Кристальный пик
Шрифт:
— Может, у него просто зубки режутся? Сам же видишь же, какие они у него острые.
— Нет, я не о том.
— А о чем тогда?
— Борей говорил, что детеныши, если в детстве трусливые, будут трусливы и в зрелости. Слабыми вырастут, ведь пустые стебли трещат, когда полые внутри... А Джёнчу принц твоего народа и следующий Ра'Ревальян моего. Правильно ли мы делаем, что так сильно его оберегаем? Прячем здесь, от всех вдали. Может, у Вельгара совет спросить... Как вообще растить детенышей?
— Вряд ли кто-то знает, как растить кого бы то ни было. Дети же не конопля, — хмыкнула я, и Сол бросил на меня сердитый взгляд.
Тем не менее, он знал, что я права. Джёнчу не был ни первым, ни единственным в своем роде, но и обычным все-таки не являлся тоже. По милости Волчьей Госпожи, — и Соляриса, конечно, — люди и драконы зачинали детей намного легче, чем драконы с драконами, хоть и куда реже, чем люди с людьми. Потому потомков их набралось уже достаточно, и все красивы, как один. У кого зубы острые в наследство, у кого – цвет глаз, как звезды. Но, увы, никто из них не мог похвастать второй сутью и умением летать. Зато в любом месте на теле всегда оставался кусочек чешуи от родителя-дракона, — как жемчуг у Джёнчу на тыльной стороне ладошки, — да жизнью они всегда жили долгой, почти бессмертной. Она была неприкосновенна для старости и хвори, но оставалась уязвима для мечей. Поэтому я сломала все мечи в мире, которые хотели таким, как Джёнчу, навредить. Поэтому же я не боялась, что сын вырастет слабым — я сделала все для того, чтобы он мог быть слабым и не поплатиться за это.
— Ты не Борей, — сказала я Солу то, что он жаждал услышать в глубине души, а потому вздрогнул и отвел глаза. — А Джёнчу не ты. Не будет он грома и Альты всю жизнь бояться, а даже если вдруг и будет, то что с того? Думаешь, Кругом править не сможет или счастливым быть? Ты ведь сам разных вещей страшишься, собак и лошадей... Но это ведь не значит, что ты слабый, правда?
Солярис поджал губы, глядя на Джёнчу сверху-вниз в его коконе из одеял, и очертил когтями щеки, убирая белокурые кудряшки с них.
— Я бы никогда не сказал моему сыну, что он слаб, — произнес Сол тихо. — Любому, от кого он подобное услышит, я вырву горло. Даже если это будет кто-то из моей семьи. Даже если это будет сам Борей... Эй, чего ты лыбишься?
Лицо каждый раз теплело при взгляде на них двоих, и каждый раз Солярис смущался, замечая это. Вот и сейчас он фыркнул, выпустил из-за ушей волосы, чтобы те прикрыли их покрасневшие кончики, и притянул Джёнчу к себе вместе со всеми одеялами, обвив его хвостом. От этого наша кровать снова стала напоминать гнездо, как год тому назад, когда Сол, повинуясь какому-то первобытному инстинкту, стелил мягкое везде и всюду, сдвигая мебель (Мелихор так и назвала это — «гнездование»). Чрезмерная родительская опека, о которой Солярис так переживал, во многом порождалась им самим. Никаких нянечек, весталок и кормилец. Сол хранил Джёнчу, как маленькую драгоценность в своем мягком, одеяльном ларце. И если то действительно был сокровищный синдром, то не так уж он и страшен, как казалось: зато я знала, что Солярис никогда не отойдет от своего сына и на шаг, а, значит, могу без опаски отойти я.
— Дождь закончился, — заметила я, прислушавшись к звукам на улице. Крючковатые ветви царапали окна, вода журчала, катясь по черепице, но гром уже затих. Сдвинув закипающий сюлт с огня, я накинула поверх сорочки шерстяную шаль. — Пойду корзинку с морошкой поищу, если ее в лес не унесло.
— Ага, — Солярис даже не повернулся, когда я со скрипом отворила дверь, впуская в хижину промозглый сырой воздух. — Заодно гостя встреть и проводи. Вечно он жалует с закатом, будто никто по ночам не спит, как он.
Я вышла за порог, прикрыла за собой дверь и прислушалась снова. И в самом деле: совы кричали в вязовом лесу, громко хлопали крыльями, будто сами встречали кого-то. На улице резко похолодало, шторм забрал с собой летний зной, оставив лужи, хлюпающие под ногами, да побитые красные маки, только-только успевшие проклюнуться вокруг крыльца. Даже стеклянные огни, развешенные вдоль забора, надкололись каждый понемногу. Сквозь трещинки текло болотно-желтое сияние, будто стаи светлячков собрались в долине, освещая узкую дорогу к дому в цветочном саду. Освещали они и открытую бутыль с клубничным вином, уже ждущую меня на перилах вместе с корзиной морошки и тем, кто принес мне и то, и другое.
Я улыбнулась. Поймала пальцами рыжее перо, плывущее по воздуху мимо, и положила его рядом, когда забралась на перила тоже.
— Грозы нынче зачастили, — сказал Совиный Принц, вскинув золотой клюв к небу.
— Как и ты, — ответила я.
— Наверное, тоже ждут, чтоб здесь их угостили.
— Я готовлю сюлт, а не вино.
— Что ж, печально. Тогда нам придется пить мое.
Принц снял свою маску с искусной резьбой, отложил ее в сторону и подал мне пригоршню оранжевых ягод. По плечам его рассыпались такие же золотые, как одежды, волосы, и птичьи крылья раскрылись у меня над головой, пряча от дождя — тот пошел опять. Мы разговаривали до тех пор, пока он не закончился, и небо над семью холмами не окрасилось в розовый как то клубничное вино, что мы пили каждую нашу встречу весь прошлый век, этот и следующий. Все эпохи, что я жила и продолжала жить.
____________________сюлт - варенье