Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма
Шрифт:
В 1920 г. кроме «вилочного восстания» упоминаний о причастности эсеров к фактам крестьянского неповиновения в источниках не так уж много. В частности, заслуживают внимания лишь три случая. В информационной сводке Саратовской губчека за 15 июля — 2 августа 1920 г. сообщалось о руководстве эсерами крестьянским восстанием в с. Перекопное Новоузенского уезда, происшедшем «на продовольственной почве». По сведениям губчека, эсеры якобы подтолкнули женщин выступить под лозунгом: «Не будет на фронте хлеба, не будет войны. Дайте нам мужей»{910}. В сводке Пензенской губчека за 15–30 сентября 1920 г. указывалось, что в Саранском уезде «имели место приговоры сельских сходов контрреволюционного характера в духе правоэсеровского толка»{911}. Кроме того, Пензенская губчека зафиксировала ведение «подпольной агитации левых эсеров» в Свинуховской волости Мокшанского уезда, которая состояла «в натравливании крестьян на советскую власть»{912}. Других фактов эсеровской активности в деревне в источниках не обнаружено. Между тем в 1920 г. в Поволжье произошло не менее 108 крестьянских выступлений (табл. 7 приложения 2).
Это свидетельствует об отсутствии в деревне активной работы эсеровских организаций и подтверждает вывод о стихийном характере крестьянского движения. Так, например, в «политическом отчете» отдела управления Аткарского уисполкома Саратовской губернии за октябрь 1920 г. отмечалось: «Во главе всякого рода волнений стоят по преимуществу кулаки, но каких-либо организованных контрреволюционных сил, стоящих за спиной темных масс, нет»{913}. В двухнедельной сводке Татчека о положении Татреспублики с 15 по 30 ноября 1920 г. в разделе «Политические партии» сообщалось: «В отношении уездов можно сказать, что поступившие материалы за отчетный период в большинстве своем свидетельствуют об отсутствии каких-либо организаций, за исключением разве отдельных личностей, за которыми установлено наблюдение и которые себя ничем не проявляют»{914}.
Особым событием в истории крестьянского движения в Поволжье в рассматриваемый период было сапожковское движение. Официальная пропаганда называла его кулацко-эсеровским мятежом, поскольку сам А.В. Сапожков являлся бывшим левым эсером. В его воззваниях и листовкам к крестьянам просматривается левоэсеровская идеология (см. главу 2 раздела 3). Но никаких свидетельств причастности эсеровских организаций к данному мятежу в нашем распоряжении не имеется, за исключением факта арестов органами ЧК правых эсеров, анархистов и меньшевиков в районе восстания{915}. Однако эти меры носили обычный профилактический характер. В ходе всех мятежей и восстаний и та, и другая сторона широко использовали институт заложничества. Следует сказать, что если большевистская власть называла Сапожкова эсером, то близкие ему люди, соратники и друзья думали иначе. Например, заведующий особым отделом 2-й Трудармии Нифанов называл Сапожкова «идейным анархистом»{916}.
Что касается участия в стихийных крестьянских выступлениях отдельных представителей партии эсеров, имеющиеся в нашем распоряжении документы содержат такую информацию, кроме того есть данные о выдвижении крестьянами некоторых селений эсеровских лозунгов. Так, 14 марта 1921 г. в рапорте начальника милиции Чувашской автономной области в Главное управление милиции сообщалось, что в селе Кармалах Цивильского уезда Старо-Тябердинской волости «гражданин Кузьма Григорьев является руководителем лево-эсеровской партии», а в самой деревне, «по слухам, имеется членов означенной партии — около ста человек»{917}. По информации Петровского завполитбюро, в связи с началом 2 марта 1921 г. в Саратове руководимого эсерами и меньшевиками «забастовочного движения в мастерских жел. дороги и крупнейших заводах города с требованием народовластия», «в некоторых местностях губернии и уездах произошли волнения крестьян, вылившиеся в повстанческий характер»{918}. Информационная сводка Симбирской губчека от И апреля 1921 г. сообщала, что в Покровской волости Симбирского уезда «раскрыта и ликвидирована организация местных кулаков и духовенства под названием “Подпольная организация Учредительного собрания”, ставившая себе целью поднятие крестьянских восстаний и свержение власти». Организация носила «местный характер», участия в ней «эсеровского элемента» установлено не было{919}. В общей массе крестьянских выступлений в регионе приведенные факты не являются значимыми. В подавляющем большинстве случаев в ходе стихийных волнений крестьяне не выдвигали эсеровских лозунгов так же, как и других антибольшевистских партий. Они вообще не думали об этом. Их волновало решение конкретных проблем, а не «большая политика». Появление упомянутых лозунгов, на наш взгляд, обусловливалось фактом проживания или пребывания в их селении бывших членов эсеровской партии, уже не имеющих никаких связей с действующими ее структурами. Поэтому говорить всерьез об «эсеровском следе» в массовых крестьянских волнениях в Поволжье в конце 1920 — в 1921 г. вряд ли обоснованно.
