Крестьянский сын Михайло Ломоносов
Шрифт:
Шубный вздохнул:
— Как не знать? Знаю…
Дед подал Михайле с поклоном шапку:
— Прими, Михайло, мирское. Крепкие наши денежки, солёные, бедняцкие. Потом прошли. От того силы в них больше.
Михайло подставил руки, и дед вытряхнул в них деньги.
Надев шапку, «Сам с пёрст» изо всей силы ударил по ней рукой:
— Ух ты, отчаянное дело! Отец-то Михайле, значит, говорит… А Михайло ему и отвечает… Ух-хо-хо! — И дед, схватив голову обеими руками, покатывался со смеху. — Отчаянное дело!.. Ой-ой-ой!
— Ну, —
— Потому мир, значит, с тобой, пособляет тебе, — размахивая руками, разъяснил «Сам с пёрст». — Понимаешь?
— Как не понять, — ответил Михайло.
Рыбаки обступили Ломоносова со всех сторон.
— Вроде мы с тобой все, — сказал один из них, поxлопав Михайлу по плечу.
— Это так, так уж, — подтвердили хором другие.
— Постойте, постойте, православные, — проговорил Шубный. — Честь по чести давайте на путь-дорогу Михайле что скажем.
— Уж это беспременно. Без этого никак нельзя, — подтвердил дед. — Ото всех ему наставление. От мира.
Рыбаки расселись по своим местам.
— Так, Михайло. Нашему брату, мужику, покуда ходу нет.
«Сам с пёрст» вскинулся:
— Это как же так? — Но, сразу опомнившись, он вздохнул: — Да… Что уж говорить…
— Потому — кто в силе, по одному пробивайся, — сказал Шубный.
— Ну уж так. И ничего не бойся. Тогда и достигнешь всего. Вот подобно как я.
Фома скосился на деда:
— Ты, Прохорыч, стало быть, так уж многого достиг?
— Чего? А будто нет? Я только богатства не достиг. А оттого, что себя соблюдал.
Шубный продолжал:
— Иди, стало быть, в Москву, ну, и в науки проходи. Как поднимешься ты науками высоко, с той высоты на всю нашу русскую землю гляди. И рассматривай, где на ней правда и где неправда. За правду стой, против неправды бейся — жизни не жалея.
— Что есть силы за правду стой! — добавил Прохорыч и ударил себя кулаком в колено. — Ух!
— Вот и иди на своё дело, крестьянский сын Михайло Ломоносов!
Провожая Михайлу, рыбаки сошли к самой воде. На прощанье все разом ему что-то говорили, перебивая друг друга. Но больше всех шумел Прохорыч. Он никого не слушал, вывёртывался из толпы и подсовывался к Михайле.
— Ты-то смекнул? — теребил он его за рукав. — А? Понимаешь?
— Понимаю, дедушка, хорошо попинаю.
— Ага. Так. А правде мужицкой путь прокладывай. Настоящая она.
— В большой мир идёшь, парень, в большой. Ну, надо быть, сдюжишь. — Шубный подмигнул Михайле. — А в том мире умом доходить, ухом приникать да глазом смотреть. Без того доля тебе в руки не дастся.
— И — соблюдай себя. — «Сам с пёрст» рубанул кулаком. — Без этого — ничего. Соблюдай!
Михайло вёл лодку через Курополку. Огибая выдавшийся мысом Нальостров, он держал на Куростров. Быстро сорвавшийся ветер погнал холодную волну, припавшие к воде сырые облака разорвались и задымились,
— …а-а-й!… а-а-а!..
Ещё раз просвистел ветер — и повторённые слова можно было расслышать яснее:
— …лю-дай!.. се-бя!..
Это всё никак не мог успокоиться «Сам с пёрст». Он-то хорошо знал, какая непростая эта его мудрость…
Глава семнадцатая
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
Шёл декабрь. По большой двинской дороге, мимо Курострова, через Холмогоры, по зимнему пути шли тяжело гружённые рыбой беломорские обозы. День и ночь скрипели широкие розвальни, в которых плотно, одна к одной, лежали серебряные сёмги с красным маслянистым мясом, навалом грудилась покрытая серебряным инеем навага или была сложена дешёвая рыба треска. Обозы спешили в Москву к масленой и великому посту. Сбивались и поднимались рыбные обозы и с Курострова.
Михайло думал своё, Василий Дорофеевич — своё. Отец всё подозрительней поглядывал на сына, всё озабоченнее становился сын. Кто возьмет верх? Не было согласия в хозяйственном ломоносовском доме.
Василий Дорофеевич задумывался часто. Как же это смог бы Михайло уйти из дому? Ведь ясное дело: без его, отцовского, дозволения никак. И, подумав об этом, Василий Дорофеевич успокаивался. А вдруг… Что вдруг? Вдруг Михайло что-нибудь придумает? Что придумает? Ничего не придумает. Однако тревога не покидала сердца Василия Ломоносова.
Паспорт должны были выдать в Холмогорах, а чтобы там его получить, требовалась от волостного правления справка. Правление должно было письменно подтвердить, что подушная подать в отсутствие того, кто уходит по паспорту в иное место, будет продолжать идти.
Как же получить в Куростровском волостном правлении такую справку, если отец дома? Никак её не получишь, пока отец в Мишанинской. Но вот в начале декабря Василий Дорофеевич должен был ехать в Архангельск. Михайло и ждал отъезда отца… Но и отец готовил своё. В его отсутствие Михайле никак не уйти — так решил Василий Дорофеевич.
А почему отец собирался ехать в Архангельск? В это время ведь никогда не ездил?
Ещё летом, когда они были на Коле, на промыслах, Василий Дорофеевич поначалу тайно разговаривал с одним тамошним промышленником. У того была дочь на выданье. Вот Василий Дорофеевич и прочил её сыну в невесты.
Не беден был отец невесты, дочка у него пригожая — хоть куда. Чем плоха будет жена Михайле? Сговорившись обо всём — о приданом и о прочем, — Василий Дорофеевич объявил о невесте и сыну. Ничего тогда летом не ответил Михайло отцу, и, нахмурившись, отец сурово сказал, что выбор невесты — дело родительское и что готовиться ему, Михайле, к свадьбе.