Криминальная империя
Шрифт:
Пришлось ломать комедию, благо выдумывать в его возрасте ничего особенно-то и не надо. Все симптомы хорошо знакомы, подобное не раз случалось в жизни. Температуры нет? Так он выпил аспирин, пропотел. А кто в такую жару не потный? Горло? Конечно, красное, а у кого из заядлых курильщиков с тридцатилетним стажем оно не красное? Давление? Пожалуйста, давайте измерим. А у кого в таком возрасте да в такой нервной ситуации оно нормальное?
Возможно, эта усталая женщина и имела кое-какие сомнения по поводу нетрудоспособности «больного», но она с готовностью выписала ему больничный, радуясь, наверное, в глубине души, что какие-то симптомы есть. Пообещав в случае ухудшения состояния вызвать врача снова, Пугачев проводил свою спасительницу до двери. Теперь оставалось подстраховаться и терпеливо вылежать остаток дня дома. Мало ли что. Проводной телефон он отключил. Но его так никто и не потревожил.
Пугачев ждал, что утром перед планеркой в прокуратуре или после нее его все же побеспокоят. Ни в девять, ни в десять, ни в одиннадцать на мобильный никто не позвонил. В пятнадцать минут двенадцатого Иван Трофимович уже выехал на своей машине со стоянки и направился к выезду из города.– Не лез бы ты в это дело, старый хрыч!
– Да как же не лезть, – строго отчитывал старуху Иван Дмитриевич Трофимов. – А как дело-то важное окажется. Так ведь всю страну можно по миру пустить, ежели молчать. Участковый наш мужик серьезный, из соседнего села, и родители его были люди степенные, с пониманием.
– Ой, не знаю, Ваня! Боязно мне, – причитала Тамара Васильевна, теребя передник и со страхом глядя в ту сторону, откуда по переулку шествовал участковый – старший лейтенант Горюнов.
– От дура! – горячился старик. – Я ей о людях, а ей боязно! Чай не под фашистами живем и не под коммунистами. Своя власть, демо… критическая. Понимать надо, какие времена на дворе!
Тамара Васильевна промолчала, только смахнула с глаз слезу. Ну что с ним поделаешь? Все ему надо, во все дыры лезет. Угомониться бы пора уж на старости лет-то.
– Палыч! – старик вышел за калитку, когда участковый поравнялся с его двором, и приподнял козырек грязной кепки. – Приветствую. Как служба-то?
– Нормально, – сухо ответил Горюнов, чуть сбавляя шаг. – Чего хотел, Трофимов?
– Дело есть, Палыч, – понизил старик голос и с видом заговорщика оглянулся по сторонам.
– После шести вечера приходи в участковый пункт, – бросил Горюнов через плечо.
– Так нельзя мне к тебе при всех приходить, Палыч, – затараторил старик, семеня рядом с рослым старшим лейтенантом. – Я же говорю, что дело секретное. А вдруг убийцы прознают, что я свидетелем был…
– Что? – Горюнов остановился так резко, что старик ткнулся в него козырьком своей замусоленной кепки. – Какие убийцы, ты что мелешь, Трофимов? По пьянке, что ли, померещилось?
– Ты, Палыч, уважение людям выражать должен, – обиделся старик. – Ты мне наливал? Иль ты через меня спотыкался? Я тебе про стрельбу толкую, что третьего дня была в поселке у богатых, а ты ко мне без уважения. Так, что ли, полиция у нас должна работать?
– Ну ладно тебе, Трофимов, – насторожился Горюнов, поняв, что чуть было не допустил оплошность, – ты шуток не понимаешь? Да и объяснять получше надо. Я же не сразу и понял, что у тебя дело-то серьезное. Ну-ка, ну-ка?
– Шуток! Какие шутки, когда людей десятками стреляют средь бела дня, – стал остывать старик, которому было все-таки приятно, что полицейский так резко изменил к нему отношение. Стало быть, уважает, прислушивается, что старые люди говорят. – Так вот, третьего дня стрельба-то была в поселке. Ты-то по службе небось знаешь об этом?
– Знаю, знаю. Ты говори, что хотел-то. Ну, была стрельба, и что?
– А то, Палыч! Я в тот вечер на зорьке на пруду сидел. Тихо было, как благодать божья спустилась. Вода как стекло, не шелохнется. А клева не было! Что, думаю, за напасть такая. Самая погода для клева, а тут как отрезало.
– Ближе к делу, Трофимов. Что дальше-то?
