Крейсер Ее Величества «Улисс»

Маклин Алистер

— Что случилось, приятель? — схватив его за плечи, спросил озабоченно Тэрнер. Моряк, еще не успевший перевести дух, не мог и слова, произнести.

— В чем дело? Выкладывайте же!

— Центральный пост, сэр! — Он дышал так часто. так мучительно, что говорил с трудом. — Там полно воды!

— В центральном посту? — недоверчиво переспросил Тэрнер. — Он затоплен?

Когда это произошло?

— Точно не знаю, сэр. — Кочегар все еще не мог отдышаться. — Мы услышали страшный взрыв, минут этак...

— Знаю, знаю! — нетерпеливо прервал его Тэрнер. — Торпедоносец сорвал переднюю трубу и взорвался в воде у левого борта корабля. Но это, старина, произошло,пятнадцать

минут назад! Пятнадцать минут! Господи Боже, да за столько времени...

— Распределительный щит выведен из строя, сэр. — Трюмный, начавший ощущать холод, съежился, но, раздосадованный обстоятельностью и медлительностью старпома, выпрямился и, не соображая, что делает, ухватился за его куртку. Тревога в его голосе стала еще заметнее. — Нет току, сэр. А люк заклинило. Людям никак оттуда не выбраться!

— Заклинило крышку люка? — Тэрнер озабоченно сощурил глаза. — Но в чем дело? — властно спросил он. — Перекос, что ли?

— Противовес оборвался, сэр. Упал на крышку. Только на дюйм и можно ее приподнять. Дело в том, сэр...

— Капитан-лейтенант! — крикнул Тэрнер.

— Есть, сэр. — Кэррингтон стоял сзади. — Я все слышал... Почему вам ее не открыть?

— Да это же люк в центральный пост! — в отчаянии воскликнул трюмный. — Черт знает какая тяжесть! Четверть тонны потянет, сэр. Вы его знаете, этот люк. Он под трапом возле поста управления рулем. Там только вдвоем можно работать. Никак не подступишься. Мы уже пробовали... Скорее, сэр. Ну пожалуйста.

— Минутку. — Кэррингтон был так невозмутим, что это бесило. — Кого же послать? Хартли? Он все еще тушит пожар. Ивенса? Мак-Интоша? Убиты. — Он размышлял вслух. — Может, Беллами?

— В чем дело, каплей? — вырвалось у старпома. Взволнованность, нетерпение трюмного передались и ему. — Что вы как пономарь?..

— Крышка люка вместе с грузом весят тысячу фунтов, — проговорил Кэррингтон. — Для особой работы нужен особый человек.

— Петерсен, сэр! — трюмный мгновенно сообразил, в чем дело. — Нужно позвать Петерсена?

— Ну конечно же! — всплеснул руками Кэррингтон. — Ну, мы пошли, сэр.

Что, ацетиленовый резак? Нет времени! Трюмный, прихватите ломы, кувалды...

Не позвоните ли вы в машинное, сэр?

Но старпом уже снял телефонную трубку и держал ее в руке.

На кормовой палубе пожар был почти ликвидирован.

Лишь кое-где сохранились очаги пожара — следствие сильного сквозняка, раздувавшего пламя. Переборки, трапы, рундуки в кормовых кубриках от страшной жары превратились в груды исковерканного металла. Пропитанный бензином настил верхней палубы толщиной почти в три дюйма точно слизнуло гигантской паяльной лампой. Обнажившиеся стальные листы, раскаленные докрасна, зловеще светились и шипели, когда на них падали хлопья снега.

Хартли и его люди, работавшие на верхней палубе и в нижних помещениях, то мерзли, то корчились от адского жара. Они работали как одержимые. Одному Богу известно, откуда брались силы у этих измученных, едва державшихся на ногах людей. Из башен, из служебного помещения корабельной полиции, из кубриков, из поста аварийного управления рулем — отовсюду они вытаскивали одного за другим моряков, застигнутых взрывом, когда в корабль врезался «кондор». Вытаскивали, бранясь, обливаясь слезами, и снова бросались в эту преисподнюю, несмотря на боль и опасность, раскидывая в стороны все еще горящие, раскаленные обломки, хватаясь за них руками в обожженных, рваных рукавицах. Когда же рукавицы терялись, они оттаскивали эти обломки голыми руками.

