленные пятна, которыми ни с того, ни с сего вдруг покрылось само Солнце, а ещё другие видели ночью в небе комету, которая бесстыдно задирала над сонной землёй свой пышный, свой серебрящиеся, свой мертвенный, как отсвет дальнего пламени, хвост. А некий кюре ужасал паству ужасными видениями ужасной битвы, однажды разыгравшейся в высоком небе прямо над монастырём в Барре. Кюре собственными ушами слышал отдалённые отзвуки битвы и даже узнал каменные башни, вокруг которых шло сражение. Это были башни священного Иерусалима, и нельзя было в том не верить кюре, потому что всё это он видел сам и своими собственными глазами.
А брат Одо утверждал, что некий священнослужитель, имя которого он не стал произносить вслух, сам держал в руках грамоту, прямо на его глазах упавшую с неба. Не было в тот день в небе ни туч, ни облаков, не летали птицы, не шёл дождь или град, но грамота упала с неба на землю и в этой упавшей грамоте находился неистовый призыв самого Господа выступить, наконец, против неверных, и выступить как можно быстрей!
Брат Одо прав.
Господь требует нового похода в Святую землю.
Серкамон, странствующий певец, сочиняющий кансоны, славящие вечную любовь, сочиняющий злобные сервенты, свирепо жалящие врагов, поющий долгие альбы — песни утренние, и сладкие пастореллы, поющие случайную встречу рыцаря и простой пастушки, и, наконец, произносящий длинные баллады, под которые так и хочется броситься в пляс, вот такой серкамон, странствующий певец, сел недавно перед церковью в Барре на мешок с травой.
Серкамона мгновенно окружили простолюдины и вилланы.
Белело в толпе длинное морщинистое лицо дамы Лобе, окружённой взрослыми дочерями. Стоял рядом с дамой Лобе викарий, тугую шею которого охватывал паллий, белый шерстяной воротник с вышитыми шёлком крестами — символ истинного пастыря, несущего на плечах овцу. Здесь же в толпе переминались небогатые вавассеры, торговавшие в Барре вином.
Скоро здесь окажется и Амансульта, сразу решил Ганелон.
Он хорошо знал, что когда где-нибудь появляется человек, ходивший в Святые земли, Амансульта непременно старается встретиться с таким человеком.
Услышав о серкамоне, поющем в Барре, Амансульта непременно сюда прискачет, оставив все свои дела, потому что, возможно, пути серкамона пересекались где-то с путями барона Теодульфа.
Серкамон был тощ и сер, весь как пеплом обсыпан. А кожа у него была тоже серая, выжженная, как зола, или как плохо выделанная замша. А глаза жёлтые, злые,
Вилланы перешёптывались, мяли шапки в руках.
Говорили, что поющий в Барре серкамон дал священный обет — не пить ни капли вина и петь святой подвиг до тех пор, пока рыцари вновь не двинутся в Святую землю.
Это пугало.
В домах грязно, тесно, докучливые мухи мучают скот и детей, купаются в пыли куры, поля ждут рабочих рук, зачем торопиться на край неизвестной земли, пусть и святой?
Раскрыв рты, вилланы и простолюдины испуганно приглядывались к серкамону.
Говорили, что это не простой серкамон.
Говорили, что голосу серкамона внимала сама Альенора Аквитанская, мать неистового короля англов Ричарда, прозванного Львиным Сердцем, нежная дама удивительной, неведомой, может даже демонической красоты. Говорили, что серкамон был принят при дворе сеньоры Марии Шампанской, что его высокий, чуть хрипловатый голос звучал в родовых замках мессира Бонифация Монферратского, мессира Альфонса Кастильского, что его голосом восхищалась прекрасная Аэлиса Блуасская и даже пел он, как это ни странно, перед Раймондом Тулузским, покровителем катаров.
Странный обет, перешёптывались в толпе, не пить вина, но петь святой подвиг даже перед простолюдинами.
А серкамон пел.
Павший на поле брани, пел серкамон, сверкая злыми жёлтыми глазами, и тот, кто в бою сорвал с древка жёлтое знамя султана, и тот, кто щедро проливал кровь неверных, не щадя ни женщин, ни детей их — счастлив!
Даже попавший в неволю, пел серкамон, сверкая волчьими глазами, даже погибающий в плену от голода и жары, забывший в страданиях все радости жизни, страждущий в ужасе — счастлив!
Счастлив любой, кто поднял меч на неверных — он спасён!
Те, кто в неволе, они грызут жёсткий тростник, они пьют тухлую воду из вонючего бурдюка, их кусают москиты и мелкие твари, неверные подливают им в воду настойку, бесконечно длящую страдания. Неверные умеют всячески утомлять дракона, шумом и огнём не давая ему возможности садиться на землю, неделями выдерживая несчастного дракона в воздухе. Из крови такого утомлённого дракона и делается настойка, бесконечно длящая страдания.
И всё равно, те, кто в неволе — спасены!
Их дело угодно Богу.
Серкамон злобно сверкал жёлтыми глазами и пугал толпу. Он сразу увидел Амансульту, когда она подскакала к церкви на верховой лошади, но сделал вид, что никого не замечает, что ему абсолютно всё равно, кто слушает его пение.
Юную хозяйку замка Процинта сопровождали два дружинника.
Низко наклонясь с седла, она внимательно прислушалась.
— Монжуа!
Голос серкамона был полон праведного гнева.
Он призывал.
Он провозглашал боевой клич паладинов.
— Монжуа!
Под этот клич — монжуа! — он, серкамон, сам носил тяжёлые камни для военных укреплений в Сирии, сам держал ночную стражу под Аккрой, собственным мечом рубил головы неверным, врубаясь вслед за благородными рыцарями в их строй, терпел великие опасности на суше и на море, рвал острым копьём жёлтые мерзкие штаны Магомета.
Святое странствие не закончилось! Пока гроб Господень не освобождён, оно не может закончиться! — взывал серкамон. Вот подходит пора, паладины вновь двинутся в земли, освящённые страданиями Христа. И будет свят тот, кто лично двинется в странствование с мечом в руке и будет всеми презрен тот, кто откупится от странствия золотом!