– Ну, вот и сижу я под ивами. Дремотно стало. Думал уж сворачиваться да к старухе под бок отправляться. А тут вроде машина. Ну, машины у нас как воробьи шныряют, почитай в каждом дворе есть. Так я и внимания особенно не обратил. А потом и мотор затих, вроде как выключили. А затем шаги, тяжелые такие. Я уж подумал, что с сетками кто решил по пруду побродить. Не иначе чужие, потому как у нас сетями тут ловить-то и нечего. У нас ведь в пруду из рыбы одна…
– Трофимов, не отвлекайся на рыбу, – хмуро попросил участковый. – Дальше что?
– Дык как же на рыбу не отвлекаться, когда я ее ловил сидел. И про сеть подумал потому, как на рыбу ее могли настраивать. Я еще подумал шум поднять, так, для порядку. А тут смотрю, что не сеть. С мешками вышли к пруду. И в самом глубоком месте, там еще родники студеные бьют у нас. И вот они с мешками вышли, много их, человек шесть насчитал. И что-то мне боязно так стало. Ведь, думаю, гадить будут, в мешках ведь али мусор, али строительные материалы какие из поселка. Это ж лень вывозить, так они к нам в пруд наладились валить. Думаю так, а самого как в землю от страха вдавливает. И вот они мешок кладут на траву, потом что-то из сумки вынимают, тяжелое, для груза, значит. И это, в темноте я уж не разглядел чего, они с двух сторон к мешку привязывают. А потом четверо поднимают мешок, и тут я обомлел. Мать моя женщина, так в мешке-то человек.
– Живой, что ли?
– Мертвый, Палыч! Живые, они так не висят, так только мертвые висят. Как тряпичные куклы.
– А как же ты разглядел, что в мешке был человек? Ведь темно же было?
– Так не знаю. Разглядел как-то. И потом, несли они его, ну прямо как настоящего человека. Один под плечи, второй под ноги. А потом, когда бросали, они уже вчетвером брались, то тоже похоже, как будто за человека берутся. Так вот они двоих и бросили в наш пруд.
– Слушай меня, Трофимов, – строго сказал участковый и тоже глянул по сторонам. – Никому ни слова о том, что видел. Понял? Никому! Даже жинке своей. Или ей уже разболтал?
Иван Дмитриевич заносчиво поднял небритый подбородок и гордо заявил, что никому ни словечка, ни полсловечка он не говорил. Мол, он дело понимает, акромя властей никому про то раньше времени знать не положено.
– Молодец, Трофимов, – похвалил участковый самым серьезным тоном. – Такие, как ты, всегда были опорой правопорядка в стране. Спасибо тебе, старик. Теперь давай договоримся. О том, что сказал, – забудь. Ты свое дело сделал. Остальное – это наша работа.
– Как это? – искренне удивился старик. – А кто же тебе место-то покажет? Ты чего, по всему пруду лазать собрался? Там же у нас железнодорожный вагон утопить можно и не найдешь его.
Участковый чертыхнулся, замешкался, о чем-то напряженно размышляя. Наконец, кажется, принял решение.
– Ладно, неугомонный старик. Все правильно. Только еще раз предупреждаю – никому, особенно бабе своей. Знаем мы их, как начнут трезвонить по соседкам…
– Чего с нее дуры возьмешь, – степенно согласился Трофимов. – Чего бабе по секрету скажешь, то для дела гибель неминуемая. Ни-ни, Палыч!
– Ну, смотри. Значит, давай так, Трофимов, – продолжая о чем-то напряженно размышлять, сказал Горюнов, – завтра… а, черт… давай не завтра, а прямо сегодня. Чего время-то терять, правда? Давай сегодня, как стемнеет… а еще лучше попозже, часиков в двенадцать, встретимся на том месте под ивами. Это где тарзанка привязана у пацанов?
– Как же это? – удивился старик. – Да кто ж там ловит-то? Там же детвора кажный день плещется. Там до скончания века рыба распугана. Я ловлю подальше, где Яков тракторист в прошлом году мотоциклет свой утопил, помнишь? Ах ты беда, тебя ж тогда у нас не было. А чего мы головы ломаем, так давай на свету встретимся.
– А секретность, – напомнил участковый.
– Вот что значит старость-то, – хлопнул старик себя по лбу. – Тогда давай у тарзанки и встретимся, а потом уж бережком я тебя и провожу до самого того места. А бабе я скажу… так я засветло еще уйду, мол, свояку помочь забор поправить. А там, как водится, поднесут, засидимся. За полночь она и не хватится. О, как я придумал Палыч, а?
Гордый своей миссией, но все же боязливо оглядываясь по сторонам, Иван Дмитриевич в договоренное время пришел к большому пруду, который огибал западную околицу села большой неправильной подковой. Очень хотелось присесть на пень, где детишки бросали свою одежку, да закурить. Но старый рыбак решил, что дело того стоит и надо потерпеть. А вдруг кто наблюдает за этим местом? Можно же вместо помощи полиции только вред принести.
