Криминальная империя
Шрифт:
Роман Белозерцев нервничал, но считал, что это состояние эйфории от предчувствия скорого успеха. Плевать, что у киллера ничего не получилось. Наемный убийца мертв, а проследить, кто его нанял, практически невозможно. Вряд ли, считал Белозерцев, Остапенко заподозрит, что заказчик именного он. Все-таки столько лет совместной работы, и все это время Роман был послушной игрушкой в его руках. Если уж на кого думать, так на поставщиков, которые решили разобраться из-за потерянных денег. Еще не вечер, он еще разрулит эту ситуацию. Путь на вершину местной пирамиды представлялся ясным и понятным. Просто нужно время.
– Наталья Васильевна, – с загадочной улыбкой сказал Роман Павлович, когда после вечернего совещания его заместитель поднялась, чтобы выйти вслед за другими сотрудниками. – Задержитесь на минуту.
Садовская с серьезным видом посмотрела на шефа и снова села в кресло у стола совещаний. Белозерцев, глубоко откинувшись на спинку, молча смотрел на женщину и чуть покачивался из стороны в сторону.
– Я слушаю, – наконец первой прервала молчание Садовская.
– Махнем куда-нибудь? – с легким прищуром предложил Белозерцев. – Жара сегодня была страшная. Посидим за холодным пивком, расслабимся, а? А еще у меня есть сюрприз. Супер! Так как?
– Как скажете, – с видом девственницы потупила взор Садовская.
Вот зараза, с удовольствием подумал Белозерцев, глядя, как женщина разыгрывает невинность, – сплю с нею не переставая уже столько времени, а она все в игры играет. Как будто у нее все со мной в первый раз.
– Тогда давай так, – предложил с улыбкой Белозерцев. – Я сейчас уеду на полчасика. А потом встретимся у «Баварии». Идет?
Причина того, чтобы не уходить с работы вместе, была проста. Интуиция подсказывала Белозерцеву, что в свете назревающих событий не стоит публично демонстрировать свою связь с Садовской. Мало ли как жизнь сложится. Да и ей пока не стоит знать всего. Ее дело – быть любовницей, а не спутницей жизни. Хотя дела у Романа сейчас тоже имелись. И посвящать в них Садовскую он не намерен. Например, его очень беспокоило то, что вот уже третий день не давал о себе знать Лука. Кинуть его с «товаром» он, скорее всего, не мог, а вот беда случиться могла запросто.
Уже сидя в машине, Белозерцев позвонил и дал указание найти Луку и втихаря посмотреть, что там происходит. Потом он позвонил сторожу.
– Ты смотри там, не спи! Я часиков в десять заскочу кое с кем. Показать. Смотри, чтобы был как огурчик!
У навеса открытого павильона «Баварии» он стоял уже за пять минут до назначенного им же времени. Выпендриваться так выпендриваться, и Роман купил шикарную розу на длинном стебле. Если бабе нравятся эти игры, то надо ей подыгрывать. Чего для удовольствия не сделаешь! Садовская появилась со стандартным опозданием в пять минут, как и положено даме. Увидела цветок, смущенно улыбнулась, позволила поцеловать себя в щеку, уткнулась носиком в душистый бутон. Белозерцев, глядя на ее действия, криво ухмылялся.
За пивом они просидели часа полтора, пока не начало темнеть. Болтали о разном, флиртовали, курили дорогие сигареты. Потом Роман сделал загадочное лицо.
– Ну, поехали смотреть сюрприз?
– Какой сюрприз? – сделала Садовская большие глаза.
Белозерцев опять ухмыльнулся тому, что женщина уже переигрывает. Но это не имело значения. У него был хороший настрой задрать ей сегодня подол по полной программе, так пусть поиграет в школьницу.
Они вышли из кафе, и Роман повел свою подругу к припаркованной машине. Садовская чуть замедлила шаг и выразительно посмотрела на спутника. Она не любила, когда шеф садился за руль выпившим. На этот раз она промолчала. Белозерцев завел мотор и без лихачества, в угоду подруге, вырулил с парковки. Он вел машину спокойно, без агрессивности. Его сейчас волновали не столько другие участники движения, которых он в иное время обязательно поносил бы последними словами, сколько коленки женщины. Очень Романа подмывало положить ладонь на эти круглые, соблазнительно
Белозерцев давно уже свернул с трассы и ехал по проселку вдоль берега реки. Садовская сидела рядом и ничего не спрашивала. Может, уже узнала каким-то образом? Хотя вряд ли. Наконец показался забор из ржавой рваной сетки на высоких столбах, а за ним в свете фар машины заблестели стекла экскаватора.
– Вот и обещанный сюрприз, – довольно сказал Роман. – Сейчас я тебе покажу такое, чего еще никто не видел. В смысле, я держу это пока в тайне. Потом для всех сюрприз будет.
– Загородную виллу строите? – хмыкнула Садовская.
– Дворец! – торжественно заявил Роман, глуша мотор машины.
Наталья Васильевна вылезла следом. На берегу было тихо, тянуло свежестью. Белозерцев бесцеремонно эту тишину нарушил, став пинать в ворота и звать какого-то Пахана. Наконец он отчаялся дозваться, наверное, сторожа и стал позвякивать в темноте железом. Через минуту одна створка ворот распахнулась.
– Пошли! – шепотом позвал он женщину. – Здесь скоро вырастет чудо моей мысли. Всплеск фантазии и чувств…
– И денег, – поддакнула женщина, зябко ежась и входя на огороженную территорию.
