Крестовый поход за счастьем
Шрифт:
Потом Бабочка что-то сказала Парамону.
И медленно пошла в сторону вокзала, уже не оглядываясь…
А Парамон стоял и курил, глядя на катящиеся мимо вагоны…
Я сел на совю полку, навалился на жесткую спинку. Всё. Эта страничка была перевернута и стала воспоминаниями. Просто картинками и звуками в моей памяти. Стало немного грустно, что столько событий внезапно превращались в размытые образы…
Глава 5. Домой!
Я устроился поудобней и вдруг вспомнил, что наконец-то увижу родителей и младшего брата и своих бывших одноклассников, от этого стало как-то тепло.
Одни люди ушли из моей жизни, другие собирались
Родной город встретил запахом лета, жарой и каким-то, совершенно не уральским, пыльным суховеем.
Я вышел из вагона, тут же поймав на себе взгляды людей, стоящих на перроне. Еще бы! Я, как мне тогда казалось, был просто великолепен: в белой, парадной фланке, из-под которой браво выглядывал тельник, в угольно-черных клешах, в ботинках, надраенных до глянцевого блеска. Бляха ремня, сияла, как солнце. Фуражка-в белом парадном чехле. Темно-синий гюйс, подхваченный ветром, весело трепетал за спиной. Я спускался по ступенькам вагона, как капитан с мостика. В руке-коричневый чемодан с нарисованным на крышке, красками, «Крузенштерном» – Это я, убив всю ночь, таким образом украшал свой «дембельский» чемодан, перед самым отъездом.
Перейдя небольшую привокзальную площадь, я стал подниматься по, довольно длинной лестнице, которая вела к остановке автобуса. Город наш, стоял на Уральских горах, поэтому, вот такие лестницы, были в нем не редкость. В обиходе, даже, были фразы, типа: «подняться по улице», или, например, такой диалог: «ты куда идешь?» – «в низ», из которого, сразу становилось понятно, в какой район города, идет человек Мой дом, по сути, стоял на самом высоком месте, города, поэтому, сколько помню, автобусы всегда надсадно выли, преодолевая затяжной подъем, к моей остановке.
Итак, я поднялся по длинной лестнице, перешел улицу, вымощенную брусчаткой и встал на остановке. Кстати, брусчатка – это такая фишка моего города была, в то время. Ее делали, на металлургическом заводе, вот и вымостили почти все дороги этими металлическо-серыми кирпичиками.
На остановке, по случаю рабочего времени, стояло два или три человека и какая-то девчонка, в белом, в красный горох, платьице и в красных босоножках. Ее длинная коса с вплетенной в нее красной ленточкой, была переброшена на грудь. В руке девчонка держала холщовую хозяйственную сумку. Я подошел к остановке. Девчонка уставилась на меня, как на диковинку. Еще бы, в городе металлургов и железнодорожников, среди Уральских гор, и вдруг, настоящий мореман, да еще при параде, да с таким шикарным чемоданом! Из-за поворота выехал автобус. «Шестерка», именно тот, что мне и нужен был. Он, булькая бутылками в чреве своем, подкатился к остановке. Двери раскрылись, я вошел в салон, прошел на заднюю площадку, так как хотел посмотреть родной город, поставил чемодан на пол, взялся за поручень и повернулся к окну.
– Острогов! – услышал я за спиной девичий голос и обернулся. Та самая, в горохах. Почему-то, на остановке, я ее совсем не узнал. Русая челка, коса до пояса – это была Светка Петрова, моя одноклассница. Было дело, даже сидел с ней за одной партой, пару лет. Девка шебутная, резкая, как пацан. А сейчас, она уже не выглядела той самой, угловатой и резкой, Петровой, которую, что греха таить, даже некоторые парни побаивались. У Светки была очень тяжелая рука, в этом могли убедиться некоторые мои одноклассники. Но сейчас, передо мной стояла, девушка с красивой, стройной фигурой, ровными, стройными ногами, которые плохо скрывало короткое платье, с большими серыми глазами, густо опушенными ресницами.
