Кристальный пик
Шрифт:
В преддверии грозы воздух будто затвердевал, становилось душно, как в городской башне, и так же влажно. Когда приоткрытую створку выбило до треска стекол, я спешно закрыла окно, и воздуха в доме стало еще меньше. Зато комнату быстро заполнил аромат брусники и жженного сахара, томящиеся в котелке, где обычно готовились супы. Размешав сюлт* черпаком, я взобралась на взбитую постель, скрестила ноги, оттягивая домотканную сорочку, чтобы прикрыть их, и вернулась к открытой книге.
— «С той поры Колесо года что не повернется, то злато и блага Дейрдре принесет», — продолжила читать я, прочистив горло. — «Пять десятков поворотов с последних бед — и всё истории о том, как Королева Драконоподобная забытую волю предка, Великой Королевы, исполняла. И жила так же светло и благодатно,
Переплет книги был тугим и твердым, а кожа — мягкой и блестящей от дорогого воска. Написанная в месяце нектара, что предшествовал текущему месяцу зверя, и доставленная ко мне меньше, чем за неделю, эта книга была особенной, потому что посвящалась мне одной. Оттого я и листала непривычно белые страницы так осторожно, а читала — бегло и скомкано, торопясь добраться до заветной ее части, что всегда называлась одинаково. «Славные имена и народные прозвания».
— Королева Драконоподобная, значит. Хм, не так уж скверно, как Лукана причитала, — вздохнула я довольно и заскользила ногтем по строчкам дальше. — «Ра'Ревальян она была, что для небес созданий Коронованная Солнцем означало — не ровня Старшим из созданий тех, но та, чьему слово их слова вразрез идти не имели силы». Так-так, а дальше... Костяная Принцесса. Ох, неужели, — Я мельком глянула на свое левое запястье, действительно прозрачное до костей, и невольно встряхнула им, чтобы спавший рукав его прикрыл. — Королева Проклятая, Дочь Тирана, Королева Светозарная... — А затем запнулась, почувствовав горечь во рту. — Солярис, ты слышал? Светозарная! Так меня Ллеу однажды назвал. Будто вчера это было. Мы тогда собирались лететь на Керидвен, и я стояла в... Ауч!
Каждый раз, когда Солярис расчесывал мне волосы, я вспоминала о прошлом. Сначала детство, когда он делал это впервые, неумело и грубо, скорее выдергивая локоны, нежели перебирая их. Затем я вспоминала день накануне сейма и редкие дни после, когда Матти отбыла в Сердце, а мои волосы отрасли до той длины, что я не могла управиться с ними в одиночку. После же я вспоминала нашу свадьбу — не сам праздник, полный музыки и драконьих танцев под луной, а ту крепкую косу, какую Сол заплел мне перед этим. Согласно дейрдреанской традиции, такой же крепкой была его любовь ко мне, и так же нежно, как он обращался с моими волосами, он клялся обращаться и со мной, своей женою.
С тех пор Солярис заплел мне тысячу кос, и с каждым разом навык его матерел: пальцы становились гибче и ловчее, движения мягче, и ни разу за долгие годы он не дернул меня за прядь так сильно, как сейчас.
Схватившись за ноющий затылок, я обернулась к нему, сидящему на постели у меня за спиной, с немым возмущением. Тогда Солярис молча указал пальцем вниз, на воронку из сшитых и скомканных одеял, откуда тянулись маленькие цепкие ручки. Мои волосы раскачивались прямо над ними, но то и дело выскальзывали.
— Ах, ты тоже хочешь заплести мне косу, Джёнчу?
Джёнчу, — так назывался «жемчуг» на драконьем, что было его именем истинным, причитающимся по роду, крови и трону, — сонно зевнул в ответ, пробужденный не то моим голосом, не то бурей за окном, а затем снова потянулся куда-то вверх, к моим волосам. У самого они были светлые, как песок с морского дна, в котором вилось неестественно сверкающее золото. Бирюзовые глаза были тем сокровенным помимо драгоценного имени, что королева Дейрдре даровала всем своим потомкам без исключения. Когда эти глаза впервые загорелись на фарфоровом лице с чертами до боли знакомыми, тонкими, мне подумалось, что две части наших с Солярисом душ наконец-то соединились в одном теле.
— Ай, ай, ай!