– И денег! – с энтузиазмом согласился Роман. – Вон видишь кирпичное здание? Это все, что осталось от детского лагеря «труда без отдыха». Деревянные домики все растащили и пожгли, а это осталось. И вот тут поднимутся стены моего замка. Кирпичное здание я оставлю под хозяйственные и подсобные помещения, там же поставлю автономную котельную, трансформатор. А вот здесь будут теннисный корт, поле для мини-гольфа, вон там конюшня, бассейн. Тут виноградник. И тень будет, и закуска. Лежишь в шезлонге с вискариком, руку протянул, ягодку сорвал и в рот. А вон там сооружу мраморную лестницу к воде. А на берегу солярий.
– Пляж?
– Это раньше пляжами называли, а для современного дома требуется солярий.
– А чем обычный пляж отличается от современного солярия?
– А хрен его знает! – хохотнул Роман в темноте. – Название красивое. А где все-таки Пахан? Велел же сидеть и не рыпаться! Опять, гад, в деревню за водярой подался. Убью я его когда-нибудь.
– Я извиняюсь, Роман Павлович, – кокетливо проговорила Садовская. – А могу я после пива уединиться где-нибудь, чтобы носик попудрить?
– А? Да везде! А я пойду этого урода поищу.
Наталья Васильевна обошла стройплощадку, стараясь не попортить туфли об арматуру и битый кирпич. Луна, как назло, спряталась за набежавшую тучку и под ногами ничего не было видно. Пришлось отойти за пределы стройки, на траву. Шагах в двадцати темнели кусты. Женщина ступала мягко и тихо. Ее неуемному ухажеру могла взбрести в голову любая идиотская мысль. Вплоть до того, чтобы догнать и прямо здесь завалить в траву. Пусть лучше не знает, куда я отошла, а то деловой костюм будет точно испорчен.
И в этот момент к стройке на тихих оборотах и с притушенными фарами подъехала машина. Садовская услышала, как Белозерцев что-то громко спросил, как ему ответили. Кажется, свои. А потом раздался вскрик, удар, матерщина и шумная возня. Женщина в ужасе замерла на месте.
Сторожа Пашку, которого он в привычной манере называл по кличке Пахан, Белозерцев нашел в своей сторожке. Крупное тело, испещренное наколками, лежало на старенькой тахте. В сторожке стоял застарелый запах пота, дешевого курева и алкоголя. Естественно, на столе красовалась ополовиненная бутылка водки, а с тахты раздавался курлыкающий храп. «Сволочь, нажрался все-таки! Завтра же вышвырну, – с бешенством подумал Роман. – Отметелю как цуцика и вышвырну отсюда, козла!»
Подойдя к лежанке, Роман с ненавистью пнул Пахана в бедро. Но к его удивлению, сторож не проснулся, он даже не издал какого-нибудь негодующего спросонок звука. Это было странно. У Романа даже мелькнуло подозрение, что сторож отравился какой-нибудь паленой водкой, которую купил по дешевке. И тут он услышал звук автомобильного мотора. Это кого еще принесло ночью? Он двинулся к выходу из сторожки, машинально доставая из кармана мобильный телефон. Может, батарея села или сам по какой-то причине отключился? Кто-то из своих прилетел, потому что не смог дозвониться? А кто знал, что он сюда поедет? После убийства Петра он себе так и не подобрал телохранителя. Да если бы и подобрал, то сейчас бы сюда с бабой не потащил все равно.
– Эй, кто там? – крикнул он в сторону машины.
– Роман Палыч, это я, Максютин, – послышался голос офисного водителя.
Голос Белозерцев узнал, только машина была не Максютина. Он вышел к воротам, привычно хмурясь и готовый отчитать всех, если приперлись по пустяковому делу. В последний момент он понял, что не знает в лицо никого из четверых, приехавших с водителем. Что-то взлетело в темноте в воздух, и страшный удар обрушился Белозерцеву на голову.
Страх и звериное бешенство переполнили Романа. Он падал в полуобморочном состоянии, но сознания так и не потерял. И тому виной был крепкий череп или буря эмоций. Испытывая страшную боль в голове, которая практически ослепляла, Роман заскреб ногами и руками по земле, пытаясь подняться на ноги. Но тут его ударили ногой в середину груди, отчего дыхание перехватило будто стальным обручем, последовал еще один удар в поясницу. Чьи-то руки схватили его, перевернули лицом вниз, придавили к земле.
– Суки… не жить вам… – прохрипел Белозерцев.
– Хрен конский! – ответил злобный голос над ним. – Куда товар дел, падла? Ты Остапа заказал? Ну?
Что-то холодное и острое прижалось к горлу, надавило, прокололо кожу. По шее потекла горячая, липкая кровь.
– Стой, не так! – сказал другой голос. – Ты его не кромсай, бестолково это. Он в запале сейчас, хрен чего добьешься. Тащи его к экскаватору, а ты машину разверни и фары вруби на полную.
Белозерцев почувствовал, что его, выворачивая кисти рук, тащат по земле, по битому кирпичу. Потом ослепил яркий свет автомобильных фар. Затем его бросили спиной на крошево битого кирпича. Сверху нависло лицо, блеснул бритый череп.
– Где товар, Белый? – схватив Романа за челюсть жесткими пальцами, спросил хрипловатый голос.
Голос был знакомый. Белозерцев закашлялся и смачно выругался. Он попытался снова вырваться, но руки держали его как клещи. Потом затарахтел экскаватор.
– Говори, падла! Где товар? Говори, иначе я тебя разорву, как тряпку! Ну? Где товар?
Рука сдавила челюсть так сильно, что от боли из глаз Белозерцева брызнули слезы. Что-то заскрежетало, и над его головой появился ковш.
– Последний раз спрашиваю, сука, где товар?
– Нету товара, – прохрипел Белозерцев злорадно, – хоть утрись…
– Ну и подыхай! – заорал бритоголовый. – Давай, Монах!
