Крик в ночи

Ридигер Владимир

Онанга Мананга без шнурков и трусов, наголо остриженный свежей технологической струей, был отчислен из Института почвоведения и выдворен из Советов. Негр с полуострова Кактусячий (по некоторым данным) успешно сдал вступительные экзамены в Сиамский изюмоведческий горно-обогатительный университет с зоологическим уклоном. Онанга получил поздравительную телеграмму от Вадика Уикли по случаю завершения учебы в Советах, а также послание соболезнования императора Центральной Ханыгии, его цереушного августейшества Робертса I, где тот распинался в заверениях по поводу безвременной кончины от предстартовой железы Папы Всех Детей. Что же касается Филдса, то дела его, оказывается, были не такими уж плачевными. Но об этом

чуть позже…

Капитан Шельмягин и лейтенант Воробьев ерзали на стульях в кабинете полковника Ведмедятникова. Над полковником довлел злой рок в лице майора Пронина, стиль работы которого полковник не столько уважал, сколько недолюбливал. Недопонимал он и лейтенанта Воробьева, старавшегося во всем копировать майора — плоть до привычки в трудные минуты многозначительно покрякивать.

— Товарищи, — сказал полковник, — как известно, положение непростое. Вчера я получил взбучку на ковре у майора Пронина…

Ведмедятников осекся, хотел было почесать за ухом «гыпсовой кыски» (как он именовал бюст бородато-усатого Карла Маркса), но, передумав, продолжил:

— Не вам объяснять, что майор Пронин в нашем деле является собирательным образом товарища, пришедшего из высокохудожественных криминалистических произведений, значит, дело не в его звании, а в занимаемой должности. Если следовать логике товарища Пронина, то шпион давным-давно в наших руках. Однако если следовать логике фактов, которые, как известно, вещь, да к тому же еще и упрямая, то шпиона в наших руках нет. Положение осложняется и тем, что, я дословно цитирую товарища Пронина: «…враг сильно и коварно подкован. Но мы должны быть подкованы еще сильнее, коварней и, я не боюсь этого слова, хорошо. Мы помним, как агент 6407 беспардонно запустил пятерню в ротовое отверстие агронома села Крысиное, известно также, что затем он переехал в город, убрал пенсионера Боцманова, и убрал, я не боюсь этого слова, хорошо. Наконец, он вырвался из-под больничной негласной опеки рыбнадзора, подвизался вместе с чернокожим приятелем в саудовском стриптоматическом варьете, присвоил себе право выступать от имени доисторического человека, ввел в заблуждение массовика Кука с затейником женского пола, и ввел, я не боюсь этого слова, хорошо. Сейчас враг скрывается в посольстве могучей державы, откуда (по нашим данным) гримасничает, строит нам морды и делает это с серьезными намерениями».

Процитировав майора Пронина, Ведмедятников добавил:

— А ты, лейтенант, переоценил свои рыболовецкие способности — за гримасами каракатицы не разглядел мурло шпиона.

Шельмягин, не выдержав, рассмеялся.

— Между прочим, капитан, ты сам позволял расслабляться нашим «слесарям» в туалете у Хмыря — и к чему нас это привело? К тому, что мы по сей день тянем-потянем ус гражданина Боцманова, и все безрезультатно.

— «Слесаря» нам погоду все равно бы не сделали, товарищ полковник. Не тот уровень.

— Ага! — сказал Ведмедятников. — Что доступно кесарю, недоступно слесарю, так что ли? Нет, друзья, в таком случае, у нас дело дальше каракатиц не пойдет. Отсебятина — дочь шапкозакидательства, как говаривал еще мой прадед, подневольный шапкозакидатель Саввы Морозова. Ну, это к слову. А теперь о главном…

Полковник Ведмедятников еще не отдавал себе отчет в том, что подсознательно вступает в противоборство с укоренившейся, всесильной пронинщиной.

* * *

Тем временем Джон Филдс обосновался на новой конспиративной квартире в городе М. Из-за океана прилетела шифровка: «Реставрировать инфраструктуру, учитывая печальный опыт операции «МЫ». Босс». Филдсу предстояло вновь подыскать надежных людей, сколотить крепкий подрывной аппарат и вредить, вредить, вредить. Люди нужны были волевые, целеустремленные, фанатичные. Но вот беда — где их взять-то, волевых фанатиков?

