Крик ворона

Вересов Дмитрий

Рафалович закрутил застолье в спринтерском темпе. Подняв первый тост за именинницу, он выпил полный фужер водки до дна, тут же налил по второй и предложил выпить за дружбу. Глаза его лихорадочно сверкали, движения были порывистые и дерганые. В очень коротких перерывах между тостами он успевал, набив закуску за обе щеки, рассказывать смачные анекдоты, которые Таня и Павел слушали с легким недоумением, а Викуля поначалу краснела, а потом, отбросив смущение, принялась хохотать во все горло и больше уже не сводила с Рафаловича восхищенных пьянеющих глаз. Павел сидел молча, бокал только подносил к губам и ставил на место, ковырялся вилкой в полной до краев тарелке и изо всех сил заставлял

себя смотреть не только на Таню.

– Ленечка, может быть, чаю пора? – спросила Таня, когда Рафалович начал немного сбавлять обороты, зависая на Викулином плече.

Леня встрепенулся, твердой рукой вылил себе в фужер остатки коньяка и поднялся.

– Последний тост, – провозгласил он. – Офицерский. ЗПЗД!

Павел вытаращил глаза, Таня, не раз слышавшая этот тост, только хмыкнула, а Викуля возмущенно вскинулась.

– А материться-то зачем? – срывающимся голоском спросила она.

– Это не мат, а принятое в вооруженных силах сокращение, – пояснил он, отхохотав. – Означает «За присутствующих здесь дам!» После этого тоста желающие продолжают пить уже молча, а остальные переходят к танцам, чаю и прочему.

Викуля облегченно вздохнула и заявила, что теперь хочет потанцевать. Рафалович отрывисто кивнул, включил кассетный магнитофон, остановился перед Викулиным стулом и кивнул еще раз.

– Прошу, – сказал он, протянув Викуле руку. Та взялась за руку и поднялась.

Они в обнимку закружились по комнате. У Викули некрасиво задралась отсиженная мини-юбка. В магнитофоне проникновенно хрипела Алла Пугачева: «Лети, лети за облака…»

– Пойду-ка я соберу к чаю, – решительно сказала Таня и принялась собирать грязные тарелки и бокалы.

Павел, задумчиво куривший, развалясь на диване, тут же вскочил и схватил блюдо из-под севрюги.

– Я с тобой!

На кухне Таня поставила стопку тарелок в раковину и повернулась к Павлу.

– Что ты ему сказал? Таким я его никогда не видела. Он ведет себя как… как…

– Как дезертир, которому расстрел заменили штрафбатом, – резко сказал Павел. – Не трогай его. Он сейчас счастлив. Только нам с тобой такого счастья не понять. А что я ему сказал – это касается только нас с ним. И он, и я свои решения приняли. Дело за тобой. Решай. Едешь со мной – или остаешься с ним… и с Викулей?

От его голоса у Тани плыло в глазах и подкашивались коленки.

– С тобой… Как кто? – прошептала она.

Ее повело, она прижалась к нему, чтобы не упасть.

– Он же сам сказал. Как моя невеста.

Таня уткнулась ему в плечо.

III

Первый звоночек – предвестник встречи Марины Муриной с Ладой Чарусовой – прозвенел еще в феврале, когда под конец очередного приема к Тане Захаржевской на Кутузовский явился Вадим Ахметович, вместе с ней проводил гостей и, оставшись наедине, попросил достать проектор. Нужно было посмотреть один слайд…

– Ну как? – спросил он, внимательно следя за реакцией Тани.