Руки вдруг отпустили его. Роман почувствовал только, как в спину впились осколки кирпича. А мотор трактора взревел, скрежет приблизился, и ковш над головой закачался. Роман приподнялся на локтях, не понимая, что происходит. Но тут ковш резко опустился. Хрустнуло каменное крошево. Зубья экскаваторного ковша пропороли человеческое тело, размозжили лицо и замерли, уйдя глубоко в землю. От удара Белозерцев взмахнул конечностями и съежился, как будто обнял стальной окровавленный ковш.
Мотор заглох, и человек спрыгнул на землю. Еще четверо стояли и молча смотрели, как дергаются ноги в забрызганных кровью дорогих коричневых ботинках.
– Валет, проверь сторожа. Не проснулся он там?
– От такой дозы он до утра не проснется, – ответил звонкий молодой голос. – Я ему туда полный шприц ввел.
– Махно, обыщи его машину. Все, дергаем отсюда. Ворота прикройте…
Через несколько минут машина развернулась и на таких же тихих оборотах двинулась в сторону трассы.
– Что там в машине, Махно? – спросил главарь с переднего сиденья.
– Да нет ни хрена. Ни бумаг, ни документов. Чего он поехал сюда на ночь глядя?
– Ладно бы с бабой, – поддакнул Валет.
– А может, он к ней и собирался. Там роза на заднем сиденье лежит.
– Что-о? – резко обернулся главарь. – Роза? А ну, тормози! И ты молчал, придурок! Гони назад! Он же точно с бабой сюда приехал, а мы ее прозевали!
Разворот и возвращение заняло еще минут пять. Но Наталья на трясущихся ногах с туфлями в руке уже была на берегу реки. Она смотрела на зверскую расправу, и все происходящее казалось ей кошмарным сном. Инстинкт самосохранения толкнул девушку к берегу, туда, где ее не найдут. Хорошая пловчиха, Садовская сразу приняла решение. По осыпи она спустилась к излучине реки и бросилась в воду. Она плыла, пересекая реку специально по диагонали, чтобы с берега, со стороны строительной площадки, ее не было видно.
Картина страшного убийства, которую ей довелось увидеть, преследовала ее, в ушах все еще стоял хруст костей и треск плоти вперемешку с хрустом гравия. Страх расправы, которую учинят над ней самой, прибавлял ей сил, хотя рук и ног она не чувствовала. Все движения совершала машинально, а ужас толкал ее все дальше и дальше от страшного берега.
«Они не знают, что я была там, не могут знать, – билась в голове мысль. – А если узнают, если догадаются? Ведь кто-то же знает о наших отношениях!» И новая волна ужаса накатила на девушку.
У Натальи началась рвота. Ей повезло, что под ногами оказалось дно. Она с трудом выбралась на мелководье, немного постояла по пояс в воде, дожидаясь, когда пройдут позывы рвоты, затем двинулась вперед. Она пришла в себя на холодном песке. Небо светлело. В перелеске хлопали крыльями чего-то не поделившие утренние птахи. Наступало утро, и надо было жить. А в городской квартире ее мамы спал сын. И мысль бежать куда глаза глядят сменилась страхом за него. Мальчика схватят и будут ей угрожать. Господи, как же ее угораздило так влипнуть!..Глава 6
– Ты чего мелешь? – насупился Остапенко. – Ты хочешь сказать, что оставил в живых свидетеля? Что эта девка слышала те вопросы, которые твои головорезы ему задавали перед смертью? Ты понимаешь, что случилось? Ты бы на площадь вышел и в мегафон всем объявил.
– Михаил Иванович, – хмуро и твердо заявил Кадашкин, нервно пытаясь пригладить непослушные спутанные волосы, – я, по-моему, с вами предельно честен. Я мог бы все это скрыть, но я рассказал как есть.
– Спаси-ибо тебе, родной! Утешил. Я тебя расцеловать за это должен?
– Перестаньте! – не выдержал Кадашкин. – Дело общее, и я с себя ответственности не снимаю. Естественно, ее ищут, естественно, ей не дадут рта раскрыть. Картина там была, я вам скажу! Я уверен, что она сейчас ничего от страха не соображает и забилась в какую-нибудь нору. Даже если она обратится в милицию, то я узнаю об этом первым. И весь ее бред будет признан именно шизоидным бредом. Пьяный человек стоял под землеройным механизмом, упала стрела с ковшом и впечатала его в землю на глазах любовницы. Любой психиатр признает, что этого душераздирающего зрелища для помешательства вполне достаточно. Пусть только объявится. В психбольнице мы ее и похороним.
– Черт, с тобой, Кадашкин, сам неврастеником станешь, – проворчал Остапенко. Он вскочил и стал мерить свой кабинет шагами. – Что происходит, я не понимаю?
– Все в норме, все под контролем, – заверил шефа Кадашкин. – Я полагаю, что оснований для волнений нет.
– Нет оснований, – снова проворчал Остапенко. – А почему твои головорезы его убили, так ничего не выяснив? Кто был заказчиком покушения на меня, кто был инициатором захвата товара? Где, в конце концов, сам товар? Бить проще всего!
– Я просто не успел вам рассказать, – примирительно заговорил Кадашкин. – Вас так взволновала Садовская, что я просто не успел. Так вот, необходимости выяснять что-то у Белого не было, потому что мы на девяносто процентов уверены, что Лука действовал по указке Белого. И Белый знает, где товар, потому что сам его прятал до поры до времени. Есть много способов узнать, где именно он его прячет.
– Откуда уверенность, что Белый виновен?
– Вы забыли, что арестовали Луку именно по подозрению в убийстве девятерых человек. Только следствие не знает, что убийство произошло во время ограбления и завладения партией наркотиков. Есть определенные улики, которые указывают на его участие и на то, что он организатор. Официальное расследование ничего выяснить не успеет, потому что мы раньше узнаем, где спрятан товар.
– Хорошо, допустим. А вопрос с киллером? Если ты тут ошибаешься, то, извини, я головой рискую.
