Крик безмолвия (записки генерала)
Шрифт:
— Как же ты сюда попала? Или по путевке комсомола на стройки коммунизма? — с усмешкой допытывалась инспектор.
— У тебя, наверное, кто-нибудь есть в станице из родственников или знакомых? — пришла ей на выручку бухгалтер.
— Нет у меня тут никого.
— Сирота, — не удержалась бухгалтер.
— С автобуса прямо к вам. Я — комсомолка. Женщина, ехавшая со мною в автобусе, мы с ней сидели рядом от Краснодара, сказала, — что тут можно устроиться на работу на кирпичный завод. Сама она тутошняя. Пелагеей ее зовут. Ее муж работает у вас.
— Так, так, — неопределенно
Бухгалтерша же про себя отмечала детскую непосредственность и наивность незнакомки и вместе с тем ее смелость. Она не увидела на ее лице ни сознания ее отчаянного положения, ни даже озабоченности своей без
домной неустроенностью. Может быть,' сказывалась молодость или скрывалось что-то такое таинственное, безвыходное, отчего она решилась пуститься в дальнее путешествие и остановиться в незнакомой ей станице только лишь потому, что какая-то женщина, случайная попутчица, посоветовала ей пойти на кирпичный завод. И она доверилась ей. Напрашивалось что-то похожее на тех людей, женщин, которых встречал Горький, бродя по России.
— Значит, так… Приехала автобусом и сразу к нам, на завод?
Это уже напоминало допрос, но он не смущал незнакомку.
Да…
— Почему ты уехала из дому? Сбежала?
— Нет, что вы… Села в поезд, доехала до Орла, а потом автобусом. Люди говорили, что на Кубани тепло, можно устроиться на работу, и жизнь здесь получше, чем у нас. С одеждой проще. Не нужно зимнего пальто, других вещей. У нас там холодно.
— А родители?..
— У меня же никого нет, кроме тетки. Бабушка умерла. А у тетки своих четверо, не до меня.
Другого она сказать не могла. То была ее глубокая тайна.
— Значит, что-то ты натворила и сбежала. Как это так — с бухты–барахты сесть на поезд и уехать, куда глаза глядят? Что там, нет у вас работы?..
Незнакомка склонила голову, но не как провинившаяся, а с обидой на то, что ей не верили, хотя говорила она правду.
— Как тебя зовут? — спросила бухгалтерша.
— Ольга.
— Оленька, ты не обижайся. Зоя Петровна — кадровик, она отвечает за прием на завод. Ей надо все знать о человеке.
Слушая разговор и все время посматривая на доверчивое лицо Ольги, бухгалтер все больше проникалась к ней материнской жалостью. Ее дочь, ровесница Ольги, училась в музыкальном училище в Краснодаре и она представила себе свою Аллочку в таком виде, в таком положении пришедшую проситься на работу не на швейную фабрику, где сам бог велел работать женщинам, а на кирпичный
завод. Это не вмещалось в ее понятии. Она переживала за незнакомую девочку.
— Ничего я не натворила, — вздохнула Ольга, видя, что ее не понимают. — Так случилось, что я должна была уехать из Долгополова. Ничего не украла, а уехала, чтобы устроиться на работу.
Ольга опять потупила глаза и уже начала сомневаться, что ее примут на завод, а жить на что-то надо, и надо где-то ночевать. Она надеялась сразу устроиться в заводском общежитии, пока найдет где-нибудь себе угол в станице.
— Ты где-нибудь работала?
— Заведующей клубом в колхозе.
— Образование?
— Десять классов.
— Рабочей пойдешь?
— Пойду, — сразу, не раздумывая, ответила Ольга.
Другого выхода у нее не было. Мелькнула надежда
пристроиться хотя бы на первые дни, чтобы оглядеться на новом месте и не чувствовать себя бездомной, никому не нужной, что ее больше всего пугало только из-за того, что она не могла жить на улице.
О том, что она несчастный человек в этом мире, Ольга еще не думала. Запросы ее были весьма скромные — устроиться на работу и переночевать в любом общежитии. О большем она не помышляла в первый день на Кубани.
Услышав ее согласие, обе женщины переглянулись.
— Предупреждаю — работа тяжелая, грязная, пыльная… Кирпичи, глину таскать, вагончики опрокидывать — дело не женское. А другого тут ничего нет. Женщины там работают, кому деваться некуда, так они привыкли к тяжести, у них все позади, а тебе еще детей рожать. А так в основном там мужики и многие после срока. Да и заработки у подсобных рабочих — кот наплакал. Это — чтобы ты знала.
Инспектор по кадрам могла бы ей рассказать многое из своей нелегкой жизни, ожесточившей ее. Так и напрашивалось сказать Ольге: «У меня вот от тяжелых сырых кирпичей, которых я здесь перетаскала не на один дом, нет своих детей и врачи говорят, что не будет». Но заводу требовались рабочие и она не могла ее отговаривать.
— Оленька, ты не торопись, подумай, может что- нибудь другое найдешь, — советовала бухгалтер.
— Я согласна. А общежитие у вас есть?
— Есть, но там одни мужики. Пьют они там день и ночь, дерутся… Туда лучше не показывайся.
— Нет, я туда не пойду, — сразу ответила Ольга.
Ольга уже испытала горе, слишком много обид, зла,
глухой деревенской забитости, разных поверий и житейских невзгод, выпавших на ее сиротскую долю. В полной мере она этого еще не сознавала в свои годы, когда вся жизнь была впереди, но на сердце помимо ее воли уже откладывалась жестокость мира, в котором она жила и предстояло жить.
Ожесточится ли она или останется человеком с доброй душой — время покажет. В ней была велика природная надежда на лучшую долю, как и у каждого человека, что вся неустроенность пройдет, как только начнет сама зарабатывать себе на хлеб. Она не могла не тянуться, как молодой цветок, стоя на подоконнике, к свету, к теплу. Это и была ее естественная, заложенная в человеке, сила к жизни, преодолевающая все житейские трудности.
— Где ты будешь ночевать? — спросила бухгалтер. — У нас же нет гостиницы, нет и вокзала.
— Переночую у той тетечки.
— А что это за тетечка? — теперь уже начала добиваться бухгалтер. — Может, у нее там притон, заманивает к себе вот таких цыплят, как ты?
— Нет, она не такая, — уверенно ответила Ольга.
— Если у нее не выйдет, приходи ко мне, — предложила бухгалтер. У меня переночуешь.
— Спасибо, я пойду к ней.
— Ну, смотри…
Ольга написала заявление о приеме на работу, заполнила учетную карточку, оставила свой паспорт у инспектора и ушла с наказом — завтра прийти к ней. Она должна познакомиться с мастером, у которого ей предстояло работать.