Я наклонилась к Джёнчу за поцелуем, и он наконец-то получил желаемое — ухватился за мою прядь всем своим кулачком. Затем дернул на себя, как поводья, и повис. Солярис засмеялся, поправляя ему задравшуюся рубашку вместо того, чтобы помочь мне. Поэтому, отцепив от себя Джёнчу и вернув того обратно в импровизированную колыбель, я первым делом взялась за костяной гребень, который Сол отложил на подоконник, и посмотрела на того серьезно.
— Знаешь, что-то ты больно веселый сегодня. Раз так, то твой черед заплетаться.
— Ай! Перестань, Руби. Прекрати!
Солярис отодвинулся, выдергивая свою копну из моих пальцев и гребневых зубцов. Та скользила, как настоящий шелк, и сверкала бессмертным перламутром. Он отпустил волосы тогда же, когда я впервые обрезала свои, отчего теперь они были одинаковой длины — у обоих до поясницы.
— Я завтра же состригу их.
— Только попробуй!
Конечно же, Солярис лгал. Он бы никогда не стал стричь волосы — они слишком нравились его сыну. Тот повизгивал от восторга каждый раз, когда солнце выходило из-за облаков и играло на жемчужных локонах, как на витраже, пуская по комнате разноцветные блики. Точно так же Джёнчу нравились и рога, как у Шэрая, однажды его посетившего — потому Солярис заимел у себя точно такие же (он так и не объяснил, как именно это сделал). Лик его по-прежнему оставался юным, но выражение изменилось тоже — стало мягче, а сам Сол — уступчивее, спокойнее. Как река, натолкнувшаяся на платину и вдруг обнаружившая, что та удерживает ее от падения в пропасть. Всякие забавы и другие заботы тут же переставали волновать его, стоило раздаться детскому плачу.
— Тише, ма'ди, это всего лишь гром.
Деревянная хижина, построенная вдали от людей и драконов, но близ богов на их священных холмах, где никто не смог бы найти нас среди вязовых деревьев и паутины сейда, содрогнулась от грозового раската за окном. Сол заурчал, сместив меня подле Джёнчу, и тот перестал плакать уже через минуту, а еще спустя пять снова заснул. Даже быстрее, чем я успела вспомнить, куда подевала бубенцы и мотанку.
Небо тем временем наконец-то разверзлось, по крыше забарабанил дождь. Я взглянула на книгу, закрытую на середине, и убрала ее в стопку, что росла каждое десятилетие и становилась высотой с древо. По выцветшим и размокшим корешкам можно было сосчитать, сколько лет я прожила на свете, потому что сама я уже начинала сбиваться со счета.
Солярис отвлекся и посмотрел на меня внимательно, словно подумал о том же самом.
Мы никогда не говорили об этом — о том, что я умру раньше, как умирают все люди, не дожив даже до тех лет, когда дракон только начинает считаться юным. Это было негласным запретом, той болью, которую мы делили на двоих, не ведая, что точно так же делим и годы жизни... Слова Сола о том, что он будет хранить в себе часть моей души до тех пор, пока носит в себе свою, оказались пророческими.
Время шло, неслись осени и зимы, а единственная перемена, что я наблюдала в отражении зеркал — это волосы, отрастающие, как у всех людей. Но не седеющие, как у них же. Даже когда минуло полвека, их так и не разбавило благородное серебро. Лицо не покрыла сеть из морщин, мышцы не стали рыхлыми, а тело — слабым и немощным. Ничего не изменилось с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет, и лишь к восьмидесятому своему году я наконец-то стала выглядеть на двадцать пять. И то, быть может, исключительно потому, что к тому времени мне пришлось познать, каково это — похоронить всех своих друзей и близких. Тогда же я наконец-то поняла, почему королева Дейрдре, бессменно правившая три сотни лет, три сотни раз его и покидала, путешествуя. Ни один человек, даже получив вместе с половиной драконьей души половину его жизни, не смог бы так долго выносить бремя королевской власти. К концу первой сотни лет устала выносить его и я.
Так появилась эта хижина. Так появился Джёнчу и мой период заветного покоя, который я наконец-то смогла себе позволить после того, как собрала тот Совет, который правил в мое отсутствие достойно. Ничуть не хуже, чем мои прошлые советники, тоже вписанные в одну из этих книг — Гвидион, Мидир и Ллеу.
— Помнишь, как Джёнчу заплакал, когда тальхарпу впервые услыхал? — спросил вдруг Солярис, когда мы вместе умостились на подушках в постели, по бокам от ребенка, сопящего в ее изголовье. — А когда матушка его на руки взяла и просто улыбнулась? Даже от грома он плачет, и так каждый раз происходит, хотя гром нынче случается чаще, чем рассветы.