– Не ошибаюсь. Разведка работает, целой будет ваша голова.
– Твоими бы устами… – проворчал Остапенко. – Ладно, убедил. Только имей в виду, что я твоей гоп-компанией не очень доволен. Контроль над ними теряешь, Сергей Сергеевич, а это плохо. На твою ответственность, запомни хорошенько, на твою ответственность я оставляю розыск Садовской и ее… устранение. И чтобы ни один идиот даже не подумал, что и из-за чего с ней случилось. Понял? Никакой связи с гибелью Белозерцева! Абсолютно!
Старший следователь Пугачев менялся, когда впадал в азарт. Он даже как-будто молодел лет на десять. С такой убежденностью он говорил, выстраивал логические цепочки. Сейчас он стоял, заложив руки за спину, и смотрел в окно на извилистую голубую ленту реки, уходящую за зелень холмов. Если бы не мешали столбы ЛЭП, то картина бы ласкала взгляд своей первозданностью, девственностью. Мешали не только столбы, был еще один очень неприятный момент, который прервал цепь рассуждений и заставил Пугачева в задумчивости замолчать на некоторое время.
– Знаешь, Володя, – заговорил наконец Пугачев, не оборачиваясь к Черемисову, сидевшему сзади у его стола, – я что-то не замечал за тобой раньше такого раболепия перед начальством.
– Ива-ан Трофимович! – с укоризненным видом засмеялся молодой следователь.
– Да-да, Володя. Ты буквально на лету схватываешь едва заметные и небрежно брошенные намеки руководства. А закон? А долг?
Пугачеву было очень неприятно все это произносить. Для него самого его слова звучали неискренне, насквозь фальшиво, даже пошло. «Мне ли стыдить и попрекать молодого человека?» – подумал Иван Трофимович.
– Ладно, это я так, – наконец сказал он, возвращаясь к столу, – ворчу по-стариковски.
– Ну какой же вы старик? Вы еще орел, Иван Трофимович!
– Орел, – задумчиво повторил Пугачев, – орел не ловит мух. Aqvila non captat muskas.
– Что? – со смехом удивился Черемисов. – Латынь? Вот не замечал за вами раньше к ней пристрастия.
– А? Да просто запомнилось когда-то, – махнул Пугачев рукой.
У него уже начинало проходить чувство недовольства, и он устыдился того, что обрушился на Владимира с попреками.
– Так вот к чему я все это говорил, Володя: каждое свое действие нам, как прокурорским работникам, следует подкреплять конкретными приказами, когда они расходятся с определенными нормативными актами.
Пугачев хотел сказать «с законом», но смягчил формулировку.
– Все, что нельзя подшить в уголовное дело, не имеет никакого значения. Вам понятно? Или закон, на который вы ссылаетесь, либо приказ начальника, который вы туда можете подшить.
– Перестраховка, – кивнул с улыбкой Черемисов. – Сковородка.
– В смысле? Какая сковородка?
– Желательно чугунная. Для прикрытия собственного зада.
– Грубо, но верно. Ты меня понял, Володя. Все эти добрые советы, которые даются шепотком на ухо и в коридоре, когда тебя доверительно берут под локоток, ничего не стоят, в том случае если грянет проверка свыше и начальство самоустранится. Тогда можно очень глупо выглядеть, потому что придется лепетать чушь, а начальник будет делать большие глаза и иметь на это право.
– До сих пор начальство, как я понимаю, Иван Трофимович, вас всегда прикрывало. Имели вы или не имели каких-то письменных указаний.
– Ничто не вечно, Володя, под луной, – хмыкнул Пугачев.
– Тоже латынь?
– Нет, дружок, это уже Карамзин, – покачал Пугачев головой. – Но давай вернемся к нашим делам. Пиши задание. Первое: проверить состав улик с места убийства Борисова на схожесть с составом улик с места убийства Белозерцева.
– Убийства?
– Если мы будем располагать неопровержимыми доказательствами, что произошедшее – несчастный случай, я в тот же день напишу рапорт о досрочном выходе на пенсию, Володя. Второе! Подготовить план допроса Садовской. Очень тщательно взвешенный план!
– Так ее найти не могут. Может, она заболела или срочно уехала куда-нибудь к родственникам? Я уж и на работе повестки оставлял, и домой отправлял с уведомлением, и участкового напрягал…
– Вот поэтому я и говорю, что это убийство. Ты знаешь, что Садовская была любовницей Белозерцева? Нет! А я знаю. Белозерцев мертв, Садовская исчезла вместе с четырехлетним сыном и матерью.
– Мать уехала к сестре в Волгоград. Это показали соседи, это установлено через администрацию железнодорожного вокзала. Она покупала билет на свое имя и садилась в тот поезд.
– Очень вовремя, – кивнул Пугачев. – И эта женщина – важный козырь, очень важный.
И почему-то после этих слов Пугачев пожалел, что произнес их. «Болтлив я стал, – подумал он с сожалением, – стар и болтлив. Никогда и никому я до конца не расписывал своих версий и хода расследования. До последнего».Сергей Михайлович Никольченко слыл в поселке неисправимым оптимистом. Многие с завистью думали, что ему многое в жизни удается и достается очень легко. Работал в полиции, был на хорошем счету. Потом уволился и занялся чудным делом – стал частным детективом. Но и тут у него, кажется, все шло справно да гладко. Всегда приветлив, улыбчив. Всегда с шутками и прибаутками.
Правда, были в «поселке», как называли эту окраину Романовского, еще с советских времен, некоторые люди, которые поговаривали, что не всегда Сергей Михайлович был таким – в молодости он был серьезным, неулыбчивым. И то, что изменился с годами, приписывали его жене Галине. Или Ганне, как ее называли на украинский манер, откуда она и была родом.