Однако усилия Джона Филдса не пропали даром — такие люди нашлись. И были они тоже законспирированы, но только на свой лад, по-дилетантски примитивно. Вышел Филдс на них весьма необычно. Шпиона постоянно беспокоил потолок, который в определенное время суток начинал сотрясаться, осыпая, Филдсову квартиру грязноватой, как прошлогодний снег, штукатуркой. Все было б ничего (черт с ней, со штукатуркой!), если бы однажды Филдс, взглянув на потолок, не обнаружил ужасные трещины, с каждым новым сотрясением расползавшиеся по сторонам, будто щупальца гигантского спрута. Тогда он решительно поднялся к верхним соседям, чтобы прикинуть приблизительный срок крушения потолка и заранее оговорить размеры компенсации за нанесенный материальный, а также моральный ущерб.

В квартире находились пятеро склеротичных отголосков глубокой старины: бабушки-двойняшки, еще одна старушка и двое старичков, чинно попивавших чаек.

— Кто в вашей гоп-компании старейшина? — обратился к ним Филдс.

Все пятеро туповато уставились на незваного гостя.

— Я спрашиваю, кто здесь ответственный квартиросъемщик?

— А зачем тебе это, божий агнец? — спросила старушка. — Хочешь откушать чайку?

Филдс начинал выходить из себя:

— Послушайте, вы, старая кошелка! Если вы откажетесь раскрыть причину периодического сотрясания моего потолка, я прибегну к репрессалиям!

— Не убий, милущий! — зашепелявили старички.

Бабушки-двойняшки и старушка, упав на колени, заголосили:

— Сгинь, узурпатор!

Филдс глазищами пожирал старичков и старушек:

— Ну, отвечайте же, разэдакие помазанники!

— Старообрядцы мы, соседушка, — произнесла старушка, — из секты трясунов Восьмого созыва. Потому потолок твой ходуном ходит, как мы обряд свой справляем. Не погуби, касатик!

Бабушки-двойняшки, схоронившись за чуланом, прятали в платочки вставные челюсти и крестились.

— Выходит, — сказал Филдс, — такая вот конспиративность?

— Истину глаголишь, милущий, — поддакнули старички.

— Истину, истину! — поддакнула старушка.

Звали этих троих Кольчик, Лизочек и Бобочка. В секте трясунов велась Летописная книга, куда заносились имена выдающихся сектантов, их дела и отличительные черты оных. Вся троица была занесена в Летописную книгу.

Филдс прочитал:

«Кольчик — скопец республиканского значения. Трясется самозабвенно. Среди мирян является посланником архангела Гавриила и Божьей Матери.

Бобочка — заслуженный перевозбужденец-сотрясатель крупноблочных перекрытий, стен и потолков. В годину всесвятского потопа сотряс универмаг «Тысяча мелочей», профтехучилище и два детских садика.

Лизочек — девственная народная вещунья. В секту трясунов переметнулась из секты ворчунов из-за идеологических разногласий с руководством секты. Дает бесценные (по установленным тарифам) рекомендации относительно непорочного зачатия».

О бабушках-двойняшках в Летописной книге давалась краткая справка, что они являют себя однояйцевыми близнецами и представляют в секте фракцию иерихонистых дев.

Да, это были настоящие фанатики, люди, преданные своему делу до самоотречения. Конечно, у каждого из них имелись маленькие недостатки, не отражавшиеся на работе. Лизочек, памятуя о былых временах, заливала, что в недалеком прошлом якобы отбывала повинную в качестве канделяброносительши у царевича Дмитрия Убиенного. Кольчик вспоминал, как, состоя на службе при Бахчисарайском орденоносном фонтане, взрастил плеяду высококвалифицированных евнухов. Бобочка, оседлав любимого конька — сотрясение крупноблочных перекрытий, — договаривался до того, что многолетним плодом своего сподвижничества на ристалище перевозбужденца-трясуна называл нынешние развалины римского Колизея.