Тихие шаги послышались со спины. Шевельнулись повислые стебли плакучей ивы, и из-за них позвал мужской незнакомый голос:
– Ты, Трофимов?
– Я, – ответил старик и заволновался. – А ты кто? Горюнов-то где?
– Здесь он, здесь, – успокоил голос. – Следом идет.
– А, ну тогда порядок, – прошептал старик.
Человек шагнул из-под дерева, за ним показался еще один силуэт. Трофимов подумал, что это идет участковый Горюнов, но сильная рука вдруг схватила его поперек туловища, вторая сгибом локтя зажала рот. Из-за дерева наконец вынырнул второй, но он тоже оказался не Горюновым. Старик уже и не наделся ни на что. Какая-то обреченная немощь навалилась на него, на все его конечности. А может, это была старческая немощь, может, он просто хорохорился в последние годы.
Трофимов даже не попытался кричать. И парализовало его не от страха, не в таком возрасте смерти бояться. Парализовало его горем, что старуха так и не узнает, куда он ушел, что не найдут его никогда. Что не попрощался он с ней, а, наоборот, накричал перед уходом, обидел. И часто он в последнее время ее обижал, называл дурой. А ведь пять с лишним десятков лет прожили вместе…
Вода сомкнулась над головой, сцепила холодным обручем грудь, пропитав одежку, набралась в сапоги, сделав их неподъемными, как пудовые гири. Рот непроизвольно сжался, мелькнула вялая мысль, что притворится утопшим, глядишь, и бросят. А предательский кашель, что мучил от беспрестанного курения, вдруг напомнил о себе, угораздило ему, приспичило. Заскребло в горле нестерпимо, и рот сам открылся. И вместо кашля хватанул отдающей зеленью воды, резкой болью ответили горло, легкие, вывернулось тело, и сознание Ивана Дмитриевича Трофимова померкло.Топор в больших руках Игнатьева выглядел как детская игрушка. С монотонностью робота на конвейере и легкостью казацкой шашки он взмывал над головой, зависал на мгновение и молнией скользил вниз. Полено с коротким хрустом послушно раскалывалось надвое. Рука подхватывала большую часть, устанавливала на колоде, и снова топор взмывал вверх, чтобы хищно нацелиться.
Зосима Иванович твердо решил взять себя в руки. Пот катил с него градом, организму хотелось чего угодно, но только не физических нагрузок. А больше всего хотелось выпить граммов сто водки и лечь. И лежать, сквозь дремоту вперемешку с дурнотой ощущая, как тепло растекается по телу, как оно вытесняет противную дрожь и липкий холод в конечностях. Ощущать, как легкий хмель расслабляет, проясняет в голове, успокаивает.
«Хрен тебе, – с озверением думал Игнатьев, и топор снова взмывал в воздух. – Сказал, нет, – значит, нет, – и топор со свистом впивался в колоду, по пути отделив без труда приличной толщины полено. Удар… проклятый сучок! Топор застрял на середине полена. Игнатьев выругался. Перевернув топор обухом, он обрушил его на шумном выдохе вместе с насаженным поленом о колоду. В доме задребезжало стекло, полено страшно хрустнуло и развалилось.
Игнатьев вытер тыльной стороной ладони пот со лба. Он был весь мокрый, как из бани, даже трусы от стекавшего по спине пота напитались влагой. Вот так! Завязывать так завязывать! Начни похмеляться, и все пойдет как обычно. Нет, только дрова колоть, только так хмель выгонять! Как дед в свое время делал, а он, Зосима, восьмилетним мальчишкой с изумлением смотрел на это самоистязание.Наконец полегчало. Собрав наколотые дрова в поленницу, Игнатьев отнес топор в сарай. Он неторопливо, сдувая нависавшие на носу и веках капли пота, подмел ту часть двора, где намусорил, и только потом отправился к летнему душу. Сначала он вылил в таз ведро горячей воды и с наслаждением вымылся горячей водой, растирая тело жесткой лыковой мочалкой. Облился, вылил остатки горячей воды в таз и намылился еще раз. Тело горело и приятно ныло после физической нагрузки. Игнатьев встал под душ и покрутил кран. На него хлынула выстуженная за ночь в бочке вода. Контраст холода после горячей воды был приятен. Игнатьев кряхтел, поворачивался то одним боком, то другим, чувствуя, как тело наливается силой.
Галина, посмеиваясь про себя, налила ему тарелку кислых щей, сдобрив их большой ложкой домашней сметаны. Приятно смотреть, как мужик хорошо ест, с аппетитом. Приятно смотреть, как мужик берет себя в руки. На мужские поступки всегда приятно смотреть.
