Крейсерова соната
Шрифт:
– Дорогому хозяину, уважаемому авторитету, – слово взял благовидный главарь преступной группировки, по кличке Честный, подымая рюмку с тминной водкой. – Жить по понятиям – это значит жить по закону, но не тому, который навязывают нам прокуроры и судьи и прочая шерстяная масть, а тому, по которому живут птицы, звери, рыбы морские, смиренные монахи, цветы, а также «воры в законе». В моем лице они выражают вам благодарность за уважение к понятиям, обещают и впредь соблюдать законы птиц и цветов и дарят вам этот скромный подарок, серебряный ушат, – Честный сделал жест слуге, который тотчас же поднес и поставил на стол серебряный сосуд, напоминавший небольшой бочонок с крышкой. – А почему, спросите вы, – ушат? Да потому, что в нем уши тех, кто не хочет жить по понятиям. В данном случае, это уши Ибрагима с Черемушкинского рынка, и Васьки, по кличке Автостоп, которому вы поручили контролировать автомобильные парковки. Примите, не побрезгуйте, Христа ради!.. – он открыл серебряную крышку ушата, где на дне сосуда лежали отрезанные пары ушей,
Слово взял знаменитый певец, который все время слегка похохатывал. Дело в том, что парик, который певец не снимал уже целый месяц, поливая органическими удобрениями, дал, наконец, корни. Волосы, прорастая в череп, вызывали щекотку, и певец неудержимо хихикал.
– Если бы вы знали, как мне тяжело на душе, – хихикнул певец. – С тех пор как мы расстались, Ненси и я, мне некому руку пожать в минуту душевной невзгоды… Только там, в желудке у Ненси, я понял, что такое – настоящая акустика. Никогда мне так хорошо не пелось, как там. Когда я начинал петь известные советские песни, включая гимн СССР, Ненси на некоторое время замирала, а потом начинала подпевать голосом Аллы Борисовны, – певец хихикнул. – Но вот я сменил репертуар, запел гимн новой России, который, кажется, написан на слова царского постельничего Гришки Михалкова, что убаюкивал царя Алексея Михайловича. И что бы вы думали? Ненси выплюнула меня, и так далеко, что я долетел до бурятского автономного округа, где жалостливые буряты подобрали меня и сделали депутатом… – певец хихикнул и горестно приумолк. Было видно, как шевелятся на его голове растущие волосы.
Между тем в центральном желобе башни трепетали жилы и кабели, пропуская мощные электромагнитные волны. Шел показ телешоу под названием: «Я – самка». Здоровенный амбал хрипловатым баском приглашал женщин раздеться и сравнить величину и форму своих бедер. На полу валялась груда белья, топтались обнаженные женщины, в основном ведущие телепрограмм. Амбал с рулеткой делал замеры, одобрительно похлопал по ягодицам ведущую программы «Подавленный инстинкт», разочарованно щелкнул по носу ведущую программы «Гарнир». Победили две телеведущие из программы «Клубок змей». У одной оказались самые узкие бедра, позволившие ей безболезненно пролезть в игольное ушко, у другой – самые полные, так что она застряла в Триумфальной арке и пришлось звонить в МЧС.
В застолье Мэра об этом не знали, продолжали трапезу, сопровождая ее светской беседой.
– Не правда ли, я могу приоткрыть в этом кругу доверенных друзей маленькую тайну? – кореец вопросительно взглянул на Мэра, получив кивок согласия. – На Поклонной горе уже поставлена православная церковь в виде красивого стеклянного «бистро». Уже возвышается мечеть с минаретом, на который непременно нужно взглянуть нашей любезной Монике. Красуется синагога, похожая на высоковольтную трансформаторную будку. Теперь же, и в этом сюрприз, начинается строительство пагоды, в основу которой положен образ божьей коровки с раскрытыми крыльями. Предполагается возведение кирхи, костела, капища древних якутских богов, зороастрийских молелен, молитвенных домов для баптистов, адвентистов, саентистов и секты Аум Сенрике. Я же как потомок корейского императора хочу преподнести моему другу волшебного дракона, – кореец извлек из шелковых складок халата небольшого зверька с перепончатыми крыльями, цепкими лапками и зубастой противной головенкой, поставил на стол. – Его сделали искусные мастера четвертого века в Долине фей, и он способен оградить вас, мой друг и благодетель, от всякого вреда и напасти.
В это время через ресторан пробегала мышь. У дракона загорелись маленькие рубиновые глазки. Он стремительно соскочил на пол, догнал мышь, придушил ее и принес в застолье, положив рядом с Мэром на скатерть. Все аплодировали. Мэр накрыл мышь салфеткой.
В бетонных желобах и протоках башни, как в толще огромного стебля, возносились бесцветные соки, испарялись в небо, неся в бесконечность пространств незримые, бестелесные образы. Транслировалась популярная телеигра «Возьми миллион», пользующаяся особой приязнью высших сословий общества. Ее ведущий, известный юморист-пересмешник, способный передразнить что угодно, от Первого Президента России до птичьей попки, был похож на веселого галчонка с бойким глазком, подглядывающим, кого половчее клюнуть. На подиуме, в ярких лучах, стоял мальчик из детского дома, в аккуратной поношенной курточке, которому только что предложили получить миллион, передав для этого котомку. Но когда котомку открыли, из нее полетел пух, осыпая мальчика, прилипая к лицу и курточке. Мальчик плакал, пересмешник талантливо его передразнивал, окружающая публика хлопала и смеялась.
