Кристальный пик
Шрифт:
— Огурец! Картошка! — восклицал Кочевник, называя по очереди каждый фрукт или овощ, который с хрустом запихивал себе в рот. Из-за этого его слова становились все более скомканными и неразборчивыми, пока окончательно не сошли на невнятное мычание: — Лук! Тыква! Свекла! Яблок-хо! Груш-хша! Пом-р-пр!
Солярис придержал меня за рукав платья в десяти шагах от его отдельного стола, будто боялся, что он и нас съест, если приблизимся. Весь измазанный в красно-желтом соке, точно в новом боевом раскрасе, Кочевник выглядел поистине устрашающе. Даже его бинты под шеей пошли пятнами, точно шов на грудине опять открылся. От этого Мелихор, приставленная к Кочевнику заместо весталки, не знала, за что хвататься: не то гобеленные салфетки подавать, не то
«Я пообещал не вкушать растительную пищу до тех пор, пока вражеское копьё не пронзит моё сердце» — сказал Кочевник однажды, когда бахвалился своим гейсом в темнице. Оказывается, боги понимали гейсы буквально — и буквально же их исполняли.
— Еще тыквы принеси, девка! Я почетный гость здесь между прочим. Не просто так за отдельным столом сижу, — гаркнул Кочевник в бадстову, но, завидев нас, поутих и приосанился. — Вон, даже драгоценная госпожа лично снизошла!
— К такому-то герою и не снизойти, — цокнула языком я, тактично умолчав о том, что за стол отдельный мы его посадили не почета ради, а чтобы он гостей других не распугал. — Постой, где же твои любимые свиные рульки? Ты что, правда теперь лишь овощами с фруктами питаешься? Не вредно ли?
— Уж точно не вреднее, чем одно лишь мясо жрать. — пробормотал Солярис мне на ухо. — Как представлю такую жизнь, так вздрогну.
— Нормальная у меня жизнь была! Свиные рульки святы, — огрызнулся Кочевник, но вежливо подвинулся на скамье, освобождая для нас двоих место. Даже подал чистые кубки и разлил медовуху из своего кувшина. — Я ненавидел овощи, потому что Медвежий Страж их ненавидит. Мне было семь, когда я ел тыкву в последний раз. Тогда я и не знал, что она такая вкусная, если с козьим сыром да травами ее запечь! Удаль десяти медведей и божественная цельба, конечно, хороши, но овощи, оказывается, куда лучше. Особенно те, что солененькие! Вот наемся их до отвала и, может, тогда снова Стражу клятву понесу...
— Я, конечно, не знаток божественных провидений, но что-то подсказывает мне, что это работает не так... — заметил Солярис осторожно, садясь за стол тоже, на что Мелихор стукнула его кулаком в живот, — крошечным, но крепким, заставившим того согнуться пополам, — и пододвинула к Кочевнику новую корзину, только-только вынесенную с кухни. На этот раз в ней лежала отварная кукуруза.
— Кушай, Кай, кушай! Тебе надо выздоравливать, крепчать. А то Тесея в Хардвике ждет, будет волноваться, если не прибудешь за ней к сроку. Налить еще меда? Или пива принести? Может, хватит овощей, лучше ягод или сластей каких?
Мелихор придвинулась к Кочевнику вплотную. Все эти дни она заботилась о нем похлеще всех служанок, урчала и не отходила ни на шаг. Плакала она, впрочем, тоже больше, чем кто-либо, пока Кочевник стенал и обливался потом в лихорадке, и дыра в его груди заживала еле-еле, оставляя страшный шанс, что оправиться он уже не сможет. Сама-то Мелихор оправилась быстро, уже через два рассекала керидвенское небо, как дозорный, а затем сама вызвалась отнести Кочевника к Тесее в Хардвик, когда та с вороном прислала весть, что мир сида вернул ее в мир родной, прямиком домой в деревню, где они росли и жили.
Завидев, как мы с Солом снова переглядываемся, топя улыбки в меде, Кочевник заворчал, отсел от Мелихор в сторону, и по щекам его потек румянец, точно свежие брызги овощного сока.
