Крестьянский сын, дворянская дочь

Позин Александр Геннадьевич

Клавдия подошла к изголовью и, проведя ладонью по волосам Кирилла, поцеловала его в лоб:

— Спасибо тебе, родной, за внучку! Она — единственное, что у меня в жизни осталось. — при этом она несколько укоризненно покосилась в сторону стоявшего рядом Николки, словно говоря: — А ты-то где был в это время, кавалер?

Наталка сразу поняла свою оплошность, все думала: как бы представить перед Клавдией своего Николку в выгодном свете, а получилось совсем наоборот. Поэтому решила, раз такое дело, представить ей своих друзей:

— Это, бабушка, Глафира. Моя лучшая и единственная подруга.

Та из уважения к старой даме сделала книксен и добавила, покраснев:

— Зовите меня просто Глаша.

— Тебя, милочка, тоже надо показать врачу, все лицо в ссадинах. Тоже собака?

— Не

совсем, это я по траве лицом проехала, когда от пса убегала и поскользнулась.

— Сути дела это не меняет, царапины требуется обработать, пока не воспалились. — с безапелляционностью, свойственной старым девам заявила Клавдия и, спохватившись, повернулась к Наталке. — Надо срочно послать за врачом!

— Вызвали уже. — подал голос молчавший до сих пор Николай.

Наталка, увидев, что внимание бабушки-тети Клавдии переключилось на Николку, поспешила воспользоваться ситуацией.

— А это, бабушка, МОЙ Николка! Да ты его знаешь. — девушка специально выделила слово «МОЙ». — Он Кирилла вытащил из пасти волкодава и буквально разорвал пса на части голыми руками.

— Ну, здравствуй. Николай! — смилостивилась Клавдия, хотя и кольнуло сердце Наталкино «МОЙ». — Вы, я смотрю, все друг дружку по очереди спасали. И тебе, кстати, помощь требуется. — она указала Николке на руки в ссадинах, которые он до этого и не замечал. Спохватилась. — А доктора-то какого вызвали?

— Белавина Дмитрия Сергеевича. — за всех ответствовал Николка.

— Недолюбливаю я его… — поморщилась Клавдия. — Да ничего не поделаешь, примем.

— А почему не любишь, бабушка? — поинтересовалась встревожено Наталка. — Что? Плохой врач?

— Врач-то он как раз хороший. Один из лучших в городе! ЧЕЛОВЕК плохой! — Глядя в недоумевающее-тревожные глаза друзей, сочла необходимым пояснить — Он из старых либералов. А это такая лицемерная публика, что на словах они за свободу, за права людей. Однако, когда все не по их теориям случается, от их прекраснодушных идей останется клокочашая и брызжущая слюной ненависть. Впрочем, скоро сами увидите, может, поймете что.

Вопреки мнению Клавдии, Дмитрий Сергеевич не показался Наталке ни желчным человеконенавистником, ни лицемером. Напротив, перед ее глазами предстал профессионал высочайшего уровня, который очень внимательно обработал раны Кирилла, наложил швы на челюстное ранение, ловко перевязал и вколол ему вакцины от столбняка и сказа, не забыв и про успокоительное. Затем занялся лицом Глаши и Николкиными руками. Еще Наталка отметила, что встретились доктор с Клавдией, как старинные знакомые, а вели себя так, словно в прошлом в их отношениях была какая-то история. И девочка записала себе в уме этот пунктик, решив, что надо будет как-нибудь пораспрашивать об этом поподробнее. Клавдия, гостеприимная хозяйка, предложила доктору чаю и тот с, видом человека сделавшего свою работу, согласился.

Компания расселась в гостиной за большим круглым столом под лампой. Только Глаша осталась возле больного и расположилась у изголовья, явно намереваясь провести там сиделкой всю ночь. Она села на стул и склонила маленькую круглую головку, всю обмотанную бинтами, над спящим возлюбленным.

— Барышня, милая, — счел своим долгом подать голос Белавин, обнаружив такой поворот событий, — Уверяю вас, что ваше сидение у кровати больного есть вещь бесполезная и даже вредная. Уж поверьте мне, специалисту: ваш кавалер получил все необходимое и до утра будет отдыхать. Когда он спит — он на пути выздоровления, и вы своей заботой будете только мешать сему процессу.

Только после такого вмешательства она поддалась на переговоры и присоединилась к чаепитию под абажуром.

Едва получив в свои руки стакан чаю, доктор немедля потребовал пепельницу, испросив для проформы разрешения курить в комнате. Мог бы и не спрашивать, весь город знал: у Воиновых — вольно. Курили все: и городские мужи на посиделках «У Клавдии», и прыщавая молодежь, воображавшая себя революционерами.