– Ох, спасибо! – Игнатьев откинулся на спинку и улыбнулся Галине. – Спасла. Теперь и жить можно.
– Что-то я за тобой замечаю, Зосима Иванович, что переменился ты как-то, – шутливо сказала женщина. – Не случилось ли чего ненароком?
– Это ты о чем? О дровах, что ли?
– Дрова – дело известное, – рассмеялась Галина. – А вот куда ты по вечерам зачастил?
– Эх! – Игнатьев сокрушенно покачал головой. – Ну что с вами, бабами, делать, а? Прознала-таки. И небось весь поселок уже обсуждает!
– А ты как думал? – кокетливо повела Галина полными плечами. – Оно, что ли, не видно, что на базу мужским потом запахло. Забор поправил, крышу перестелил на баньке, в сеннике полоки сделал. Да и Марина ходить стала как пава. Видать, во всем ты ей угодил.
– Ну, живет баба одна, некому помочь ей. А я все равно без дела шатаюсь. Ну почему обязательно такие выводы делать? А если я завтра какой бабке помогу, так что, мне ее в любовницы припишут?
– Бабку не припишут, – пообещала Галина. – Да ты голову-то не вешай, добрый молодец. Тебя же не осуждают. Товарки за нее радуются, что блеснуло в жизни хоть как-то. Она баба хорошая, только на язык скорая. Ладно, ладно, не буду больше, – махнула Галина расшитым рушником, – а то совсем засмущался мужик. Я единственное что хотела тебя попросить, Зосима. Не знаю уж, как там у вас что происходит и слаживается, только… не обещай ты ей много, пока сам не решил. А то ведь знаешь, как бывает, мужик расчувствовался после того, как у него бабы долго не было. А потом время проходит, а глядишь, интереса уже нет. Наскучила. А выглядит, будто наигрался – и в сторону. Она натерпелась своего, жизнь ее не очень баловала, так что… ты особо-то обещаниями не разбрасывайся, коли не просят тебя.
Галина собрала тарелки, сложила в мойку и занялась мытьем посуды. Игнатьев покачал головой, хмыкнул и, задумавшись, полез в карман за сигаретами. «Ишь ты, вон как у них все сложно. А я думал, что ей от меня только этого и нужно. Забавно! Видать, я женщин плохо знаю». Игнатьев закурил, поднялся из-за стола, вышел к двери на веранду и там остановился.
– Знаешь, Галя, – затягиваясь дымом, сказал он наконец, – а ведь у меня к ней, пожалуй, все серьезно. Сам не ожидал, а оно вон как. Время, что ли, пришло о душе подумать. А что Марина баба неплохая, это правда. Если глубже глянуть… если она позволяет, то видно. А она мне позволила туда глянуть… а это дорогого стоит.
– Ну и Господь с тобой, – тихо ответила Галина.
С каким-то новым приятным чувством Игнатьев вышел во двор. То ли после сокрушительной победы над похмельем, то ли после разговора с Галиной у него на душе стало как-то светлее. Вроде приятнее ему ощущать, что кто-то теперь знает про его отношения с Мариной, что у него с ней все серьезно складывается. Он осмотрел двор в поисках еще какого-нибудь занятия. Но порядок у Никольченко был идеальный.
«Как же надоело слоняться да гостить, – подумал Зосима Иванович в который уже раз. – Скорее бы уже у Сергея что-нибудь наклюнулось с работой для меня. И чего он мудрит, хоть какое бы место нашел, хоть завхозом, а там уж я бы сам огляделся да подыскал бы себе работенку по квалификации. Хоть рядовым сотрудником в службу безопасности, а там посмотрим. Все-таки опыт большой, хватка еще осталась. А в частной фирме все легче будет работать, чем под государственными чиновниками. В частной хоть все понятно, там твоя забота те, кто внутри ворует, кто со стороны пытается навредить. Жандармерия, разведка и контрразведка в одном флаконе».
К воротам подъехала машина, мотор замолчал. Хлопнула дверка, и в калитке появилось румяное лицо хозяина дома.
– О! Проснулся уже, отпускник? – открывая ворота, поинтересовался Никольченко. – Как самочувствие после вчерашнего?
– Нормально, – проворчал Игнатьев. – А ты чего так рано?
– Дела побоку, у нас сегодня небольшое торжество с Галиной. Годовщина свадьбы!
– Ох ты! Поздравляю! А чего утром не предупредил? Я бы как-то… подготовился.
– Кончай, Зосима! В магазин бы помчался за подарком? Дело не в подарках, а в торжестве, в душеизлиянии! Привык там в своих городах, чуть что, подарком отделываться. Тесть с тещей приедут, сестренка Галинкина с дочкой. Посидим, попразднуем, песни попоем!