Галина была женщиной заводной, неунывающей, громогласной и веселой певуньей. А народная мудрость гласит, что мужика жинка делает. Потому, мол, и Никольченко сам со временем стал таким же, под стать жене. И гляди-ка, сумел тестя с тещей из Украины перевезти к себе. Да Ирину, младшую сестру Галины, безмужнюю и с дитем. Встречались всей семье часто, весело, с застольем и песнями. Кто-то из соседей радовался, глядя на никольченский дом, а кто и завистливо осуждал.
Другая беда была в семье – не дал бог им детей. Грустили супруги, наверное, где-то в глубине души, но на людях не показывали. Зато других детей любили от души, а уж родную племянницу Аленку тем более.
Пятница для городского человека – день, предполагающий двухдневный отдых в том виде, в каком его каждый предпочитает: кто-то в своей квартире на диване два дня проваляется, кто-то вытащит вторую половину в кино, театр, в другое зрелищное место. В деревне – дело другое. Не у зажиточных, не новых русских, а у простого люда. В деревне пятница – это преддверие двух дней с особым распорядком: в субботу генеральная уборка в доме, грандиозная стирка, потом баня и застолье.
Сегодня была как раз пятница. И Никольченко вернулся с работы в предвкушении выходных. Неделя была тяжелой и напряженной. И уж тем слаще ее окончание в семейном кругу. На этой мысли он с улыбкой загнал машину во двор и заглушил двигатель.
– Ты чего там? Уснул? – послышался со стороны веранды звонкий голос Галины. – Тут к тебе родня в гости приехала, а ты и не торопишься!
– Здорово, Сергей! – раздался зычный голос, и на ступеньках показалась массивная фигура Зосимы Игнатьева – двоюродного брата по линии матери.
– От ты ж человек! – шутливо укорил Сергей Михайлович. – Ну почему не позвонил, не предупредил-то? Я бы тебя встретил, все как у людей.
– Да ладно тебе, – довольно ответил Игнатьев, обнимая Никольченко, – что в вашем городке добираться-то – двадцать минут не спеша от автобуса.
– Давайте, братья, – позвала Галина, – руки мыть и за стол. Ужинать. А то гость без хозяина уперся и ни в какую. Сто грамм, говорит, и то принять грех.
Улыбчивая и приветливая Галина дождалась, пока мужики с аппетитом съедят борщ, нальют по второй и примутся за макароны по-флотски. Эта стадия ужина проголодавшихся и уставших за день мужчин уже не требовала женского присутствия. Даже наоборот. Галина очень любила кормить мужиков, очень ей нравилось смотреть, как они хорошо, с аппетитом кушают. Но теперь им поговорить надо, так что лучше оставить братьев одних.
– Все, не могу, – первым сдался Никольченко, отодвигая тарелку с макаронами. – Это Ганна для гостя расстаралась по столько накладывать.
– Угу, – невнятно отозвался Игнатьев, тщательно выскребая вилкой пустую тарелку. – Хозяйка у тебя м-м… ая. Уф.
Сергей Михайлович с улыбкой смотрел, как брат отодвигает тарелку и сыто откидывается на спинку стула.
– Ну что? – хитро подмигнул Игнатьев. – Еще по маленькой да покурим?
Налили еще по пятьдесят граммов, посмотрели друг на друга, подмигнули и молча опрокинули рюмки.
– Так как же ты решился-то все бросить? – закусывая сочной квашеной капустой, продолжил разговор Никольченко.
– Так вот и решился. – Зосима Иванович поднялся, нашел в кармане куртки сигареты, закурил, глядя в окно на вечереющее небо. Потом ответил, не поворачиваясь: – Решаться-то легко было, когда в спину подталкивали.
– Тебя что, уволили?
– Не-ет, – невесело засмеялся Игнатьев и вернулся за стол. – Сам написал. Но смысл содеянного от этого не меняется. Долго я терпел, понимаешь, через себя перешагивал, а все одно не смог переселить. Преступления откровенно совершаются с попустительства кого-то в верхах, преступника покрывают. Я планирую операции, захваты, задержания, а вместо этого получается пшик. А потом, ты же меня знаешь, я в запале могу такого наговорить, что не всякий начальник и простить может.
– Это у тебя есть, – кивнул Никольченко, – забываешь ты народную мудрость, что не трогай, оно и не воняет.
– Воняет, Сережа! – гулко ударил себя кулаком в грудь Игнатьев. – Я уже не знаю, кому и верить в Управлении, своим ребятам верить боюсь, вот что обидно. Не сообщать информацию я не могу, а сообщишь – и утечка обеспечена. У меня из-под носа партия наркоты ушла, оружие везли в Нальчик – тоже мимо носа проскочили. А ведь информация у меня была достоверная. И вот я остаюсь виноватым. А почему? Да потому, что в машине преступников оказывается местный депутат! Понимаешь, у меня конкретная оперативная информация, а в машине преступников в два часа ночи на пустынной трассе мне человек тычет в нос удостоверение. Я что, должен ему прямо там, в темноте, определить, кто он? Вот то-то и оно, Серега! А мне шьют нарушение депутатской неприкосновенности. Причем умышленное, злостное, циничное. Убил бы гаденыша!
– Да, Зосима, – понимающе покачал головой Никольченко, – дела у вас там творятся еще те. А ты небось попытался до начальника УВД достучаться, до «доброго царя-батюшки»?
– И это было, – скорчил Игнатьев злобную усмешку.
– Ну, – развел Никольченко руками, – каков начальник, таковы и подчиненные. Яблочки от яблоньки, они, знаешь, недалеко падают.
– Это точно! – проговорил Игнатьев. – Ты-то вон давно все понял и не захотел терпеть до последнего.
– Да. Скучно мне стало, обидно, что форму ношу, которую давно опозорили. За погоны офицерские. Но у меня выбор был, идея была. Я сразу имел в виду, что начну предпринимательскую деятельность и получу лицензию частного детектива. А для этого мне нужно было без скандала уходить. А теперь и заказы есть, и связи сохранил, и лояльное отношение.
