Крик безмолвия (записки генерала)
Шрифт:
— Кто она?
— Рабочая, беглянка.
— Что значит беглянка?
— Ну, ни с сего ни с того взять и приехать на какой- то кирпичный завод… Как вы думаете, кто она такая? С виду тихоня, а отчаянная девка. Может, к ним и прикатила, а они, значит, ее, дуреху, с собой не прихватили. Понятно, без бабы легче, — фантазировала инспекторша.
Следователь посмотрел на меня.
Я тоже ничего подобного не ожидал услышать и предложил инспектору рассказать подробно о той рабочей.
Она начала с того, что в том году март выдался на Кубани холодным. Небо хмурилось, дули северные ветры, приносившие
Судя по такому вступлению, нам предстояло услышать довольно подробную историю появления на заводе близкой связи одного из угонщиков самолета.
— С чем черт не шутит, — заметил следователь, скрывая улыбку, — может быть она прольет свет на подготовку Шмидтов к бегству.
Надо установить, где она тогда проживала, опросить ее и жильцов дома.
…В центре, у станичной столовой, останавливались редкие маршрутные автобусы, облепленные черной дорожной жижицей. Из одного такого автобуса сошла вытянув
шаяся девочка, подросток в пальтишке с короткими рукавами, явно выросшая из него, в платке, в черных резиновых ботах. Вслед за ней сошла и отяжелевшая с виду суровая казачка с пустой корзиной, в годах, одетая тепло, по–станичному, как охотник, в резиновых сапогах. Девочка держала в руках небольшой чемоданчик, который не решалась поставить в грязь.
Она осматривалась по сторонам, словно попала в большой многоликий город, захвативший ее своими видами, не зная, в какую же сторону ей идти.
А станица с саманными домами была самой обыкновенной, каких много на Кубани, ничего примечательного в ней не существовало, кроме кирпичного завода, построенного еще в начале века.
На автобусной остановке в дощатой будочке, похожей на курятник, у окошка с дверцей сидела кассирша. Ей должно быть тоже было зябко в таком грубо сколоченном помещении. А рядом навес с шиферной крышей, под которым стояло несколько съежившихся станичников в ожидании автобусов или попутных машин.
— Одень, — показывая на варежки, сказала девочке казачка. — Руки как красные бураки. Иди вот по этой улице, по шоссейке, да гляди, шоб машины не сшибли. По левую руку увидишь высокую трубу завода. Мой там работает и говорил, что людей там не хватает. Возьмут… Ежели негде будет приткнуться на ночь, приходи ко мне. Спросишь бабку Пелагею на той улице, — показала она рукой.
Вход на территорию кирпичного завода был прямо с шоссе по развороченной грузовыми машинами дороге, усеянной по обе стороны битыми кирпичами. Подтверждением, что это был завод, возвышалась прокопченная труба и печи для обжига кирпича.
Слева от дороги стояло одноэтажное старенькое зданьице, к которому и направилась девочка со своей поклажей — чемоданчиком, вместившим все ее пожитки. Она спросила у стоявшей женщины в брезентовой куртке и таких же штанах об отделе кадров. Та показала ей рукой на дверь старого здания. Справа по коридору на первой же двери висела табличка: «Инспектор по кадрам. Бухгалтерия». Девочка перевела дух, подтянулась, но робко открыла дверь. Увидев сидевших женщин, занятых работой с бумагами, она поздоровалась несмело, поставила у своих ног сбоку чемоданчик. Инспектор отдела кадров
и бухгалтер смотрели на нее, как на подростка, только что освободившегося из трудовой колонии, хотя лицо ее было робким и добрым.
— Что скажешь? — спросила инспектор, еще молодая женщина, хрипловатым голосом, судя по пепельнице, спичкам и пачке сигарет на столе, только что курившая, так как в комнате, хотя и была открыта форточка, дымок еще не выветрился, пахло табаком.
— Я бы хотела поступить на работу.
— На работу? — с удивлением спросила инспектор, рассматривая ее с ног до головы, хрупкую, худенькую, в поношенном платке, с варежками в руках.
Бухгалтер, женщина в годах, безусловно годившаяся ей в матери, прервавшись в работе над счетами, разложенными на столе, тоже уставилась на нее. Она безошибочно, материнским чутьем определила, что девочке–подростку с миленьким личиком 16—17 лет, может быть даже с хвостиком. Ее тоже удивлял чемодан, наводивший на такое же подозрение, что и инспектора — освободившаяся из детской колонии. Но лицо и ее поведение не совпадали с этими предположениями. Бухгалтер выглядела в глазах девочки представительной, несколько располневшей, во цвете лет, солидной дамой в теплой вязаной, импортного производства кофте, в накинутом на плечи белом платке, с накрашенными губами и ногтями. На простенке у ее стола в • застекленной рамке висела большая фотография белоснежного лайнера у причала. На верхней палубе стоял моряк с поднятой рукой. Больше, пожалуй, было не на чем глаз остановить.
— Откуда ты? Местная или приезжая? — спросила инспектор.
— На местную не похожа, — сразу сказала бухгалтер, заинтересовавшись незнакомкой.
Такие молодые, да еще девушки, редко приходили на кирпичный завод.
— У тебя есть какие-то документы?
— Есть паспорт. Я приезжая.
Она расстегнула верхние пуговицы пальто и красными руками достала из бокового кармана паспорт. Инспектор вчитывалась, листала паспорт, посмотрела на нее, сверяя фотографию с ее посиневшим от холода лицом. Нашла, что она повзрослела.
Бухгалтершу, облокотившуюся руками о стол, удивляло
выжидающее, смиренное лицо незнакомки. Ей хотелось сказать: «Будь посмелее».
— Откуда ты? — спросила инспектор. И даже хотела добавить: «А справка у тебя об освобождении есть? Или ты сбежала?» Уже не первый раз она имела дело с беглецами не только из колоний, а из детских домов и просто убежавшими из дому, но только подростками другого склада. Их сразу можно было узнать по первым же словам. Выдавала их грубоватость, безразличие, да вопрос — сколько будут платить. Обычно они тут же уходили, узнав о низкой зарплате, хлопнув дверью.
— Я из Орловской области. Может, слыхали, есть такой город Новосиль, наш районный центр, а сама я из Долгожитово.
— Г орода?
— Нет, деревни, вблизи Новосиля.
— Как же ты к нам залетела? — расспрашивала инспектор, — аэропорта у нас нет…
У нее выработался этот трафаретный разговор со всеми, кто приходил наниматься на работу на завод и она не делала никакого исключения для приезжей, хотя говорить с ней стоило бы по–другому.
Часто принятые на работу через день–два, неделю уходили или бросали работу, даже не заглянув к ней и не объяснив причин бегства, доставляя ей немалые огорчения.