Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма
Шрифт:
Лыжная маска, однако, не предполагает разоблачения: ее надевают именно для того, чтобы спрятаться. И это делает ее еще более угрожающей. Маска скрывает лицо, но не тело. Тело есть, а лица нет, — и это ужасно. Мы ощущаем чье-то физическое присутствие, мы чувствуем угрозу, но не знаем, от кого она исходит.
В отличие от лыжной маски, худи не просто закрывает голову и, таким образом, делает владельца безликим. Оно также печально известно своей мешковатостью. Худи так эффективно обволакивает человека, что тот лишается зримых гендерных маркеров. Одежда в принципе призвана скрывать тело — но худи в этом отношении слишком радикально: оно фактически развоплощает владельца. Можно сказать, что худи — облачение «абджекта» («обвратительного»; англ. abject; термин Ю. Кристевой), освобождающегося от телесных ограничений и переходящего в аморфное состояние. Тело обретает амбивалентность, оно больше ни человек, ни зверь, ни внутреннее, ни внешнее, оно превращается в бесформенную массу, напоминая чудовище, всплывающее из трясины. Это переход из осмысленного мира форм, языков
Подобная трактовка применима и к молодежной моде, и к одежде, ассоциированной с преступными намерениями. «Абджект» предполагает отказ от единения с утробой («социумом») и переход к сепарированному существованию («беззаконию»). Это нечто вроде амбивалентной переходной стадии между детством и взрослостью. Аморфность — это праксис, который может завершиться по-разному: либо прорывом в символическую реальность, либо возвратом в первобытную трясину. Так же обстоят дела и с отчуждением: оно может интерпретироваться как уход в небытие (или анархию), как отказ от идентичности (невидимость для камер видеонаблюдения) и в то же время как присоединение к первобытной общности (толпе). Худи действительно очень комфортно, оно защищает от сторонних взглядов — не только от камер видеонаблюдения, но и от мира в целом. Человек в худи буквально дистанцируется от всего, что его окружает; покрывая голову, он скрывает свою личность и свой общественный статус. Это возможность спрятаться, раствориться, сунуть голову в песок, подобно страусу, не умея или не желая сформировать устойчивую идентичность или подчиниться социальной норме.
Худи позволяет телу исчезнуть, избавиться от своей формы — и естественной, и социально конструируемой. Это одновременно и отталкивает, и привлекает. Недаром медийные репортажи о беспорядках и мародерстве стимулируют вуайеристские наклонности телезрителей. В эссе «Силы ужаса» Кристева так описывала этот феномен: «Без передышек, это движение, словно движение забывшего все законы бумеранга, — притягивается и отталкивается одновременно и буквально выводит из себя» [57] .
57
Юлия Кристева, цит. по: Oliver 2002: 229 (рус. пер. цит. по: Кристева Ю. Силы ужаса. Харьков; СПб., 2003. С. 36).
Хотя для Кристевой «абджект» предполагает невозможность объективации объекта, механизм одновременного притяжения и отталкивания, срабатывающий в случае с худи, позволяет применить этот термин и к нему. Худи прячет владельца и развоплощает тело, лишает его формы и в то же время помещает эту «чуждую» бесформенность в фокус внимания. Человек в худи аморфен и почти незаметен — и именно поэтому ужасен. Худи — облачение массы и в физическом, и в социальном смысле этого слова.
Бесформенность худи ассоциируется с отсутствием идентичности, а то, чего нет, не поддается пониманию. Перед нами нечто «чуждое»: зримое — и одновременно потаенное, отталкивающее и притягательное. Как пишет Дж. Крейк, «„бытие“ тела осуществляется посредством одежды, украшений и жестов» [58] ; отсутствие тела смущает наблюдателя и в то же время чарует его.
58
Craik 1994: 1.
Таким образом, худи репрезентирует отказ от моды как маркера идентичности. Идентичность здесь разрушается на двух уровнях: а) тело и лицо скрыты одеждой и б) одежда настолько обыденна, что ее обладатель растворяется в толпе, а не выделяется из нее. Будучи субкультурным оксюмороном, худи не выделяет своего владельца из социума, против которого тот может взбунтоваться, если пожелает — а может и нет. Худи постоянно среди нас, поэтому вызванный им страх неизбывен.
Худи заставляет нас по-новому взглянуть не только на окружающий мир, но и на себя самих. Оказывается, мы не столь прогрессивны, как нам хочется думать. Когда мы имеем дело с худи, мы сталкиваемся с обществом по сути своей расистским, консервативным и беспощадным, которое опасается «других», но легко погружается в анархию и верит мифам. Кроме того, худи заставляет нас взглянуть в лицо собственным потаенным страхам, мечтам и желаниям. Можно сказать, что худи — наша защита. Оно скрывает наши собственные социальные и персональные предрассудки, о которых нам не хочется задумываться. Проще притвориться, что их вообще нет. В результате выходит так, что самый кошмарный образ социального зла для нас — это подросток в легковоспламеняющейся повседневной одежде [59] .
59
Graham 2009.
