Крики в ночи
Шрифт:
— Ты похитила их.
— Со мной был Анри. Мы пришли ночью и взяли их на время.
— Взяли на время? Это же игра со смертью! Они отсутствовали больше трех недель. А ты еще вернулась и утащила их игрушки.
— Это Анри. Чтобы они не скучали. — Она говорила, как автомат. — Когда мать увидела их, она, казалось, воспряла духом. Она хотела, чтобы они остались, чтобы она могла всегда их видеть. И Анри умолял меня оставить их, иначе грозился покончить с собой.
— И ты согласилась, — с горечью выдохнул я.
Вмешался старый Раймон:
— Она пришла ко мне. Судя по ее умственному состоянию, у нее прогрессирующий сексуальный психоз… у нее шизоидный тип…
— А на нас тебе было наплевать?
— Клянусь, я хотела все рассказать тебе!
— Ты знала, где их содержат?
— Я думала, что они могут свободно передвигаться по дому. И не знала, что они в подвале.
— Врешь ты все.
— Нет, это правда, клянусь Богом. Я видела их только ночью. Мы играли с ними в доме. Спроси их, спроси.
— Играли?
Я вспомнил, какие напряженные у нее были дни, как поздно она приходила домой. Но где в ее объяснении правда, а где выдумка, я и сам не мог понять. Я переводил взгляд с Эстель на Ле Брева, Эмму и на детей, которые смотрели на нас, широко раскрыв глаза.
— Это правда, — вдруг вмешалась Сюзанна. — Мы играли в „монополию“. И смотрели телевизор, но все программы шли на французском.
— Клянусь тебе, я не ожидала, что все так кончится. Я не просила тебя приходить к нам в газету. И не хотела брать у тебя интервью, — говорила она про тот злосчастный день в Понтобане, когда она сидела в солнечном свете, а я попросил ее о помощи.
Ле Брев взял инициативу в свои руки:
— Ну ладно. Достаточно. Мы потом проведем допрос. Не здесь.
Но я продолжал обвинять ее:
— Ты содержала моих детей… как животных.
И здесь она наконец заплакала, закрыв лицо руками, ее тело сотрясалось от рыданий:
— Я не хотела причинить им боль, но не могла не считаться с Анри. Мать и брат так же дороги мне, как тебе твоя семья.
— Ты похитила детей и оставила там, а затем узнала, что мы их ищем.
— Я не знала, как остановить тебя.
— Как ты забрала их из нашего дома?
Я опять прижимал их к себе, Сюзи и Мартина, детей, вернувшихся из ада.
Раймон сказал:
— Она приходила ко мне… за снотворным.
Я повернулся к Ле Бреву:
— Вы тоже помогали ей?
Слабы голосом Эстель произнесла:
— Старший инспектор Ле Брев ничего не знал.
— Но вы что-то подозревали, — наседал я на него. — Вы отвели меня на поляну, где произошел пожар.
Ле Брев перебил меня:
— Эстель Деверо, вы арестованы. Предупреждаю вас, что вы имеете право ничего не говорить.
Один из его людей подал наручники, которые свисали с его пояса, как маленькие петли от виселицы. Я наблюдал, как он надевает их на руки Эстель.
Инспектор склонил голову, глядя, как ее уводят, но роль, которую сыграл он сам, представлялась мне не менее важной. После того как увели Эстель, я повернулся к нему:
— Вы знали о Сультах. Я разговаривал с вашим другом Элореаном, которого они купили. Вы солгали мне, что во время пожара дети погибли.
Я подошел к нему и уставился на его подобранную маленькую фигурку. Он подождал, пока стихнут шаги в коридоре и закроется входная дверь. Заработали моторы машин. И затем мы остались одни, Ле Брев, Эмма, дети и я. Старый Раймон плюхнулся в одно из своих потертых кожаных кресел.
Ле Брев обратился к Эмме:
— Мадам, не могли бы вы спуститься с детьми вниз? Мы присоединимся к вам через несколько минут.
— Хорошо, — согласилась Эмма.
— Папа, не задерживайся. Мы хотим домой.
Мы стояли друг против друга, я и Ле Брев, еще недавно задиристый и самоуверенный инспектор, который вытянул короткую спичку в розыгрыше. Сейчас он казался меньше и мрачнее, был какой-то приниженный.
— Месье, вы должны понять, что быть черным не всегда легко. Для нас всегда ставятся лишние барьеры. Предрассудки, вы понимаете?
Я понимал, но промолчал.
— Итак, я хотел продолжать службу в полиции. Мой отец был полицейским, — с гордостью сказал он. — В Тулузе, до войны.
— Я знаю. Я разговаривал с вашей женой Нинетт.
Он улыбнулся:
— Когда вы остались, чтобы самому взяться за расследование, я подумал, что вы хотите запутать следствие.
— А я обнаружил, что вы живете в роскоши.
Он занервничал, затем разозлился:
— Послушайте, месье, вы знаете, сколько мне платят? Триста тысяч франков в год. Неужели вы думаете, что на это можно прожить? Как я мог содержать Нинетт на эти деньги? — Он рассмеялся мне в лицо. — Отнюдь нет, сэр.
— Поэтому вы занимаетесь шантажом?
— Шантажом? — Он опять рассмеялся. — Не будьте так глупы. Я не сделал ничего плохого, кроме того, что закрыл глаза на одно маленькое нарушение. Ничего незаконного. Когда мы с Элореаном были молодыми полицейскими — как те парни, которых вы здесь видели, — мы расследовали гибель ребенка, который сгорел в лесу. Это было тридцать семь лет назад, в пятьдесят третьем году.
— Я знаю. Кто это был?
Он пожал плечами:
— Цыганенок. Сульты, Анри и Елена, собирали вокруг себя бедных детей для своих садистских игр. Одно лето они жили в том доме, который вы сняли. Они построили в лесу шалаш, привязали в нем этих детей и подожгли его. Один из них сгорел. Анри уже тогда был наполовину сумасшедшим. Говорили, что он даже пытался спасти того мальчишку и сам упал в огонь.
— Вы сначала утверждали, что погибли двое. В газетах тоже писалось, что двое.
— Конечно. Чтобы выручить Сультов. Мальчика Сультов, Анри, который был жутко обезображен, и его сестру. Мадам Сульт хотела защитить их обоих. И она могла заплатить. Им выправили другие бумаги. Смерть мальчика скрыли. Розы лежали на настоящей могиле. — Он указал на обессиленного Раймона. — Он может подтвердить это.
— У Анри Сульта была расстроенная психика, — отозвался доктор. — Садомазохизм.
— Вы уверены?