Крестьянское восстание

Шеноа Август

– Как же ты все это узнал, черт ты этакий? Ты, я вижу, настоящий философ… Но что касается Лолпчихи – я тебе все же не верю.

– Не веришь, мошенник? – вскричал Шиме и бросил на стол вязаный кошелек. – На, смотри! Этот кошелек Елена подарила Тахи, Тахи – Лоличихе, Лоличиха – мне, а я его дарю тебе, моему названому брату. Теперь веришь?

– Верю, Шиме, – сказал Петар и быстро сунул кошелек за пазуху.

– Но, per amorem Dei, [72] почему бы тебе, Петар, не жениться таким же манером? Ведь не хромой же

ты кобылы сын!

72

бога ради (лат.).

– Да я не прочь! Есть тут одна девушка в Брдовце, Юркина Яна.

– А, а! – И ходатай приложил палец ко лбу. – Вспоминаю; тонкая штучка, клянусь мадонной! Ну, и что ж?

– И близко не подпускает. Уж несколько раз осадила меня.

– Фу! – и Шиме засмеялся. – Если уж ты не очень стоишь за jus primae noctis, [73] то дело легко поправимо. Покажи ее Тахи, он в этом знает толк. А после она станет покладистее. Когда бочка почата, всякий черт может пить из нее.

73

право первой ночи (лат.).

– Эге, да это не так глупо!

– Ну, конечно, не глупо! Ведь это же я сказал, я, Шиме Дрмачич. Ох, я… я… – Ходатай стал бить себя в грудь кулаком и свалился без памяти на стол.

Петар оставил пьяного и быстрыми шагами направился в замок. Здесь он отыскал Петара Петричевича.

– Господин Петричевич, – сказал он, – я знаю, что вы ненавидите Лолича, который вырывает у нас из-под носа все лакомые кусочки.

– Ну, да!

– Который, как хорек, втерся на службу к хозяину и держит себя, как барин, потому что его жена окрутила нашего господина. Господин Петар! Я знаю ладан, которым этого повесу можно выкурить из Суседа. И вы станете кастеляном. Хотите?

– Хочу, но…

– Вашу руку! Ничего больше не спрашивайте. Я стреляю без промаха.

– Ладно! – сказал Петричевич, подавая Бошняку руку.

На следующее утро нижний двор Суседа огласился страшными криками. Посреди двора стоял разъяренный молодой господин Гавро, держа в руках толстую дубинку. Лицо его горело, глаза сверкали, он трясся от гнева. Перед ним причитал пожилой человек, ухватившись за голову обеими руками; по лицу его струилась кровь; по двору дикими прыжками скакал невзнузданный конь.

– Мошенник! – кричал Гавро. – Так я и позволю тебе дотрагиваться до моих породистых коней, каждый волос которых дороже твоей дурацкой башки.

– Этот удар вам дорого обойдется, – прохрипел, подавляя боль, человек и смерил Гавро горящим взглядом, – так поступают разбойники, а не бароны!

Гавро побледнел, бросился в ярости на человека и замахнулся дубинкой, но чья-то железная рука опустилась сзади на его руку. Он обернулся и увидел перед собой управляющего Грдака, вовремя подоспевшего на помощь.

– Как вам не стыдно, молодой господин, –

промолвил спокойно управляющий, – хорош дворянин – ранить в кровь человека, исполняющего свой долг!

– Что такое? – закричал хриплым голосом господин Тахи, сходя в нижний двор с Петричевичем и Бошняком.

– Отец, защитите меня от этого человека, – сказал, Дрожа, Гавро.

– Что случилось? – спросил Тахи, злобно посмотрев на Грдака.

– Этот подлец, этот скот, – закричал молодой человек, – выгнал моих коней из конюшни.

– И правильно сделал, – сказал спокойно Грдак, – потому что вы, молодой господин, выгнали королевских коней из королевской конюшни, которая вам не принадлежит. У вас довольно своих конюшен. Он это сделал по моему приказанию, а вы так ударили королевского слугу, что у него кровь потекла, и если б не я, вы бы его убили.

– Иди в замок, сынок, брось этих невеж, – гневно проговорил Тахи, а потом обернулся к управляющему: – Э, вы, я вижу, хорошо бережете королевское добро. Но лучше было бы, если б вы поменьше тратили королевского вина и еды на своих гостей, которых вы угощаете у себя по-барски; лучше было бы не раздавать столько королевского хлеба этим болванам крестьянам.

– У меня в гостях никого не было, кроме моего брата Шишмана и моего родственника Михаила, нотариуса из Загреба. А хлеб я раздавал крестьянам, потому что вы их дочиста обобрали и у них не осталось ни крошки.

– Bene, bene, – и Тахи махнул рукой, засмеявшись злорадно, – вы опять на меня подадите жалобу из-за этой разбитой башки, как вы жаловались на меня в прошлом году, но и я подам на вас за то, что вы крадете и транжирите королевское имущество.

– Господин Тахи, – вспылил Грдак, сжав кулаки, – это неблагородно.

– Bene, bene, – спокойно ответил Тахи, – я вас насквозь вижу. Голову даю на отсечение, что мы не сможем ужиться вдвоем под одним кровом. Пойдемте, детки, – сказал он своим служащим, – теперь нас ждет дело поважнее.

Грдак повел раненого в дом, а Тахи, засунув руки в карманы, двинулся дальше.

– Петричевич, – сказал он, – приведи ко мне Шимуна.

Вскоре притащился ходатай, с непротрезвившимся, беззаботным лицом, и низко поклонился.

– Что, ваша милость, у вас есть для меня работа? – спросил он, позевывая.

– Есть, – ответил Тахи ласково, – но об этом после, а теперь скажи мне, дорогой Шимун, как дела? Есть ли какие новости?

– Эх, – усмехнулся Шиме, прищуриваясь, – и еще какие! Но это, ваша милость, не идет в общий счет. За это надо особую плату.

– Bene, carissime, – и Тахи кивнул, – ты, может быть, хочешь получить задаток?

– Дайте, ваша милость, – и Шиме, кланяясь, протянул руку, – я принимаю все, что дают.

У Тахи заходили брови, расширились зрачки, кровь бросилась в голову, и он рявкнул:

– Дать ему задаток! – и мигнул Петричевичу.

Шиме было попятился, но в ту же минуту Петричевич схватил его сзади за плечи, повалил на живот и сел ему на голову; Бошняк держал его за ноги, а двое слуг, высоко взмахивая толстой мокрой веревкой, стали немилосердно бить ходатая по спине; тот рвался и рычал, впиваясь в землю зубами и ногтями.