Крейг Кеннеди, профессор–детектив
Шрифт:
Рядом со стеной был стереоптикон, который пропускал луч света через трубку, которую, как я слышал, они называли гальванометром, примерно в трех футах от меня. Перед этим лучом вращалось колесо с пятью шпинделями, управляемое хронометром, который ошибался всего на секунду в день. Между полюсами гальванометра была протянута тонкая нить из плавленого кварца, покрытого серебром, диаметром всего в одну тысячную миллиметра, настолько тонкая, что ее можно было увидеть только при ярком свете. Это была нить настолько тонкая, что ее мог бы сплести микроскопический паук.
В трех футах дальше находилась камера с движущейся пленкой из чувствительного материала, вращение которой регулировалось маленьким маховичком. Луч света, сфокусированный на нити в гальванометре, передавался на фотопленку, перехваченный только пятью шпинделями колеса, которое поворачивалось один раз в секунду, таким образом отмечая изображение с точностью до пятых долей секунды. Колебания микроскопической кварцевой нити были чрезвычайно увеличены на чувствительной пленке с помощью объектива и привели к образованию длинной зигзагообразной волнистой линии. Все это было закрыто деревянным колпаком, который не пропускал никакого света, кроме тонкого луча, падающего на него. Пленка медленно вращалась по полю, ее скорость регулировалась маховиком, и все это приводилось в движение электродвигателем.
Тогда я был весьма удивлен, когда Кеннеди сказал мне, что заключительные тесты, которые он устраивал, должны были проводиться вовсе не в больнице, а в его лаборатории, где он так часто одерживал научные победы над умнейшими преступниками.
Пока он и доктор Баррен все еще возились с машиной, он отправил меня с довольно щекотливым поручением собрать всех, кто был в "Новелле" в то время и, возможно, мог оказаться важным свидетелем в этом деле.
Мой первый визит был к Хью Дейтону, которого я нашел в его холостяцкой квартире на Мэдисон-авеню, очевидно, ожидающего меня. Один из людей О'Коннора уже предупредил его, что любая попытка уклониться от явки, когда его разыскивают, будет бесполезной. За ним следили с того момента, как стало известно, что он был пациентом Миллефлера и был в "Новелле" в тот роковой день. Казалось, он понял, что побег невозможен. Дейтон был одним из тех типичных молодых людей, высоких, с покатыми плечами и тщательно усвоенными английскими манерами, которых можно увидеть десятками на Пятой авеню поздно вечером. Его лицо, которое на сцене было волевым и привлекательным, вблизи не выглядело располагающим. Действительно, на нем были слишком явные следы излишеств, как физических, так и моральных, и его рука была не слишком твердой. И все же он был интересной личностью, если не сказать привлекательной.
Мне также было поручено доставить записку Берку Коллинзу в его офис. Смысл этого, как я знал, заключался в просьбе, изложенной языком, который скрывал, что миссис Коллинз имеет большое значение для установления истины, и что, если ему самому понадобится оправдание для присутствующих, то было предложено, чтобы он выступил в качестве адвоката, защищающего интересы своей жены. Кеннеди добавил, что я мог бы устно сказать ему, что он постарается как можно меньше касаться скандала и пощадить чувства обоих, насколько это возможно. Я испытал некоторое облегчение, когда эта миссия была выполнена, так как ожидал, что Коллинз будет яростно возражать.
Среди тех, кто собрался в тот вечер, ожидающе сидя в маленьких креслах, которые студенты Кеннеди использовали во время его лекций, были почти все, кто мог пролить какой-либо свет на то, что произошло в "Новелле". Профессор и мадам Миллефлер были доставлены из предварительного заключения, куда О'Коннор и доктор Лесли настояли на том, чтобы их отправили. Миллефлер все еще оплакивал судьбу “Новеллы”, и мадам начала проявлять признаки отсутствия постоянного благополучия, которое она всегда проповедовала как крайне важное для своих покровителей. Агнес настолько оправилась, что смогла присутствовать, хотя я заметила, что она избегала Миллефлеров и сидела как можно дальше от них.
Берк Коллинз и миссис Коллинз прибыли вместе. Я ожидал, что между ними возникнет ледяная холодность, если не откровенная вражда. Они были не совсем сердечны, хотя мне почему-то казалось, что теперь, когда причина отчуждения устранена, тактичный общий друг мог бы привести их к примирению. Вошел Хью Дейтон с важным видом, его нервозность исчезла или, по крайней мере, он контролировал себя. Однажды я прошел позади него, и запах, поразивший мое обоняние, слишком ясно сказал мне, что он подкрепился стимулятором по дороге из квартиры в лабораторию. Конечно, О'Коннор и доктор Лесли были там, хотя и на заднем плане.