Ох уж эти революционеры недоделанные! Участвуя работе революционного кружка, Наталка изрядно повидала этой публики и немало вынесла ценных наблюдений о подобного рода людях. Ведь что их резко отличало от обыкновенных людей? Правильно, неряшливость! По внешнему виду сразу можно судить

о степени фронды данного индивида существующему режиму. Неоперившийся юнец, студентик иль гимназист, почувствовав себя матерым революционером, сразу стремился СООТВЕТСТВОВАТЬ: одевался простонародно, переставал мыть и брить волосы, ходил мятый, весь в перхоти и непричесанный, желательно в очках и с неизменной папиросой в нечищеных зубах. В общем, какая-то дикая смесь Рахметова и Раскольникова. Не отставали и барышни. Здесь флер несколько иной. Гимназистка иль курсистка, примерившая на себя романтический образ революционера, прежде всего стремилась лишить себя природного естества, дабы не выглядывала предательская женская сущность. Девицы лишали себя прически, ограничившись простым пробором по середине головы и простым хвостиком или гулькой сзади, и обязательно цепляли на нос очки — несомненный признак ума. Добавление к этому образу простой блузки и обыкновенной суконной юбки до пола окончательно способствовали превращению молодой и прелестной девушки в серую мышь. Богатая на сильные женские типы российская история давала немало образцов для подражания: от почивших в бозе Веры Фигнер и Софьи Перовской, до здравствующих ныне Спиридоновой и Засулич. Да, еще благодаря зачитанному до дыр роману Чернышевского «Что делать», эти серые мышки усвоили, что главное в революционере — быть выше общества, выше морали и… долой условности. И серые мышки, новообращенные революционерки пускались во все тяжкие с такими же как они неоперившимися юнцами. Долой стыд — буржуазный предрассудок! Долой мораль — пережиток старого отжившего общества! Да здравствует светлое будущее, свободное от ханжества и условностей! Конечно же дополняла образ неизменная цигарка в зубах — символ равенства полов. К чести Наталки, до такого фанатизма она не доходила, поэтому изначально выглядела белой вороной среди этого скопища форменных образин. Однако, собираясь в салоне Клавдии, они курили так, что гостиная изрядно провоняла запахом табака, и это было не последней причиной, по которой раненого разместили в спальне, а не на широком диване гостиной.

Но Белавина перекурить было сложно! Едва заполучив в свои руки вожделенные чашку чаю и пепельницу он, сделав глоток, закурил и более не выпускал папиросу изо рта. Едва докурив предыдущую, доктор доставал из портсигара новую, прикуривал ее об окурок и начинал все опять. Николке, не выносившего табачного дыма, даром, что в его семействе дымили все, доктор Белавин был неприятен. Он сидел тучный, неряшливый, с сползшей на бок манишкой и выгладывающей из-под приоткрытой рубашки волосатой грудью. Портсигар его казался бездонным, кашель — раздражающим, багровое от горячего чая и папирос лицо — противным. Он и пригласил-то Белавина оттого, что тот был действительно прекрасным доктором, а кроме того, помимо своей основной практики он в знак дружбы с Мадам занимался профилактическими осмотрами и лечением Чаек. Именно поэтому его приглашение носило оттенок кулуарности и гарантировало, что история не выйдет за пределы этого дома. Глашу он, конечно, узнал, точнее, знал как Гимназистку, однако виду не подал, ни словом не обмолвился и относился к ней ровно так как и к другим.

После первой чашки чая и сигареты Дмитрия Сергеевича потянуло на рассуждения, и доктор оседлал любимый конек. Закурив следующую папироску, доктор Белавин задумчиво и несколько картинно выпустил в потолок аккуратные кольца дыма и требовательно взглянул на сидящих напротив Наталку с Николкой:

— Ну-с, молодые люди-с, в чем острота настоящего момента мировой политики? — при этом он, надо и не надо, при каждом удобном случае употреблял уже почти вышедшую из оборота приставку «с», что придавало его речи оттенок архаичности.

Николка с Наталкаой молча переглянулись и пожали плечами, а Глаша вообще никак не среагировала, продолжая пить чай, погруженная в свои мысли. Впрочем, ответ на вопрос и не требовался, ведь он был риторическим, и задан задал его доктор исключительно для затравки перед монологом. Доктор упивался собственной исключительностью.

— А острота настоящего момента, — он многозначительно поднял вверх палец, — Состоит в славянском вопросе. Сегодня он — гвоздь мировой политики.

— Почему? — не выдержал Николай, хотя Наталка незаметно толкала локтем его в бок.