В сводках ЦК РКП(б) за 1921 г. «политический бандитизм» в Поволжье характеризовался как «правоэсеровский, отличающийся особым зверством и жестокостью»{920}. Во многих документах советских и военных органов также проводилась эта мысль. Например, 27 марта 1921 г. Чугунов — командир 115-й стрелковой бригады, действующей против повстанцев в Саратовской губернии, в телеграмме Ленину, Дзержинскому и Каменеву сообщил, что одной из причин роста «повстанческого движения крестьян» является «подстрекательство эсеров и меньшевиков»{921}.
Как уже указывалось, наиболее крупным повстанческим отрядом, действовавшим в регионе в начале 1921 г., был отряд Вакулина-Попова. Сам К.Т. Вакулин принадлежал в свое время к партии эсеров, но к моменту мятежа вверенного ему караульного батальона в ней уже не состоял. В то же время, как было отмечено в циркулярном письме секретаря Саратовского горкома РКП(б) Малецкого в Петровский уком партии от 26 января 1921 г., в его лозунгах эсеровская идеология «просвечивалась». Она находила свое отражение в поддержке вакулинцами «организации крестьянских союзов», а также идеи «диктатуры деревни». «Диктатура деревни» по вакулински — это власть, распределенная между рабочими и крестьянами «сообразно с количественным и хозяйственным весом трудящихся масс»{922}.
Влиянием идеологии дело и ограничилось. Причем это влияние исходило не от эсеровских организаций, действовавших в зоне повстанчества или в самих повстанческих отрядах, а от отдельных представителей партии, как правило, бывших эсеров, занимающих командные посты или рядовые должности в этих отрядах и не имеющих никакой организационной связи с руководящими центрами партии. Об этом очень точно сказано в итоговом отчете штаба Приволжского военного округа о развитии бандитизма в Заволжье в январе-марте 1921 г. «Повстанческое движение в Заволжье, — указывалось в отчете, — зародилось одновременно с Тамбовским около середины 1920 г. и своим возникновением обязано продовольственным затруднениям в связи с неурожаем. Подпольные эсеровские организации старались создать организованное движение, но в силу отсутствия способных руководителей, весьма низкого культурного уровня местного населения, повстанческое движение вылилось в форму чистого бандитизма без определенной политической окраски и все их попытки успехом не увенчались»{923}.
На наш взгляд, авторы отчета не совсем правы, указывая на отсутствие в Поволжье способных руководителей в повстанческом движении. Они были и не уступали по уровню «боевой и политической подготовки», например, лидерам антоновского движения. Среди них и Серов, и Попов, и ряд других повстанческих командиров. Другое дело, что влияние эсеров на повстанческое движение в регионе оказалось гораздо меньшим, чем в той же Тамбовской губернии. В частности, на территории Поволжья, находившейся в зоне действия наиболее крупных повстанческих отрядов, союзов трудового крестьянства не возникало. Предпринятые же попытки их организации на уровне волостных беспартийных конференций закончились безрезультатно, никакого эсеровского подполья в регионе создано не было.
Важнейшая причина подобной ситуации, на наш взгляд, связана с национальной спецификой региона. Так, например, в докладе Секретного отдела ВЧК о повстанческом движении в Советской России по состоянию на ноябрь 1920 г. отмечалось, что в Поволжском районе «проведение в жизнь принципов национальной советской политики, создание автономных единиц — Татреспублики, Чувашской, Марийской (Черемисской), Марксштадской и Калмыцкой — в значительной степени разрядило атмосферу, тем самым устраняя некоторые условия развития политического бандитизма»{924}. Ничего подобного не было в Тамбовской губернии, где население в основном было моноэтническим по составу, и его не сильно волновали национальные проблемы. В Поволжье эсерам пришлось столкнуться с многонациональным крестьянским населением, что не могло не наложить отпечаток на эффективность их работы. Факт создания национальных автономий в Поволжье не мог не сказаться на настроениях крестьян по отношению к партии эсеров и их абстрактному в данной ситуации лозунгу Учредительного собрания. Кроме того, у эсеров возникали организационные проблемы при работе с разноязычным крестьянским населением, особенно в кадровом вопросе. «Низкий культурный уровень» крестьян в национальных районах Поволжья — факт наследия самодержавной России, не подлежащий сомнению. Поэтому он ограничивал возможности эсеров, так же как и других партий, черпать в деревне нужные им кадры.
Другой важнейшей причиной, уже упоминавшейся нами, было наследие Самарского Комуча. Как ни в каком другом регионе Советской России, в Поволжье осознавалось политическое банкротство эсеров. Особенно ясно это видели крестьяне, получившие вместо обещанной свободы и демократии казачью плетку и реальную угрозу реставрации прежних порядков. Опыт Комуча не мог не сказаться самым негативным образом не только на крестьянстве, но и на членах партии эсеров. Кроме того, чисто в «техническом плане» в период Комуча многие эсеры или погибли, защищая его, или были вынуждены выехать за пределы региона. Если даже они и возвращались обратно, то установленный над ними контроль со стороны органов советской власти не давал им возможности активно заниматься политической деятельностью.