– У тебя голова всегда варила, – с искренним одобрением сказал Игнатьев. – Хитрый ты, Никольченко.
– Я умный, – наставительно ответил брат.
– Согласен. Это я больше на глотку надеюсь да на кулаки.
– Ладно-ладно, не прибедняйся, Зосима. Ты в отличие от меня дослужился до майора и начальника ОВД. Организатор хороший, с людьми умеешь ладить. У тебя есть лидерские наклонности, а я одиночка.
– Ну так что, Сергей? С работой поможешь? Несостоявшемуся лидеру.Лука с угрюмым видом сидел на шконке нижнего яруса у окна и, глядя в стену, щурился. Мысли в голове были одна мрачнее другой. Как менты на него вышли, он ломал голову уже несколько дней, но ничего путного придумать в объяснение этого не мог. Кололи и крутили Луку на допросах у следаков и сыскарей не раз и не два. За свою жизнь он этих допросов прошел тысячу. Все их ходы и способы, казалось, изучил, а вот понять никак не может.
То, что на допросах ему в нос тыкали какими-то результатами каких-то экспертиз, не особенно убеждало. Он знавал ухарей, которые еще и не такое могут нарисовать, и похоже получится. Беспокоило, как они догадались, что это он тот товар заграбастал и девятерых жмуриков после себя оставил. И понятно стало после первого же допроса, как его взяли, что ментов интересует прежде всего не кто у него подельником был, а где товар. И очень это было хреново.
Пока Лука ничего не понял для себя, он ушел в глухую несознанку. Была мысль малявы разослать, авторитетных людей известить, что ссучное дело вокруг него строится. Но вовремя спохватился Лука, что дело он сотворил не очень хорошее. За одного только Гасана его могут порвать в зоне как цуцика. Не на то он лапу положил, не на то! И как купился-то на предложение Белого, как повелся на его бабки, на то, что вылечил он его, на пансион устроил. Вроде как теперь Лука Белому по гроб жизни обязан. Вот он гроб-то и светит!
Камера следственного изолятора была переполнена, и спали подследственные в ней по графику. Но таким личностям, как Лука, графиков не устанавливают. Это тем, у кого первая ходка, да «мужикам» тесниться приходится. Лука сидел на шконке и слушал нескончаемый гул голосов. Он практически не прекращался даже ночью, выводил из себя и не давал сосредоточиться. Наконец Лука все же принял решение.
– Шкет, иди сюда, – тихо позвал он и улегся на жесткий матрас.
Из-под металлической кровати вылезла тщедушная личность с красными прыщами на лице. Парень проходил как свидетель по делу о групповом изнасиловании, но явно в свидетели попал за деньги папаши или мамаши. Кто-то из них у него там на рынках торгашом был. Все в камере знали, что парень на самом деле к этому делу руку приложил. То есть не руку, а то самое место. И блатные с удовольствием стали развлекаться. Глумиться над теми, кто проходил по делам об изнасиловании, педофилии, было в лучших традициях уголовников.
Лука в тот день заступился за паренька и не дал его опустить. Камера ухмылялась, намекая, что Лука решил себе шестерку завести или личную «машку». Но Луке на паренька, которого в камере не звали иначе, как Шкет, было наплевать. Он просто строил расчет на то, что Шкета все равно скоро выпустят под подписку до суда. А этот прыщавый недоносок так испугался, когда с него стащили штаны и положили на живот, лапая жадными руками за задницу, что теперь на Луку чуть ли не молился.
– Чего звал, Лука? – горячо зашептал Шкет в ухо.
– Слушай меня, Шкет, – тихо сказал Лука. – Ты будешь помнить добро, которое я тебе сделал тут?
– Да ты чего, Лука? – начал было тараторить Шкет. – Да если б не ты, мне бы не жить…
– Вот именно, что не жить. С таким грузом и на воле не очень живут. А уж в зону ты рано или поздно все равно загремишь. И узнают там про это дело, можешь не сомневаться. И придется тебе несколько лет стелиться, как последней шлюхе. Хочешь в зону, Шкет?
– Нет, Лука!
– Хорошо, что не хочешь. А знаешь ты, что у нас долг принято возвращать?
– Я… – испугался Шкет и беспомощно заморгал, – я все сделаю для тебя. Денег там или еще чего, можешь не сомневаться. Я же человек!
– Ты не человек, ты Шкет. Человеком тебе не быть все равно. А чтобы тебе не припомнили как-нибудь, что ты должок не вернул, то слушай, что тебе надо сделать…
Часа через три Шкета вызвали на допрос. Но в комнате для допросов, которая ничем не отличалась от камер, разве что размером меньше, да шконок не было, его ждал не следователь и не адвокат. У окна стоял уже известный старший лейтенант Макаров – оперуполномоченный СИЗО, а за столом, привинченным к полу массивными болтами, сидел мужик без формы. Но только сразу было понятно, что он тоже из ментов, и даже что званием повыше, чем местный опер.
– Садись, – приказал Макаров, сверля подследственного нехорошим взглядом. – Курить хочешь?
Второй вытащил из кармана пачку «Вайс Ройс», достал сигарету и бросил на стол.
– Ну, говорил тебе что-нибудь Лука? – потребовал мужик в гражданской одежде.
– Говорил… он только со мной и говорит, от других особняком держится. О жизни, там, говорит, случаи всякие вспоминает.
– Ты не придуривайся, недоделанный! – вдруг заорал в самое ухо Макаров. – Хочешь в другую камеру? Запросто! Только там Луки не будет. И вообще я дам команду, чтобы никто не мешал тебя голой задницей кверху положить. Хочешь такого удовольствия?
