Шрифт:
Annotation
Красный туман все еще здесь. (Черновик)
Кристальный пик
Пролог
1. Благие гости и дурные вести
2. Между верой и вербеной
3. Летний Эсбат
4. Под златом маски рубиновой напасти
5. Свежие раны на старых шрамах
6. Колодец без дна и без воды
7. Надлунный мир
8. Волчья стая в совином доме
9. Полуденная смерть
10. Золотой песок, железный меч
11. Королева Дейрдре
12. Высшее проявление
13. Омела, увядающая на северном ветру
14. Селенитовый остров
15.
Эпилог
Кристальный пик
Пролог
Единственное, что он когда-либо испытывал в своей жизни — это голод.
Мучительное, безудержное притяжение к чему-то далекому и запретному, словно стремление восполнить давнюю утрату. Когда у него появилось тело, все стало только хуже: урчание в желудке, отвергающем растительную пищу, утомительное сосание под ложечкой и скрежет зубов, которые переставали ныть лишь тогда, когда вонзались в сырое мясо. Ему приходилось охотиться на белок и кроликов, чтобы хоть как-то насытиться, и в конце концов в лесу не осталось дичи.
В первый день месяца благозвучия он наконец-то обрёл лицо. Это случилось в кленовой роще у лона Танцующей реки, где кусты ломились от спелых ягод, собирая стаи пронырливых синиц. Вместе с ними ягоды манили к себе и путников. Одним из них оказался юноша, только познавший необходимость бриться каждое утро и прелести женской ласки, чернявый и расцелованный солнцем на румяных щеках. Юноша держал в руке серп, которым срезал по пути стебли вереска для летней ярмарки, и упорно размахивал им, пытаясь защититься. Но то была вынужденная мера, а не прихоть. В конце концов, кувшин не смастерить, пока не раздобудешь глину.
Когда он наконец-то сумел перекроить сворованное лицо и сделал из него собственное, то стал потихоньку заглядывать в поселения людей. Слушал, запоминал и учился, как быть одним из них — как притворяться, что ты один из них. Так он вспомнил — утрата, оставившая после себя пустоту, которую он теперь тщетно пытался заполнить чужой плотью, действительно случилась с ним однажды.
Ее светлый кукольный лик приходил к нему в том, что люди называют снами. Он знал о ней все и даже больше. Ей нравились мужчины, а не женщины — и потому он слепил себе облик мужской. Ей нравилось сильное, но легкое телосложение, жилистые руки с темными когтями и улыбка, обнажающая заостренные зубы — и он стал таким. Даже волосы превратились в сверкающий жемчуг, отливающий перламутром при свете дня, лишь бы она тоже перебирала их в пальцах. Единственное, что у него не получалось повторить — это солнечный янтарь глаз. Столько попыток и времени, потраченного впустую, но они оставались неизменными — красными, как кровь, что его породила.
Он хотел иметь не только лицо, но и имя, однако не знал, как люди получают его. Выбирают сами? Заслуживают? Просят придумать имя других? Все еще безымянный, он скитался по деревням и туатам, о которых не знал ничего кроме того, что они могут его накормить. Голод не утихал, поэтому ему пришлось начать питаться людьми. Он старался есть помалу, дабы не привлекать к себе внимания, пока не окрепнет — один-два, максимум три странника за раз, удачно встреченных по дороге. Этого ему вполне хватало, чтобы продержаться хотя бы еще неделю.
Ах, как хорошо жилось раньше! Тогда он мог становиться невидимым и путешествовать по миру на пару с ветром. Теперь все обстояло гораздо сложнее — за ним тянулся след из костей и гнилых плодов. Почва покрывалась сухими трещинами, будто десять лет не знала полива, а урожай не всходил, начиная гнить от самых корней. Земля под ним умирала.
— Так вот, кто губит мои посевы.
Он знал, что однажды его заметят, но не смел и надеется, что это сделают сами боги. В тот миг, когда они встретились, костер убаюкивающе трещал под крышей развалившейся хибары, от которой годы оставили лишь пару покосившихся стен. Тени от огня плясали на них, завораживая. Он мог любоваться ими часами, и эта была одна из немногих вещей, способных отвлечь его от проклятия вечного голода. Появление незваной гости за спиной, однако, справилось с этим не хуже.
Несмотря на то, что гостья эта выглядела, как хрупкая девочка тринадцати лет с пестрыми лентами в кудрявых волосах, от нее исходила такая сила, что он непроизвольно встал и попятился прочь. Раньше ему не был ведом холод, но теперь, когда он обрел тело, холодно ему было почти постоянно, даже в летний зной. Он закутался плотнее в свою шаль, завидуя тому, что девочке хватает ее белоснежного платья из тонкого льна. Маленькие босые ступни не оставляли на земле следов, а странная непропорциональная тень, лежащая за ее спиной, напоминала плащ, которого не было.
Зато на девочке была кроличья маска из червонного золота.
— Я знаю, что ты такое, — сказала Кроличья Невеста, олицетворение юности, добродетели и детских проказ. Если под его поступью все живое гибло, то под ее — расцветало. — Тебя не должно здесь быть. Тебя вообще нигде не должно быть! Жизнь в твоих руках умирает, потому что жизни нет в тебе самом. Ты обманщик, пересмешник, что вторит чужими голосами. Однако... Я не хочу тебя уничтожать. Я верю, что даже яд бывает полезен в малых дозах, ибо не зря сама жизнь имеет отражение в лице смерти. Поэтому дарую тебе шанс. Уйди туда, где нет людей и нет богов; туда, где от тебя вреда не будет больше; где таких, как ты, полно. Прошу, уйди и упокойся.
Никто и никогда не разговаривал с ним так мягко, кроме той, кого он потерял в час своего рождения. И то, что должно было быть сердцем, защемило у него в груди... Но не заставило сомневаться. Ведь голод говорил с ним ежечасно, а маленькая девочка с кроличьей душою — всего одну минуту.
— Не уйду, — ответил он, проглатывая вязкую слюну, рефлекторно скопившуюся на языке.
В ночи послышалось мелодичное пение пастушьей флейты — это Кроличья Невеста выдохнула теплый летний воздух с запахом малины и ромашковых соцветий.
— Тогда прости, — произнесла она затем, стоя неподвижно, и та странная тень, которую Кроличья Невеста отбрасывала даже вдали от отблесков костра, вдруг обрела иную форму. Густая, как смола, тень сложилась и стала осязаемой, вложившись в ее узкую ладошку длинной наточенной косой. — Я не желаю тебе зла, но его другим желаешь ты. Так будет одно зло от другого защищать.
Когда девочка говорила, под ее персиковой кожей перекатывался искристый свет. «Интересно, какой у него вкус?», подумал он, и слюны во рту стало в два раза больше.