Благородное собрание, окружавшее Мэра, не ведало о проносящихся в соседстве от них невидимых вихрях.
Говорил журналист Марк Немец, розовея возмущенными глазками:
– Говорю это нашему благородному, веротерпимому Мэру не в виде упрека, а ради предупреждения! Можно закрывать глаза на коммунистические демонстрации в центре города… Можно терпеть фашистские организации на окраине Москве… Можно, наконец, мириться с мышью на собственном столе, если ее накрыть салфеткой, но как можно допускать существование в нашем мегаполисе газеты «Завтра», этого я, извините, понять не могу!.. – Его розовые глаза загорались
Мэр благодушно взирал на застолье, позволяя каждому высказаться. Любил их за искренность, за бережное отношение к дружбе, чего никогда не испытывал со стороны Плинтуса, который кичился своим происхождением от Навуходоносора и щеголял знанием разговорного шумерского языка. Он поманил глазами служителя, указал глазами на тяжелый толстый стакан, смотрел, как льется струя золотистого виски.
– Со льдом, пожалуйста, – слуга серебряными щипчиками кинул в стакан кубики прозрачного льда. Мэр поднялся, держа стакан, в котором солнце зажгло напиток с ледяными кристаллами.
– Вы все, одаренные талантами и добродетелями, певцы, художники и философы, лучшие из лучших, кого родили народы мира и послали ко мне в утешение, в помощь, для услады дней моих, – Мэр испытывал умиление, благость. Старался не вспоминать о тяготах политики, о бремени власти, о рисках борьбы. – Мы служим нашему стольному граду, а не временным дерзким властителям, которые берутся Бог знает откуда, мнят себя наместниками Господа на земле, – он почувствовал, что раздражение его возвращается, недавняя встреча с Модельером дает себя знать, однако старался не давать волю эмоциям. За огромным стеклянным окном, на уровне стола, пролетал последний клин журавлей. Было видно, как мощно и ладно взмахивают они крыльями, как стремятся все в одну сторону, к югу, и серый вожак, вытянув длинные ноги, скосил на него свой коричневый зоркий глазок. – Москва пережила Мамая, Тахтомыша, полячку Мнишек, Наполеона и Гитлера. Она переживет и новых узурпаторов, извергнет их из своих дворцов и святилищ, – Мэр чувствовал, как душит его обида, как накаляются в нем ревностью и нетерпением все внутренние органы, особенно печень, вместилище страстей; рад был бы умолкнуть, но печень, а не разум диктовали слова, и он не мог с собой совладать; видел, как вровень с башней медленно пролетел огромный серебряный «Боинг». Возвращавшийся из зарубежной поездки Министр иностранных дел прильнул к иллюминатору, узнал его и кивнул. – Пусть они верят в нашу наивность. Пусть видят в нас не более чем покорных и преданных слуг. Мы стерпим поношения, усыпим их волю, – Мэр стоял, держа тяжелый стакан, в котором дрожали ледяные кристаллы. Вокруг стакана, послушная его замыслам, медленно вращалась Москва, переливались слюдой бесчисленные окна, вспыхивали золотом купола, мерцали бесконечные искры солнца.
Он вдруг увидел, как к стеклянному окну подлетел бумажный змей, запущенный с земли чьей-то умелой рукой. Ветер играл змеиным хвостом, упругие перепонки скрепляли плотную бумагу, на которой было написано: «Лед и пламень». Он прочитал эту поднебесную, прилетевшую к нему надпись, и ему стало нехорошо. Так и стоял с невыпитым стаканом, глядя на вещего змея.
Модельер знал о застолье Мэра; заказал вертолет, который перенес его в Останкино, посадил у пруда с осенней темно-синей водой и белым печальным лебедем; вошел в здание Телецентра с 17 подъезда, где при входе, в просторном вестибюле, на широком одре лежала Валерия Ильинична. Всяк, кто входил, осматривал ее и ощупывал: иные опасливо трогали ее закрытые веки, другие касались высокой, слабо дышащей груди, кто-то осторожно нажимал пальцем мясистую щеку и глядел, как белая вмятина наполняется бледным румянцем. Некоторые не замечали ее, принимали за высокое сиденье; клали на нее сумки и портфели; садились, делая характерные движения телом, как если бы пробовали упругость ненового, сталинских времен, дивана. На животе Валерии Ильиничны лежала забытая газета «Коммерсантъ». Чуть ниже стояла пустая пивная баночка с дымящейся, непогашенной сигаретой. Лежащая воображала себя Нефертити в золотом саркофаге, и действительно, по ней неторопливо полз скарабей.
Модельер, войдя, тоже приблизился к Валерии Ильиничне и пощупал ее исподнюю юбку. На ощупь вещь была добротна, хотя и не первой свежести.
В лифте он поднялся в студию правительственного канала, где все было готово и его ждали.
Сумрачная по углам, студия в своей середине была озарена прожекторами и подвесными светильниками. Несколько камер, на треногах, передвижных штативах и просто на плечах операторов, было устремлено в центр, где возвышался стол, накрытый синим бархатом, напоминавший алтарь. На столе начищенной медью сияло круглое, с древнееврейскими надписями, блюдо, то самое, с каким Юдифь вышла из шатра Олоферна. И теперь на блюде лежала голова, но не древнего персидского царя, а известного государственного телеобозревателя Сатанидзе. Сам он в этот час брал интервью у посла Соединенных Штатов в Москве. Голова же его находилась в студии для специальной, задуманной Модельером процедуры.