Крик ворона
Шрифт:
Он, конечно, выразился тогда по-другому, но смысл его речей Таня поняла правильно и этот контракт приняла. Что ж, она тоже честно соблюдает условия, никем не высказанные, но обоими подразумеваемые. Держит в порядке себя и дом, блюдет чистоту и верность – с другими не то что не гуляет, а даже смотреть на них не хочет. Его ждет. Порой месяцами. А предложений масса… Но лучше индюк в руках… Да.
Задумавшись, она забрела в глубь Сосновки и спохватилась лишь тогда, когда Бэрримор на поводке вытащил ее к стендам стрельбища. Сейчас здесь было пусто и тихо. Таня ахнула, судорожно посмотрела на часы, приготовилась к спринтерскому забегу домой, но тут же вспомнила, что сегодня вторник, выходной, спешить некуда. Спустив с поводка Бэрримора, который тут же унесся на поле, балдея от запаха пороха, она выбрала скамейку посуше и села, подставив лицо солнечным лучам.
Через полчаса ее поднял голод – она ведь еще не завтракала, кстати – и еще какое-то смутное предчувствие. Пора домой, пора. Ее там ждут. Неужели Ленька приехал? Хорошо бы!
– Бэрримор! – крикнула она в поле. – А ну к ноге, сукин сын!
Пес показался издалека – сначала черной загогулинкой, потом вполне оформленной кудлатой колбаской на коротких, но шустрых лапках. Не добежав до Тани метров пятидесяти, он остановился и уселся, лукаво склонив набок круглую мордашку и свесив язык.
– Бэрримор! – повторила Таня, но тот не шелохнулся. Тогда она вскочила и, размахивая поводком, как арканом, выбежала на стрельбище. – Ох, кого сейчас поймаю! – кричала она со смехом.
Терьер подпустил ее шагов на десять, отбежал и снова уселся, выжидая, что предпримет хозяйка. Однако скоро ему эти игры надоели, он сам подбежал к Тане и потерся об ногу. Пошли, мол. Мне что-то тоже кушать хочется.
Таня открыла дверь ключом – и недоуменно воззрилась на задрипанную штормовку и резиновые сапоги, аккуратно поставленные возле полочки для обуви. На истошный лай Бэрримора из кухни вышел улыбающийся Рафалович и, начисто игнорируя атаковавшего его ногу пса, приблизился к Тане и крепко поцеловал ее, при этом держа руки за спиной.
– Ну, здравствуй, пупсик! – сказал он. – Заждалась?
– Не то слово! А почему не обнимаешь?
– Руки заняты, – подмигнув, ответил Леня и тихо вытянул их вперед из-за спины. В одной руке был роскошный букет роз, в другой – небольшая коробочка, перевязанная алой лентой. Таня взяла букет, коробочку, удивленно посмотрела на Леню.
– Поздравляю! – сказал он и снова чмокнул ее в щеку.
– Господи! – Она тряхнула головой. – И точно. Сегодня ж мой день рождения. Спасибо, милый!
Она обняла Рафаловича, немного уколовшись шипами от розы, и поцеловала.
– Ты цветочки-то на тумбочку положи пока, удобнее будет, – довольно проговорил он.
Так Таня и сделала, а затем нетерпеливо развязала ленточку и раскрыла коробочку. В ней был довольно объемистый фигурный флакон с золотой этикеткой «ESTELLE LAUDER».
– Ну зачем ты? – притворно-укоризненно сказала она. – Дорогущие, поди…
– Это ты у меня самая дорогущая, – сказал Леня и в очередной раз поцеловал ее. – Ну, пойдем, перекусим с дороги. Ты ведь тоже не завтракала, наверное?
– Сейчас, только розы поставлю… – Тут взгляд ее снова упал на сапоги. – А это что? – спросила она.
– А это первый гость на нашем празднике. Я думаю, ты будешь рада.
– Я тебе рада, – надув губы, сказала она и шепотом добавила: – До вечера могли бы и вдвоем побыть.
– Да, понимаешь, так уж вышло. Мы на вокзале встретились, я с поезда сошел, а он как раз с электрички, с дачи возвращался… Пришлось взять на абордаж и тащить сюда. Понимаешь, мы так давно не виделись, а он такой… В общем, если бы я его упустил, мы бы с ним потом долго не встретились. Он и так отнекивался, как мог, – пояснил Рафалович, тоже перейдя на шепот. Пока он говорил, они переместились в гостиную.
– Что ж это за друг после этого? – Таня поставила коробку с духами на сервант.
– Самый настоящий, если серьезно – единственный. Только он стал скромный, нелюдимый и, как мне кажется, сильно жизнью затраханный. Было бы здорово, если б мы могли его сегодня немножко растормошить. Отдохнул бы человек, расслабился.
Леня достал из серванта хрустальную вазу и поставил в нее букет.
– А почему ты сказал, что я буду рада? – Таня взяла из его рук вазу и понесла на кухню, наполнять водой.
– А потому что это – как привет из прошлой жизни, когда все мы были юны, радостны и беззаботны. Ты его помнишь, не можешь не помнить. Это Поль, Павел Чернов, ну, который был Ванькиным свидетелем на вашей свадьбе.
Таня остановилась посреди прихожей и судорожно сглотнула.
– Да, – сказала она, почему-то хрипло. – Я помню его.
На кухне из-за стола, покрытого яркой клеенчатой скатертью в клетку, поднялся высокий и небритый молодой человек в футболке.
– Здравствуйте, – смущенно сказал он. – Вот, Ленька затащил, вы уж извините… Поздравляю вас.
– Спасибо. – Она опустила глаза.
– Эй, ребята, вы что как не свои? – удивился Леня. – И на «вы», и цирлих-манирлих… Кончайте, а? Ну-ка, улыбнулись друг другу и давайте жрать, пожалуйста.
Он сел напротив Павла и стал намазывать масло на хлеб.
Стол был уже накрыт к завтраку, да не простому, а праздничному, с икрой, рыбкой и буженинкой, но без Тани, видимо, не начинали. Она сняла колбу с кофеварки, проверила, не остыло ли, разлила кофе в три чашки и села между мужчинами, спиной к плите.
Все трое жевали молча и сосредоточенно. Видимо, здорово проголодались. Минут через десять Рафалович блаженно откинулся на спинку стула и шумно потянулся. Таня достала сигареты.
– Можно и я тоже? – Павел достал из кармана мятую пачку «Опала».
– Эти лучше, – сказала Таня, протягивая ему «Кент». – Возьмите… возьми.
– Спасибо, – сказал Павел, взял сигарету, чиркнул спичкой и, дав прикурить Тане, прикурил и сам.
– Валяйте дымите, – поднимаясь, сказал Рафалович. – Я вот хоть и военный, а удовольствия в этом не понимаю. Иное дело водочка!