Это было молчаливое собрание, и Кеннеди не пытался снять напряжение даже светской беседой, обматывая предплечья каждого из нас тканями, смоченными в растворе соли. На эти ткани он положил маленькие пластинки немецкого серебра, к которым были прикреплены провода, ведущие за экран. Наконец он был готов начать.
– Долгая история науки, – начал он, выходя из-за ширмы, – полна примеров явлений, поначалу отмеченных только своей красотой или таинственностью, которые позже доказали свою огромную практическую ценность для человечества. Новым примером является поразительное явление люминесценции. Фосфор, открытый столетия назад, сначала был просто диковинкой. Сейчас он используется для многих практических целей, и одно из последних применений – в качестве лекарства. Он является составной частью организма, и многие врачи считают, что его недостаток вызывает многие болезни, и что его присутствие их вылечит. Но это опасное и токсичное лекарство, и ни один врач, кроме того, кто досконально знает свое дело, не должен брать на себя смелость обращаться с ним. Тот, кто практиковал его использование в "Новелле", не знал своего дела, иначе он использовал бы его в таблетках, а не в тошнотворной жидкости. В данном случае мы имеем дело не с фосфоризированным эфиром как лекарством. Это вещество использовалось в качестве яда, яда, введенного демоном.
Крейг произнес это слово так, чтобы оно произвело полный эффект на его маленькую аудиторию. Затем он сделал паузу, понизил голос и продолжил на новую тему.
– В больнице Вашингтон-Хайтс, – продолжал он, – есть аппарат, который записывает тайны человеческого сердца. Это не фигура речи, а холодный научный факт. Эта машина регистрирует каждое изменение пульсации сердца с такой исключительной точностью, что дает доктору Баррону, который сейчас находится там, наверху, не просто диаграмму пульсирующего органа каждого из вас, сидящих здесь, в моей лаборатории, в миле отсюда, но своего рода движущуюся картину эмоций, которыми здесь колеблется каждое сердце. Не только доктор может Бэррон диагностирует болезнь, но он может обнаружить любовь, ненависть, страх, радость, гнев и раскаяние. Эта машина известна как "струнный гальванометр Эйнтховена", изобретенный знаменитым голландским физиологом из Лейдена.
В нашей маленькой аудитории произошло заметное движение при мысли о том, что маленькие провода, которые тянулись за экраном от рук каждого, были соединены с этим сверхъестественным инструментом, находящимся так далеко.
– Все это делается с помощью электрического тока, который генерирует само сердце, – продолжал Кеннеди, вдалбливая новую и поразительную идею. – Этот ток является одним из самых слабых, известных науке, поскольку динамо-машина, которая его генерирует, не является тяжелой вещью из медной проволоки и стальных отливок. Это просто само сердце. Сердце посылает по проводу свою собственную контрольную запись в машину, которая ее регистрирует. Это возвращает нас к Гальвани, который был первым, кто наблюдал и изучал электричество животных. Сердце вырабатывает только одну трехтысячную вольта электричества за каждый удар. Потребовалось бы более двухсот тысяч человек, чтобы зажечь одну из этих ламп накаливания, два миллиона или больше, чтобы запустить троллейбус. Тем не менее, даже этого небольшого тока достаточно, чтобы раскачать тонкую нить кварцевого волокна там, наверху, в том, что мы называем "сердечной станцией". Эта машина настолько хороша, что отслеживание пульса, производимое сфигмографом, которым я пользовался в других случаях до этого времени, неуклюже и неточно.
Он снова сделал паузу, как бы давая страху разоблачения глубоко проникнуть в умы всех нас.
– Этот ток, как я уже сказал, проходит от каждого из вас по очереди по проводу и вибрирует тонким кварцевым волокном там, наверху, в унисон с каждым сердцем здесь. Это одна из самых тонких деталей механизма, когда-либо созданных, по сравнению с которой пружина часов груба. Каждый из вас, в свою очередь, подвергается этому испытанию. Более того, запись там показывает не только удары сердца, но и последовательные волны эмоций, которые изменяют форму этих ударов. Каждый нормальный человек дает то, что мы называем "электрокардиограммой", которая соответствует определенному типу. Фотопленка, на которой это записано, настроена так, чтобы на кардиологической станции доктор Баррон мог ее прочитать. На каждый удар сердца приходится пять волн, которые он обозначил буквами P, Q, R, S и T, двумя ниже и тремя выше базовой линии на пленке. Было установлено, что все они представляют собой сокращение определенной части сердца. Любое изменение высоты, ширины или времени любой из этих линий показывает, что есть какой-то дефект или изменение в сокращении этой части сердца. Таким образом, доктор Баррон, который тщательно изучил эту вещь, может безошибочно определить не только болезнь, но и эмоции.