Мертвецов

укладывали в проходе вдоль правого борта, где их ждал старший матрос Дойл. Еще каких-нибудь полчаса назад Дойл катался по палубе возле камбуза, едва не крича от страшной боли: промокший до нитки возле своей зенитной установки, он закоченел, после чего начал отходить. Спустя пять минут он уже снова был около орудия, несгибаемый, крепкий что скала, и прямой наводкой всаживал в торпедоносцы один снаряд за другим. А теперь, все такой же неутомимый и спокойный, он работал на юте. Этот железный человек с обросшим бородой лицом, точно отлитым из железа, и львиной гривой, взвалив на плечи очередного убитого, подходил к борту и осторожно сбрасывал свою ношу через леерное ограждение. Сколько раз повторил он этот страшный путь, Дойл не знал; после двадцати ходок он потерял счет мертвецам. Конечно, он не имел права делать то, что делал: церемония погребения на флоте соблюдается строго. Но тут было не до церемоний. Старшина-парусник был убит, а никто, кроме него, не захотел бы да и не смог зашить в парусину эти изуродованные, обугленные груды плоти и привязать к ним груз. «Мертвецам теперь все равно», — бесстрастно думал Дойл. Кэррингтон и Хартли были того же мнения и не мешали ему.

Под ногами Николлса и старшего телеграфиста Брауна, до сих пор не снявших свои нелепые асбестовые костюмы, гудела дымящаяся палуба. Удары тяжелых кувалд, которыми оба размахивали, отбивая задрайки люка четвертого артиллерийского погреба, — гулко отдавались в соседних помещениях корабля. В дыму, полумраке из-за страшной спешки они то и дело промахивались, и тогда тяжелый молот вырывался из онемевших рук и летел в жадную тьму.

Может, еще есть время, лихорадочно думал Николлс, может, еще успеем.

Главный клапан затопления закрыт пять минут назад. Есть еще какая-то надежда, что двое моряков, запертых внутри, еще держатся за трап, подняв головы над водой.

Оставалась одна, всего одна задрайка. Они попеременно ударяли по ней со всего размаху. Внезапно задрайка оторвалась у основания, и под страшным давлением сжатого воздуха крышка люка молниеносно распахнулась. Браун вскрикнул от дикой боли: тяжелая крышка с силой ударила его по правому бедру. Он рухнул на палубу и остался лежать, издавая мучительные стоны.

Даже не удостоив его взглядом, Николлс перегнулся через комингс люка и направил мощный луч фонаря внутрь погреба. Но не увидел там ничего — ничего, что хотел бы увидеть. Внизу была лишь вода — черная, вязкая, зловещая.

Подернутая пленкой мазута, она мерно поднималась и опускалась бесшумно, без плеска, перекатываясь из одного конца в другой по мере того, как крейсер то взлетал вверх, то падал вниз, скользя по склону огромной волны.

— Эй, внизу! Есть там кто живой? — громко крикнул Николлс. Его голос — голос, он заметил словно бы со стороны, глухой, надтреснутый от волнения, — многократно усиленный эхом, с грохотом покатился по железной шахте. — Эй, внизу? — крикнул он опять. — Есть тут кто-нибудь? — Он напряг слух в мучительном ожидании, но в ответ не услышал ни малейшего, даже самого слабого шороха. — Мак-Куэйтер! — крикнул он в третий раз. — Уильямсон! Вы меня слышите? — Он снова стал вглядываться, прислушался снова, но внизу была лишь темнота да глухой шепот маслянистой воды, колыхавшейся из стороны в сторону. Он посмотрел на сноп света и был поражен тем, как быстро поглотила поверхность воды этот яркий луч. А там, под ее поверхностью... Его бросило в озноб. Даже вода казалась мертвой — какой-то стоялой, мрачной и страшной.