КриБ,или Красное и белое в жизни тайного пионера Вити Молоткова

Олейник Марк

Мама проводила Серпова в папин кабинет, куда можно попасть из большой комнаты, и я наклеил последнюю звезду в тот самый момент, когда дверь за ним закрылась. Закрылась, но не до конца, и я случайно стал подслушивать.

– Владимир, – начал Серпов.

Да, забыл сказать, что зовут моего папу Владимир, хотя теперь вы это и без меня знаете. А полностью – Владимир Ильич.

– Владимир, – Серпов со скрипом уселся в кресло. И это не кресло скрипело, а он сам. – Я должен сказать тебе правду. Лучше всего тебе на время уехать. Положение сам знаешь

какое.

– Что? – папа начал ходить по комнате, и полы стали немного дрожать: весит папа больше ста килограммов. – Так плохо? Так опасно?

– По-пролетарски скажу… – и на этом месте дверь закрылась.

– Что? – язвительно сверкнула глазками-булавками Клара. – Не удалось подслушать?

Мне оставалось только промолчать, потому что подслушать действительно не удалось.

За закрытой дверью папа и товарищ Климент – он настаивает, чтобы именно так его называли, – провели полчаса. За это время Дуня умудрилась соорудить стол человек на тридцать-сорок – меньше у нас в этот день не бывает. Мы помогали, конечно.

День особенный, поэтому и блюда на столе особенные, со смыслом. Преобладать должен красный цвет, так что избежать винегрета, багрового заливного, селедки под шубой, красной рыбы и икры – тоже, понятно, красной – никак невозможно. Подается все это в красной посуде, а главное блюдо, тушенная в помидорах баранина с красным перцем, помещается в центр стола в отлитой на заказ большущей емкости в виде красной звезды.

Несложно догадаться, что взрослые пьют клюквенную и красное вино. Мне и остальным детям и недорослям полагается малиновый морс.

Мне нравится, когда приходит столько гостей, я был бы даже не против, чтобы они пожили у нас немного, заняли лишнюю площадь. Постепенно стало шумно, появились посторонние запахи, ведь каждый из гостей принес свой, – в общем, получилось радостно и от всеобщего мельтешения приятно рябило в глазах.

Наконец из кабинета вышел Серпов, и его приветствовали собравшиеся – в основном папины «коллеги, единомышленники, соратники», ну и, конечно, подчиненные. Попробовали бы они не любить папиного заместителя, не говоря уже о самом папе.

Мама вышла к столу в красном платье, и ее тоже поприветствовали. Папа в кумачовом галстуке сорвал ожидаемый аплодисмент и приготовился говорить речь. Потом все остальные тоже будут говорить и поздравлять, но начинать есть можно только после папиных слов.

– Товарищи! – сказал он, вставая. – Разрешите в этот особенный для всех нас день поздравить вас с годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции! Ура, товарищи!

Товарищи согласно и с энтузиазмом слаженно крикнули «ура» и выпили. Я тоже выпил морса и потянулся было к винегрету, но вскочил товарищ Климент, и моя рука глупо зависла на полпути.

– Товарищи! – взволнованно произнес тонким голосом товарищ Климент, держа в руке вилку с нанизанным на нее куском. – Предлагаю сразу поднять бокалы за второго виновника сегодняшнего торжества, за нашего любимого Владимира Ильича…

– Ленина! – лязгнули остальные гости и захохотали.

Почему-то я каждый год забываю про то, что папин заместитель обязательно вылезет сразу за ним и скажет эти слова, всегда одни и те же, которые закончатся одной и той же шуткой.

Папа мой никакой не Ленин. С другой стороны, Леной зовут мою маму, следовательно, папу все-таки можно назвать Лениным, раз он муж мамы. Мне эта шутка кажется глупой, и, наверное, поэтому я про нее забываю.

Я люблю папу и считаю лишним и даже противоестественным давать ему посторонние имена, когда у него есть свое собственное.

– Что ж, – сказал папа и взял половинку яйца с горкой красной икры сверху (это сооружение символизировало на празднике победу красных над белыми). – Что ж, – повторил он и откусил половину.

Гости начали энергично жевать. Я – тоже. За столом плохо ели два человека. Это моя мама и Клара – обе берегут фигуру. Смешное выражение. Чего, спрашивается, «беречь» фигуру? Как будто она может убежать или упасть и разбиться.

Я не очень люблю смотреть, как едят чужие люди. Точно так же не люблю, когда смотрят на меня, когда я жую. А еще из-за того, что вся еда на столе была красного цвета, рты у всех тоже стали красными – в общем, все это выглядело как вечеринка у вампиров. И мой папа был на ней главным.

Вы спросите, стесняюсь ли я его. Считаю ли идиотом. Нет. Хотя многие со стороны решили бы, что мой папа именно идиот, я утверждаю, что это не так. Просто папа искренне верит, что все люди на земле должны и могут быть счастливы. Если же вы думаете, что желать счастья другим людям, вам в том числе, – идиотизм, то будьте здоровы, как говорится, не хотел бы я быть вашим знакомым.

Гости зашумели, я поднял глаза от тарелки и оценил обстановку. Сейчас начнутся тосты, во время которых есть нельзя. Я быстро ухватил кусок рыбы. Я на этих праздниках присутствую с самого рождения и к своим одиннадцати годам все тосты выучил наизусть. Мог бы сам прочитать их. Вслух, как стихи.

Кстати, о стихах. Всем известные слова «а из нашего окна площадь Красная видна» – это прямо про нашу квартиру. Я даже сейчас со своего места могу поглядывать на мавзолей.

После площади я прошелся взглядом по комнате и привычно наткнулся на портрет Ленина – в этот раз настоящего, он висит над входом из коридора. Там у нас двери большие, двустворчатые, со стеклами.

Про настоящего Ленина папа говорит, что он самый главный революционер на свете. Я не то чтобы не верю, но мне странно, что старенький дяденька вообще может быть революционером. Ведь революционер – это прежде всего герой. А где вы видели старого лысого героя со смешной бородкой и в пиджаке?

Я мысленно закрыл лысину Ленина волосами, потом удлинил их и немножко завил – наверное, потому, что напротив сидела тетенька с кудрями. Дальше я увеличил и распушил Ленину бороду и перекрасил ее в черную, так что она стала торчать, как зловещий веник.