– Острогов! –
– Нет, Светка, насовсем. – ответил я.
– Это как? – удивленно спросила Петрова. – Тебе же, наверное, лет пять учиться?
– Четыре. – поправил я.
– Ну, вот! Тогда чего?
– Да все, Петрова, надышался я соленым ветром морей! Хватит!
– И не жалко? Ты же, вон какой! – Светка, положив руку мне на плечо, погладила погон, провела рукой по тельнику на груди. Не скрою, еще год назад, от таких прикосновений девчачьих, я бы уже весь дрожал бы. Но, благодаря Бабочке, я спокойно выдержал эти поглаживания, не поведя бровью.
– Ну, и что делать будешь? – спросила Светка. В 16 лет, мы, вообще-то, очень редко задавались этим вопросом, живя сегодняшним днем. Но Светка, видимо, слишком много общалась со взрослыми, вот и заразилась.
– Не знаю, не думал еще – честно ответил я. У меня, и в самом деле, не было понимания, что я буду делать дальше. – Может, работать пойду – Брякнул я, что первое пришло в голову.
– Ты серьезно? Прямо, работать?! – Светка удивленно округлила глаза. Видимо, для нее «работать», было что-то, очень далекое и пугающее.
– Ну да, работать, а что такого? Деньги буду зарабатывать.
– А учиться? – Петрова, видимо, решила до конца играть роль взрослой.
– Да хватит, поучился, слава богу!
– Острогов, блин, ты как всегда! – сказала Светка.
– Это как?
– Да вот так! Странный ты, все-таки, Вадим! – первый раз за все время, пока мы ехали, она назвала меня по имени, а не по фамилии. – Твоя остановка?
– Ага, «Юбилейная», моя. Ладно, Петрова, пойду я. Пока!
– Пока, Вадим! Увидимся!
Я кивнул, подхватил чемодан и вышел из автобуса. Свой дом я увидел сразу – обычная пятиэтажка из белого кирпича, на фасаде, обращенном к остановке – огромный плакат, на котором жутковатого вида, сине-фиолетовый юноша, расщеплял, очевидно, атом. Рядом с юношей, стояла девушка, тоже сине-фиолетовая, с аномально-длинными ногами, в коротюхоньком, халатике, с букетом цветов в руках. Смысл происходящего на плакате, от меня всегда ускользал. Выглядело все так, словно юноша хотел обменять свой атом, на букет цветов у девушки, но она была против такого странного обмена. Под плакатом, коричневой краской, прямо на стене, коряво было написано «люблю Лена». Смысл этой надписи, тоже ускользал от меня все время, которое я жил в этом доме. Это были те времена, когда не было модно писать, где попало, признания в любви, украшая их кривыми сердечками. Здесь писал кто-то немногословный, этакий, брутальный сталевар. Он донес свою мысль через буквы, и этого было достаточно.
Я обвел глазами родной двор.
Ничего не изменилось! Как в известной песне: «а еще старики, что так же, стучат в домино». Старики были на месте – за столиком, сколоченным из досок ими же под могучим тополем, с прибитым к столешнице, куском коричневого гетинакса. Я всегда был уверен, что прибили они его, специально, чтобы доминошки, как можно громче, щелкали, когда они, размахнувшись, как шашкой, впечатывали их в стол. Щелчки домино, скрип качелей, которые какой-то местный геркулес, когда-то, видимо, хотел завязать в узел, но не доделал начатое, так и оставив их кривыми – вот и все звуки, которые меня встретили в это августовское утро. Я пошел к своему подъезду. Бабульки, все те же, что и год назад, сидели на своей скамеечке. Я поздоровался с ними и вошел в прохладный подъезд, который привычно пах кошками и какой-то домашней стряпней. Поднялся на пятый этаж. Дверь наша, была такой-же. Коричневая искусственная кожа, пробитая золотистыми декоративными гвоздиками по периметру.