– Я… да зачем же… я могу денег заплатить… а Лука же, он…
– Что тебе Лука велел? – грозно спросил второй.
– Передать…
– Что передать? – почти уже ласково спросил Макаров, видя, что подследственный перепуган и готов наплевать и на Луку, и на всех остальных, лишь бы побыстрее выйти на волю и избавиться от этого ужаса.
– Он велел на воле найти одного его дружка, которого зовут…
Лука лежал и смотрел, как открывается дверь камеры. Шкет, паскуда, даже не поглядел на него, юркнул на пол за своими вещами и был таков. Боится! «Ну, если он не выполнит то, что я ему велел, – со злостью подумал Лука, – я его все равно достану. Через год, через пять, а достану».
В тревожных мыслях пролетели остатки дня. Потом наступило время ужина. Лука встал с другими обитателями камеры в очередь к окошку в двери. На откинутую крышку люка с грохотом ставили металлические тарелки и кружки. Лука с раздражением ждал, когда наконец за дверью контролер поставит его кружку с теплым противным чаем. Чего-то он там замешкался, зараза.
Потом Лука молча ел, не чувствуя вкуса пищи, молча выпил чай и так же молча, когда прозвучала команда, поставил на откинувшийся люк посуду. Наступила ночь, но сон не шел. Зато пришли какие-то странные ощущения. Начинала кружиться голова. Так бывает, когда перепьешь, а потом ложишься и закрываешь глаза. А затем внутри, в районе груди, вдруг стало неметь, как будто наполняться воздухом. Лука испугался, уперся руками в постель, но руки оказались непослушными и только шарили по серой простыне. Он хотел закричать, но смог только еле слышно просипеть. Животный страх сковал все тело. А потом в глазах все поплыло, даже тусклая лампочка над дверью. И сердце стало биться все медленнее и медленнее. И даже как будто пропускать отдельные удары. А тело будто куда-то проваливалось, в какую-то вязкую темноту, и чьи-то ледяные пальцы уже хватали Луку за ноги, за руки, а одна поползла по телу и сжала сердце.
О том, что один из подследственных ночью умер, в камере следственного изолятора узнали только утром во время подъема.Никон и Ворона в спортивных трусах и дорогих кроссовках вышли на асфальтированную дорожку Парка Победы. Они потрясли конечностями, попрыгали в боксерских стойках и неторопливо побежали по аллее. Пробежка по утрам – дело святое! Каждый, кто серьезно качается в спортзалах, знает, что от железа мышцы не только увеличиваются в объеме, но и теряют эластичность. Если взялся за улучшение рельефа фигуры, то помни, что кроме тренажеров, гантелей и штанг ты должен с такой же периодичностью заниматься бегом, отрабатывать гимнастические приемы, а лучше бы заняться еще и карате.
По выражению лиц обоих «спортсменов» было видно, что они собой весьма довольны. А еще больше они довольны, что на них таращатся девушки и молодые женщины, которые встречаются по пути. А как же! Молоды, красивы, накачаны, олицетворяют собой здоровый образ жизни. Никон с Вороной даже внешне были похожи, как братья. Правда, кто был знаком с парнями поближе, те знали, что Никон прямолинеен, даже в чем-то справедлив. Во всем ценил порядок. А Ворон, наоборот, слыл человеком увлекающимся, его легко было уговорить, соблазнить посулами, втянуть в авантюру.
Красный мотоцикл с обилием хромированного железа выскочил на пешеходную зону и остановился. Мотоциклист в глухом шлеме с затемненным стеклом покручивал ручку газа, заставляя урчать своего железного зверя, а сам крутил головой вдоль аллей парка. Наконец он увидел вдали фигуры двоих бегунов. Взревел мощный мотор, и мотоцикл рванул с места прямо по аллее. Несколько женщин с истошным криком бросились к своим детям, которые катались на велосипедиках возле лавок. Разноголосицей пискнула и брызнула в разные стороны стайка девчонок.
Мотоцикл затормозил с визгом резины около Никона и Вороны, которые давно уже остановились и ждали.
– Ты чего воздух портишь? – театрально скривил лицо Никон. – Не видишь, что люди спортом занимаются?
– Кончайте заниматься, спортсмены, – подняв стекло шлема, сказал мотоциклист. – Балу сказал всем собраться у него в шесть вечера. Базар есть.
– Че за базар? – продолжая подпрыгивать на месте и крутить шеей, спросил Ворон.
– По поводу того дела, – мотоциклист кивнул куда-то назад. – В общем, некоторый стрем начинается, пацаны. Волыны с собой захватите, не помешает.
«Спортсмены» хотели еще чего-то спросить, но мотоциклист опустил стекло, чиркнул большим пальцем в районе собственного горла, добавляя знаком, что разговор предстоит очень важный, и на ревущем мотоцикле унесся вперед.
– Что за ерунда? – недовольно произнес в пространство Никон. – Весь режим ломает.
– А может, не поедем…
– Ну да! Балу тебя в землю вобьет! Да и перед пацанами хреново будем выглядеть. Вместе на мокрое пошли, бабло за это получили. Чего теперь менжеваться? Теперь мы, как все, этим делом повязаны. Давай, погнали назад. Мне еще надо успеть для матери в аптеку забежать.
Никон мельком глянул на часы и затрусил в обратную сторону, туда, где виднелись стеклянные фасады нового спорткомплекса. Ворон нахмурился, но побежал следом. Он-то прекрасно знал, о чем будет базар у Балу на даче.
К шести часам вечера к забору из красного облицовочного кирпича стали одна за другой подъезжать машины. «Двенадцатые», «БМВ» 80-х годов, новые «Форды», «Рено». Братва собиралась, выпендриваясь друг перед другом новыми спойлерами, аэрографией на капоте, хромированными литыми дисками. Казалось, никто особенно не торопился. Все были в своем кругу, в привычной среде. Здесь все имело значение, если оно круче, если больше понтов.