Никто не посмел бы сказать, что Таня не разбирается в живописи. Еще со школьных лет она водила экскурсии по Эрмитажу и Русскому музею, а в московский период к этому прибавились Третьяковка, Пушкинский музей. К тому же имели место разные официальные, полуофициальные и вовсе неофициальные вернисажи, устроители которых почитали за честь увидеть Таню на открытии. Она помнила сотни имен и полотен, но при этом честно признавалась себе, что ровным счетом ничего не понимает, а иначе пришлось бы заподозрить, например, что пресловутая гениальность Ван Гога, Сезанна, Малевича или Пиросмани – плод извращенного и изощренного розыгрыша каких-нибудь авторитетных эстетов, а миллионы зрителей восхищаются

нелепой мазней потому только, что жутко боятся прослыть ущербными. Тане нравились картины хорошо прописанные, изящно детализированные, тем более – затейливые, с чертовщинкой, вроде Босха или Сальвадора Дали. Герхард Дау с его пляшущими скелетами привлекал ее куда больше, чем все импрессионисты вместе взятые. Она любила картины, которые можно долго рассматривать – обильные натюрморты и охотничьи сцены голландцев-фламандцев, групповые портреты вроде репинского «Заседания государственного совета». В общем, вкусы совсем неразвитые… Не то чтобы этот факт сильно ее волновал, однако же свои соображения по поводу изобразительного искусства она предпочитала держать при себе.

– Ничего вещица, – подчеркнуто небрежно сказала она. – С настроением. Кто-то явно закосил под Эль Греко.

Шеров посмотрел на нее с уважением.

– Это и есть Эль Греко. Отпечатано с фотографии. Неплохо, скажи.

– Самого Карузо я не слыхала, но мне Изя по телефону напел?.. Шеров, милый, с каких это пор ты увлекся фотокопиями? Тем более – эта картина совсем не в твоем вкусе. Ты ж омлетовские лики больше уважаешь.

– Возьми шоколадку, – предложил Шеров. – Хочу я тебе кое-что рассказать про эту картину.

Они сидели в темной комнате, лишь на белой двери светилось изображение женщины с ребенком. Хотя над их головами не полыхало ярких нимбов, было понятно, что это Богородица с младенцем Иисусом. Приглушенный золотисто-охряной фон, простые темно-коричневые одежды невольно заставляли взгляд сосредоточиться на лицах – светлых, характерно удлиненных и большеглазых. Легкая асимметрия черных, пылающих глаз Марии придавала лицу выражение строгой взыскательности и кротости. Даже явленная на посредственном слайде, эта кротость была для Тани мучительна и невыносима.

– Выключи, – попросила она.

– Что, цепляет? Да уж, сильное полотно, с настроением. Знающие люди рассказали, что писал ее маэстро Теотокопули по заказу одной итальянской герцогини, тоже гречанки по рождению. Потому так на икону православную похоже. В каталогах эта работа называется «Малая Мадонна Эль Греко» и значится утраченной. Большинство источников говорит, что она погибла в пожаре на вилле этого семейства в конце прошлого века, но некоторые особо дотошные специалисты выяснили, что незадолго до пожара беспутный потомок этой герцогини проиграл «Малую Мадонну» одному из графьев Строгановых. Картина ушла в Петербург, в революцию исчезла с концами… Не стану обременять тебя подробностями, но мне совершенно достоверно известно, что в данный момент находится эта «Мадонна» у одного довольно гнусного старичка-коллекционера в твоем родимом Ленинграде, хотя на обозрение и не выставляется. И еще мне известно, что один крайне обстоятельный зарубежный товарищ не на шутку заинтересован ее получить и по первому сигналу высылает своего эмиссара для экспертизы на месте и вывоза за границу. При положительном результате экспертизы эмиссар уполномочен вручить продавцу определенную сумму.

– И какую же, любопытно?

Почувствовав, что засиделась, Таня встала с кресла и, пританцовывая, прошлась по комнате.

– Ты, Танечка, сядь лучше, чтоб не упасть. Четыреста тысяч зелеными.

– Считай, что упала.

– Четыреста тысяч, четыреста… – словно мантру повторял Шеров. – Дашь на дашь. Осталось только взять товар, за который деньги…

– И это ты хотел бы поручить мне?

Шеров замялся.

– В общем… да. Я имею в виду разработку общего плана операции. Тонкость в том, что клиенту нужен товар чистый, без криминального следа. Без шума, без взлома, без топорика в башке и финки в брюхе. Тихо-тихо.