Крейг Кеннеди
Шрифт:
Кеннеди, был так же непроницаем для обольщения, как камень, как, например, сам Камень Бларни.
– При одном условии, – медленно ответил он, – и это то, что я буду действовать точно так, как если бы я был нанят самим городом, чтобы докопаться до истины.
Коллинз закусил губу. Было очевидно, что он не привык, чтобы его встречали в таком независимом духе.
– Очень хорошо, – ответил он наконец. – О'Коннор вызвал вас. Работайте на него и… ну, знаете, если вам что—нибудь понадобится, просто попросите меня об этом. Только если сможете, не впутывайте меня в это. Я расскажу все, что смогу, чтобы помочь вам, но не газетам.
Он поманил нас на улицу.
– Эти люди там, – он кивнул головой в сторону Миллефлеров, – вы их подозреваете? Клянусь Джорджем, это действительно плохо для них, не так ли, если подумать? Ну, теперь, вы видите, я откровенен и конфиденциален в своих отношениях с Блан… э—э… мисс Блейсделл. Вчера вечером я был с ней на большом ужине с компанией друзей. Я полагаю, она пришла сюда, чтобы привести себя в порядок. Я не смог дозвониться до нее сегодня, но в театре, когда я позвонил, мне сказали, что произошло, и я сразу же приехал сюда. А теперь, пожалуйста, запомните, делай все, что угодно, только не устраивайте скандал. Вы понимаете, что это для меня значит.
Кеннеди ничего не сказал. Он просто разложил на столе, кусочек за кусочком, разорванное письмо, которое взял из корзины, и рядом с ним разложил ответ, написанный Бланш.
– Что? – ахнул Коллинз, прочитав разорванное письмо. – Я это отправил? Да что вы, вы сумасшедший. Разве я только что не сказал вам, что ничего о ней не слышал, пока только что не позвонил в театр?
Я не мог понять, лгал он или нет, когда говорил, что не посылал записку. Кеннеди взял ручку.
– Пожалуйста, напишите то же самое, что вы прочитали в записке на этом листе "Новеллы". Все будет хорошо. У вас есть много свидетелей этому.
Должно быть, Коллинза раздражало даже то, что в его словах сомневались, но Кеннеди не уважал людей. Он взял ручку и написал.
– Я постараюсь, насколько это возможно, не упоминать ваше имя, – заметил Кеннеди, пристально вглядываясь в написанное и промокая его.
– Спасибо, – просто сказал Коллинз, впервые в жизни не находя слов. Он еще раз прошептал что-то О'Коннору, затем извинился и вышел. Этот человек был настолько очевидно искренен, я чувствовал, насколько позволяли его эгоистичные и чувственные ограничения, что я не стал бы винить Кеннеди за то, что он оказал бы ему гораздо больше поддержки, чем он дал.
Кеннеди еще не закончил и теперь быстро повернулся к косметической аркадии, которая была так грубо взбудоражена трагедией.
– Кто эта девушка Агнес, которая обнаружила мисс Блейсделл? – выстрелил он в Миллефлеров.
Теперь доктору красоты было по-настоящему больно от волнения. Как и в его заведении, даже его чувства были искусственными.
– Агнес? – повторил он. – Ну, она была одной из лучших парикмахерш мадам. Смотрите, дорогая, покажи джентльменам книгу приглашений.
Это была большая книга, полная имен девушек, каждая из которых была экспертом по завиткам, пышкам, "подкреплениям", гигиеническим рулонам, трансформаторам и бесчисленным другим вещам, которые делали ужасные и замечательные прически того времени. Записи Агнес были заполнены на день вперед.
Кеннеди пробежал глазами список посетителей.
– Миссис Берк Коллинз, 3:30, – прочитал он. – Она тоже была клиенткой?
– О, да, – ответила мадам. – Она приходила сюда три раза в неделю. Она не тщеславна. Мы все ее знали, и она всем нам нравилась.
Я мгновенно научился читать между строк и почувствовал, что был слишком милосерден к Берку Коллинзу. Здесь была жена, которая трудилась, чтобы обрести ту красоту, которая вернет мужчину, с которым она работала и трудилась в те годы, прежде чем они приехали в Нью-Йорк и добились успеха. "Другая женщина" тоже пришла сюда, но совсем по другой причине.
Однако ничто, кроме бизнеса, казалось, не производило впечатления на Миллефлера.
– О да, – вызвался он, – у нас прекрасная клиентура. Среди моих собственных пациентов у меня есть Хью Дейтон, актер, вы знаете, ведущий актер в компании Бланш Блейсделл. Ему восстанавливают волосы. Да ведь я его сегодня днем лечил. Если и есть на свете сумасшедший человек, то это он. Я верю, что он убил бы мистера Коллинза за то, как Бланш Блейсделл обращается с ним. Они были помолвлены… Но, о, ладно, – он очень хорошо изобразил французское пожатие плечами, – теперь все кончено. Ни один из них не получит ее, и я… я разорен. Кто теперь придет на Новеллу?
К комнате Миллефлера примыкал кабинет, из которого мисс Блейсделл доставили отравленный конверт. Над маленьким секретером висела табличка: "Ни одна женщина не должна быть остаться простушкой после посещения Новеллы", очевидно, девиз этого места. Гардеробная находилась рядом с маленькой гостиной. Там были маникюрные кабинеты, парилки, массажные кабинеты, комнаты всех видов, и все это безмолвно свидетельствовало о фундаментальном инстинкте, женском стремлении к личной красоте.
Хотя было уже поздно, когда Кеннеди закончил свое расследование, он настоял на том, чтобы отправиться прямо в свою лабораторию. Там он вытащил из угла что-то вроде маленького квадратного столика, на котором был закреплен мощный светильник, такой, какой можно было бы использовать для стереоптикона.
– Это простая маленькая машинка, – объяснил он, склеивая разорванные обрывки письма, которые он выудил из корзины для мусора, – которую детективы используют при изучении подделок. Я не знаю, есть ли у нее название, хотя ее можно было бы назвать "лучеграфом". Видишь ли, все, что тебе нужно сделать, это разложить здесь предмет, который ты хочешь изучить, и система зеркал и линз отразит его и увеличит на листе.
Он положил свернутый белый лист, и огромными буквами четко проступил почерк записки.
– Это письмо, – продолжил он, внимательно изучая увеличенное изображение, – вероятно, окажется решающим. Это очень странно. Коллинз говорит, что он этого не писал, и если бы он это сделал, то, несомненно, постарался бы замаскировать свой потчерк. Я сомневаюсь, что кто-нибудь смог бы скрыть то, что показывает рентгенограф. Сейчас, например, это очень важно. Ты видишь, что штрихи длинных букв… ну, шаткие? Ты бы никогда не увидел этого в оригинале, но когда рисунок увеличен, ты видишь, насколько отчетливо видны дрожания руки? Как бы ты ни старался, ты не сможешь их скрыть. Дело в том, что автор этой заметки страдал одной из форм сердечного заболевания. А теперь давай посмотрим на копию, которую Коллинз сделал в "Новелле".