— Ха-ха, а вспомнить-то, как все начиналось. Недаром говорят, что самая крепкая дружба — это дружба, зародившаяся после драки! — ощерился тот, когда Солярис, поддавшись на мои уговоры, согласился в конце пира разделить с ним полный рог с настойкой из мелассы. По традиции подобное питье связывало побратимов, как кровь, как одно сражение.
Сделав свой глоток, закрепив почетные узы, заставившие Кочевника гордо воссиять и снова схватиться за еду, Сол бросил на него хмурый взгляд.
— Дружба? Когда это мы успели стать друзьями? — И, когда лицо Кочевника вытянулось, и даже Мелихор выронила орешек из когтей, который грызла со всех сторон, пытаясь открыть, Солярис ухмыльнулся. — Да шучу я.
— Знаешь, дружба-дружбой, но мое желание убить тебя крепнет с каждым днем.
— Хочешь попробовать еще раз, пес?
И все стало, как прежде. Все снова стало хорошо.
***
— Готово, драгоценная госпожа! Мы закончили!
Как я и думала, мастера не управились к сроку, . Слуги только-только начали прибирать Медовый зал после отъезда ярлов, что пили и ели там восемь суток кряду. У его порога все еще вились атласные ленты, сорванные с потолка, и лежали грязные ковры, истоптанные в танцах. На задний двор катили пустые бочки, — по меньшей мере с сотню, а по всему замку тянулся пряный шлейф. Всего лишь пройдясь по коридору, уже можно было опьянеть.
Отложив стопку рыхлых бумаг и дощечек, — на бумагах Гвидион всегда излагал расходы и важные государственные моления, а на дощечках — прошения победнее да попроще, крестьянские или городские, — я поднялась со своего места и вышла из-за стола Совета. Самих советников здесь уже не было, поэтому не было свидетелей и того, как я заламываю от волнения пальцы, идя следом за мастеренком, прибежавшим ко мне с известием. Он, чумазый и сгорбленный после долгих часов работы, проводил меня в самое сердце замка — туда, где стены покрывали трещины, мрамор и кровь, и где каждая история брала свое начало.
— Он прекрасен, госпожа! — вздохнул Гвидион, прибыв на место даже раньше моего, несмотря на скорый отход ко сну: под шерстяном плащом угадывалась ночная сорочка. — Прекрасный трон для прекрасной королевы.
Трон. Он сменялся каждый раз, когда в Дейрдре сменялся правитель. Нынешний король всегда самолично заказывал трон для будущего. Но сначала он смотрел и предсказывал, каким правителем тот станет — какой камень, форма, цвет отразят его лучше, чем слова и мысли. Трон отцовский, который они дробили больше месяца, до того здоровым оказался тот монолит, был черным и с острыми гранями — прямо как отцовское сердце. Мой же трон, который теперь возвышался на его месте, напоминал сундук с сокровищами. Золотое стекло обрамляло самоцветы вдоль спинки с подлокотниками, и вместе они образовывали цветочный узор, похожий на витраж. Набравшись смелости, я медленно подступилась и дотронулась до них кончиками пальцев. Наощупь те оказались удивительно теплыми, будто нагрелись от тающих вокруг свечей, и грани их не резали, не цеплялись. Плавные, закругленные края без острых выступов и углов.
— Прекрасный трон, — повторила я шепотом и отстранилась, так и не осмелившись на него сесть.
Когда все ушли, я осталась. Стояла напротив трона точно так же, как в последний день, когда видела отца в живых. Тогда я была принцессой, заложницей чужой воли — теперь же я была королевой, заложницей судьбы. Раньше гобелены, шитые золотыми нитями, скрывали пятна и несовершенства этого зала, но я повелела снять их и отказалась возвращать. Поэтому тронный зал был совершенно пустым, одновременно чистым и скверным, белоснежным и темным в просачивающейся из окон чернильной ночи. Швы между каменными плитами напоминали шрамы на человеческом теле, темно-бордовые — их тоже оставили чужие мечи и жестокие приказы. Эти швы, как и потемневшие от времени молочные стены, были концом отцовской истории и началом моей. Потому я и не собиралась прятать их, покрывать золотом или отбеливать. Статуя Дейрдре из нефрита, воздев руки к небу, видела мою решимость их принять. И не допустить, чтобы их становилось больше.