Небритый тощий мужик в майке и с удочками, привязанными к велосипеду, испуганно съехал с тропы и постарался обойти кодлу стороной. Заглядевшись на парней, он чуть не наехал передним колесом на еще одного, выходящего из-за деревьев и застегивающего ширинку на джинсах.
– Ты, чухан! Куда прешь, урод? Не видишь?
Мужику отвесили пендаля, и он грохнулся через велосипед на землю. Около машин раздался хохот зрителей. Тот, что вышел из леса, с самодовольным видом выпятил грудь.
– Устроили бомжатник рядом с домом приличного человека, – с усмешкой заявил он. – Пройти нельзя!
Постепенно все втянулись во двор, где дымил большой мангал, а рядом на цепях висела овальная тарелка-барбекю. От жарившегося мяса исходил аппетитный дух. Галдеж усилился, когда из привезенных сумок и пакетов стали выставлять банки и бутылки пива.
Разговор крутился вокруг ежедневных, не очень интересных событий. Кочетковский район примыкал с одной стороны к Ставрополью, а с другой – к Романовскому району своего края. Кто-то начал рассказывать, как в Ставрополье назначили нового начальника ГИБДД. И как рядовые инспектора боялись первое время брать «на лапу». А потом, тут рассказчик заржал, начальство наехало на подчиненных по полной! Прошел почти месяц, а они ему бабки не несут и не несут. И он всех наказал! И потребовал, чтобы в следующем месяце вдвое больше принесли. И тариф установил. Один знакомый командир роты ДПС почесал в затылке да и придумал. Он стал каждую неделю собирать со своих подчиненных то на канцтовары, то на оргтехнику, то на день рождения командиру батальона, а потом начальнику РУВД. Кто-то на него капнул. Начальство подсчитало, и получилось, что командир роты в месяц поимел больше какого-то полковника. И его сняли. Теперь стоит бедолага за городом с палкой и дальнобойщиков трясет.
Когда было почти все съедено и выпито, когда тарелки из-под мяса наполнились окурками, медведеподобный хозяин дома, который и имел кликуху Балу, наконец заговорил о делах.
– Так, братаны. Глядеть в оба, рот держать на замке. Похоже, наезжать на нас собрались. Только никто ничего толком не знает, и если кто-то не сболтнет лишнего, то хрен что докажешь! Не в курсе мы, и точка!
– А откуда ветер-то подул? – спросил кто-то.
– Не знаю пока, но выясню, – проворчал Балу. – Откуда-то со стороны все пошло. Луку взяли, в СИЗО сидит. Но Лука калач тертый, его без хрена не съешь. Лука не расколется, а больше никто и знать-то не может. Я думаю, что этим все и закончится.
– А если Лука нас сдать захочет?
– А на хрена ему нас сдавать? – повысил голос Балу. – Ты базар-то фильтруй. Лука – это же Лука! Да и нет ему резона на себя мокруху брать. Он же по-любому пойдет как организатор. Оно ему надо, пожизненное зарабатывать? Да еще на пересылке его же и дружбаны Гасана порежут. Нет, пока доказательств нет, его хрен к стенке прижмешь. А их нет.
– Все ясно, – загалдели братки, – нас там не было, ничего не знаем, ничего не слышали. Надо, чтобы каждый себе алиби придумал.
– А с какого перепугу вообще на нас подумают? Романовский район вон где, а мы вон где. Какого нас-то приплетать?
– Нормально все! Главное, чтобы никто из нас не сболтнул. Здесь все вот и…
– А Ворон где? Никон, а Ворон где? Я же вам обоим передавал сегодня!
За гвалтом не ощущалась тревога, а лишь безудержная удаль распаленных пивом, не отягощенных интеллектом мозгов. А потом распахнулась калитка, и несколько человек с серьезными лицами вошли во двор. Гвалт чуть поутих, но когда через кирпичный забор со всех сторон стали прыгать крепкие парни в черных масках, столы и стулья полетели в разные стороны. Настроение в компании изменилось. Переход от самодовольного сытного пиршества к агрессивному состоянию был так быстр и, главное, привычен, что у стороннего наблюдателя он не вызвал бы изумления.
Все было гармонично и даже где-то закономерно. Те, что вошли и попрыгали через забор, были не особенно настроены на разговоры. Наверное, они задали бы пару вопросов, а то и больше, если бы их встретили как-то иначе. Но встретили их матерщиной и стволами. И незваные гости стали сразу стрелять. Короткие очереди, частые гулкие пистолетные хлопки. На траву летела посуда, опрокинутые столы. Кто-то упал прямо на мангал, заорал жутким голосом, но спину ему разорвала короткая очередь. И он так и остался лежать животом на углях, распространяя вокруг тошнотворный запах горелого мяса. Это был уже не запах шашлыка, потому что человечина в огне пахнет совсем не так, как свинина или баранина.
Через пару минут все было кончено. Окровавленного Балу выволокли из-под лестницы, ведущей на просторное патио у главного входа в дом. Обгоревший труп сбросили с мангала, а Балу коротко объяснили, что он может быстро и спокойно умереть, если скажет, где спрятан кейс с товаром. А если не скажет, то умирать он будет до тех пор, пока на углях вместо шашлыка ему не поджарят сначала одну ногу, потом вторую, потом руки и яйца. Корчась в страшных муках, Балу сделал свой выбор. Пуля в животе и пуля в легких все равно не оставляли ему шансов выжить. Даже если его сейчас и повезут за сто верст в хирургическую клинику. И он назвал место. Последний выстрел в голову за ухом прекратил его страдания. Последнее, что увидел Балу, – это то, как Ворон бочком проходил вдоль забора и старался не глядеть на своего мертвого главаря и на своего дружка Никона, лежавшего раскинув руки и ноги.