Одежда сама по себе не может быть ни аморальной, ни ужасной. Однако она зачастую отражает дух эпохи. Стигматизация одежды, превращение ее в индикатор антиобщественного поведения акцентирует ее авангардность, наделяет ее бунтарским ореолом. Поэтому худи — идеальный объект моды: актуальная, безобразная, вызывающая, эта одежда широко распространена и всем доступна. Во время беспорядков в Великобритании в 2011 году худи можно было увидеть и на бунтовщиках, и на обывателях. Эту молодежную униформу
В соседнем микрорайоне 39-летняя Джеки, обильно украшенная татуировками, возмущалась, что СМИ интерпретируют беспорядки как бессмысленное стихийное насилие со стороны молодежи. «Это были не дети. Это были молодые люди и взрослые, вместе выступившие против того дерьма, что творится тут со времен коалиции», — сказала она, имея в виду британское правительство, возглавляемое консерваторами, которое с момента прихода к власти в прошлом году приняло жесткие непопулярные экономические меры, чтобы справиться с серьезным дефицитом бюджета. — «Они говорят, что это все молодые худи. Глядите, вот я — худи». Стройная женщина накинула на голову капюшон и стала почти неотличима от подростков-бунтовщиков из телерепортажей. «Я была на улицах во время беспорядков. Моя 16-летняя дочь звонила и спрашивала, где я», — сказала она с усмешкой [60] .
60
Abbas & Holton 2011.
Успех худи, однако, сослужил ему плохую службу. Стигматизация этой универсальной одежды сделала ее удобной для апроприации, для превращения в вестиментарный маркер недовольства и сопротивления закону. Беспорядки 2011 года отчетливо продемонстрировали, как повседневный наряд становится криминальной униформой: во время грабежей худи прекрасно работало как маскировка. Образовался своеобразный парадокс: одежда, изначально служившая средством стигматизации бунтующей молодежи, сегодня олицетворяет социальное недовольство и криминальный потенциал общества в целом. Иными словами, худи превратилось в знаковый костюм «разбитой Британии», в символ принадлежности к невидимым массам, которые по печальной иронии судьбы скрыты от глаз под бесформенной массой трикотажной спортивной одежды.
3. Криминализация приспущенных штанов
ХОЛЛИ ПРАЙС ЭЛФОРД
Хип-хоп зародился в середине 1970-х годов в нью-йоркском Бронксе и прочно вошел в городскую культуру, оказав влияние на музыку, искусство и моду. Он был настолько популярен, что покорил даже американские провинции и сельские регионы и в конце концов завоевал мировое признание. Обладая вполне специфическими чертами, хип-хоп, привлекавший широкие слои молодежи, успешно интегрировался в глобальный модный рынок. В этом стиле одевались известные рэперы, кинозвезды и знаменитости; их образы, распространявшиеся средствами массовой информации, добавляли хип-хопу популярности. С ним связывают и зарождение нового тренда городской моды. Многие восходящие к хип-хопу тренды вошли в иконографию культуры: яркие граффити, свитшоты, нарукавники, кроссовки; его влияние заметно и в некоторых моделях люксовых брендов, таких как Louis Vuitton, Prada и Gucci. Хотя хип-хоп развивался и эволюционировал на протяжении десятилетий, истоком его, по мнению некоторых историков, были городские гетто. Популяризации образа жизни гангстеров, сутенеров, проституток и заключенных иногда способствует не только музыка, но и мода. Из атрибутов хип-хопа больше всего споров вызывают приспущенные штаны. Они так велики, что сползают на бедра, открывая нижнее белье. Начиная с 1980-х годов их носят поклонники хип-хопа во всех странах независимо от возраста, расовой или социальной принадлежности. Эти штаны считаются комфортными, а легитимность им обеспечивают иконы поп-культуры. Впрочем, у приспущенных штанов есть и противники, интерпретирующие этот модный тренд как подражание бандитской, уличной или даже тюремной гомосексуальной культуре [61] .
61
Daniel 2007, Proquest.
Так или иначе, сегодня во множестве домов по всему миру родители привычно говорят детям перед тем, как отправить их в школу или на улицу: «Ты надел ремень?» и «Пожалуйста, подтяни штаны!» [62] Они знают, что детские штаны вечно ползут вниз под прикрытием футболки-оверсайз. К концу 1990-х годов они преодолели психологический барьер, опустившись ниже попы и полностью обнажив нижнее белье. Мода на эту одежду вызывала серьезные опасения, что нашло отражение в ряде социальных, законодательных и судебных практик. К 2010 году в некоторых регионах Великобритании, а также в ряде штатов и округов США был принят закон, запрещающий ношение приспущенных штанов. Он, в свою очередь, интерпретировался как ущемление гражданских свобод. Кроме того, устойчивая ассоциация этой моды с гетто и преступной деятельностью подпитывала расовые предрассудки и приводила к предвзятости со стороны полиции, что провоцировало конфликты.
62
Из разговоров с матерями в Мидлотианском отделении организации Jack and Jill of America Inc. в Ричмонде, штат Вирджиния.