Крестьянское восстание
Шрифт:
– Ну, дети, – продолжала мать, – я хочу отпраздновать этот прекрасный день торжественным образом. Вы, господин Милич, – обратилась она к молодому человеку, – любите мою дочь Софию, и Марта за вас хлопотала. Хорошо, я согласна вам ее отдать…
Все радостно встрепенулись, а София в слезах бросилась перед матерью на колени и стала целовать ей руку, которую та быстро отдернула.
– Но я ее отдам при одном условии. Когда мой покойный муж как-то раз опасно заболел, он дал обет богу, что мой сын освободит одну крещеную душу из турецкого плена. Сын мой умер ребенком и не мог исполнить обета. Вы хотите стать моим сыном; вы, скромный дворянин, хотите
– Благодарю вас, благородная госпожа! Я люблю вашу дочь больше своей жизни и потому с радостью поставлю на карту мою жизнь, чтоб получить ее руку…
– Томо! Томо! Что ты делаешь! – воскликнул Амброз, вошедший при последних словах молодого человека.
Но, не обращая внимания на этот возглас, Милич поднял руку и сказал:
– Клянусь господом богом освободить Могаича, клянусь господом богом и моей любовью, что вернусь либо с ним, либо совсем не вернусь.
– Кто это наделал? – вскрикнул в отчаянии Амброз.
– Это дело твоих рук, – шепнула Марта госпоже Коньской, – да простит тебе бог этот грех!
– Да. И я никогда не буду в этом раскаиваться, – тихо ответила Анка со спокойным лицом.
– Прощай, София, – воскликнул молодой человек, став на колени перед бесчувственной девушкой, – я вернусь к тебе, мое золото. Прощай!
И он покрыл ее руку горячими поцелуями.
18
Наступила страстная неделя, святые дни прощения, когда измученное тело спасителя почивает в холодном, каменном гробу, когда христианский народ смиренно и покаянно склоняется над черным отверстием гробницы, из которой через несколько дней в голубое небо вознесется, наподобие золотой голубицы, святое сердце сына божьего.
Страстная неделя; небо ясно, воздух теплый и спокойный, лишь ласточки, глашатаи весны, легко рассекают его своими крыльями; ручейки бегут весело, как резвые дети; из земли выглядывают букашки – а не пора ли вылезать; зеленеет лес, алеют цветы. А народ? На коленях у святого гроба, склонив голову, проливая слезы, народ шепчет сыну божьему: «Господи Исусе, разве ты не принес спасение и нам? Разве твои святые раны не одолели силы ада?»
Страстная среда. Госпожа Елена стоит в своей спальне на коленях перед высоким налоем и, стиснув свои высохшие белые руки, склонив перед распятием свое поблекшее лицо, беззвучно шепчет молитву, а в душе проклинает источник всех своих бед – Уршулу Хенинг.
Страстная среда. Погода прекрасная. В доме своего кастеляна сидит господин Ферко Тахи. Глаза его блестят, лицо красное, потому что на груди его покоится пылкая молодая кастелянша. Ее круглое лицо тоже пылает, а черные похотливые глаза горят. Несчетное число раз целует ее Тахи, и каждый раз она улыбается ему в ответ.
– Что ж, забрал твой муж мельницу Зукалича? – спросил Тахи.
– Да, – кивнула головой кастелянша.
– А кмет не сопротивлялся?
– Как же, господин, но Лолич принялся лупить его по голове, и теперь он уж больше не сопротивляется, – и женщина засмеялась. – Но, господин, ты все делаешь подарки Лоличу, а мне ничего.
– Даст Тахи, даст, душенька, – сказал старик и положил в маленькую ручку пять цехинов, – на, возьми и поцелуй меня!
– Эх, – воскликнула женщина, чмокнув старика в губы, – то-то будет у меня наряд к пасхе; я всему свету скажу, что это твой подарок, господин! Но смотри, смотри! Что это за чудище на коне? – И Лоличиха громко захохотала, показывая пальцем в открытое окно. – Поп верхом на коне. А конек-то хорош; жаль, что он принадлежит этому лысому из Пущи.
– Ей – ей, жаль, – согласился Тахи. – Постой-ка. Будет забава. У меня и так зуб против этого проклятого попа, потому что он поминутно на меня жалуется. Пойдем со мной!
На красивом коньке ехал худой старик в черном. Это был священник Антон Кнежич из Пущи, направлявшийся в Загреб за елеем. Он беспечно поглядывал на прекрасный мир, и его длинные ноги свисали почти до земли. Вдруг перед ним вырос пузатый Лолич, а поодаль он увидел Тахи и жену кастеляна.
– Bonum mane, rйvйrende domine, [67] – сказал, кашляя, Лолич, схватив коня под уздцы, – куда это вы направляетесь?
– Слава Исусу, – ответил поспешно священник, – еду в Загреб за елеем. Завтра ведь великий четверг.
67
Доброе утро, уважаемый господин (лат.).
– А зачем же вам конь? – спросил кастелян со смехом. – Вы ведь знаете, что апостолы ходили пешком, и даже сам сын божий ездил только на осле. Разве вы лучше их?
– Я слаб и стар, – ответил, дрожа, священник.
– Ну, что ж? Пострадайте! Пострадайте! Зачем попу конь? Слезайте, rйvйrende amice!
Священник напрягся и ухватился за шею коня, но Лолич успел подскочить и толкнуть старика в бок так, что тот скатился на землю.
– Сюда, жена! Вот тебе конь! – закричал кастелян, хохоча.
Женщина подбежала, села на коня верхом по-мужски и поскакала по целине вдоль дороги. Бешено скакал конь, бешено сжимала его ногами женщина и сквозь смех громко пела: «Гоп, конек, гоп! К черту едет поп!» А старый священник, поднявшись, стоял со сложенными на груди руками, со слезами на глазах и глядел на обезумевшую женщину.
– Прошу вас, дайте мне коня, – умолял он, – не мучайте бедное животное.
– Эй, поп, – сказала женщина, останавливаясь перед стариком, – этот конек мне нравится, он мой. Гоп, конек, гоп! К черту едет поп! Подмажь, старик, пятки.
– Совести у вас нет, что ли? – спросил старик. – Разбойники вы, что ли, на большой дороге, отнимаете мою собственность. Бога вы не боитесь?
– А почему бы мне его бояться? – засмеялась женщина, показывая зубы. – Где в Священном писании сказано, что ты должен иметь коня? Не так ли, уважаемый господин? – обратилась она к Тахи, который в это время подошел к ним и смотрел на священника насмешливым взглядом.
– Правильно, правильно! Помажь свои копыта святым елеем, может, у тебя крылья вырастут! – ответил Тахи.