Кристальный пик
Шрифт:
— Так дело в традициях? — спросил Солярис, вскинув голову, будто услышал только это. — Они важны для тебя?
Я смутилась, не ожидая, что праздный разговор о прическах вдруг зайдет в столь деликатное, почти интимное для каждой дейрдреанской женщины русло.
— Ну да, пожалуй.
— Почему?
— Потому что отец учил меня чтить наследие предков, дабы оно продолжало жить. Кто и зачем станет уважать наши обычаи, если это перестану делать я? К тому же подобный свадебный ритуал еще и проверка: насколько бережно жених будет обращаться с волосами невесты, настолько же бережно будет обращаться по жизни и с ней.
— Хм.
Солярис оттолкнулся от дверного дола, к которому приваливался
Как один и тот же мужчина может столь жестоко резать врагов и столь же нежно расчесывать женщине волосы?
— Вообще-то раньше я уже заплетал тебе косы, — напомнил Солярис, когда с гребнем было покончено. Все это время я старалась не двигаться и, кажется, даже не дышала, смущенно наблюдая за ним в зеркало. Там из-за моей уложенной макушки выглядывали лишь его прищуренные глаза, отражающие сосредоточенность, с которой он перебирал пальцами, сплетая вместе прядку за прядкой.
— Это не считается, мне тогда лет десять было. И не сказать, чтобы у тебя хорошо получалось.
— Всяко лучше, чем у тебя, Королева-Петушиный-Хохолок.
Я подавила улыбку и сложила руки на груди, но продолжила наблюдать за Солом краем глаза. По застывшему выражению его лица оказалось невозможно понять, о чем он сейчас думает. Та самая рубашка из небесно-голубого льна, пошитая королевской портнихой к моему Вознесению, подчеркивала бледность его кожи и такие же голубоватые прожилки под ней. В этот раз он оделся куда скромнее, отказавшись от эмалевого пояса, верхней накидки и даже от своего традиционного раскраса на лице. Видимо, не хотел привлекать внимание ярлов, которые и без того вечно пялились на него, как на иноземную диковинку. Правда, едва ли Солу с его неестественной красотой могло помочь не выделяться хоть что-то кроме холщового мешка на голове.
Когда четыре идеально заплетенные косы легли мне за спину, а еще две опустились на плечи, стало ясно, что окрашенную туманом часть прядей не спрятать: Солярис очень старался, но одна из кос все равно вышла исключительно красной от кончиков до корней. Я махнула рукой и надела поверх кованую диадему, решив, что не такая уж то и беда — куда важнее спрятать костяную руку, суставы и косточки которой по-прежнему просвечивались под истончившейся от гелиоса кожей. Меня саму она не особо смущала, но «храбрые мужи», которые должны были собраться на сейме, на практике часто оказывались не такими уж храбрыми. Немного подумав перед открытым настежь гардеробом, я натянула на левую руку перчатку из молочного бархата, пальцы которой обрамляли золотые нити и кольца. Пускай эта перчатка совершенно не сочеталась с летящим платьем из пурпурного серсенета, прославиться дурным вкусом было всяко лучше, чем уродством или проклятием.
— Кто тебя воспитывал?! Лесные звери? Теперь понятно, почему ты так не нравишься моему брату.
— Да что ты знаешь о воспитании, глупая змеюка! Сама феху с ансуз путаешь.
— Зато я ни у кого не списываю!
— Я тоже не списывал! Я всего лишь посмотрел!
Солярис шел размашистым шагом вдоль южного крыла и даже не замедлился, когда мы проходили мимо скриптория[5]. Я же остановилась, потрясенная доносившейся оттуда руганью. Даже пожилая весталка, нанятая мной для обучения грамоте служащих, была способна лишь на то, чтобы сердито стучать хворостиной по руническому алфавиту на полотне, не успевая вставить ни слова. А ведь когда-то мне казалось, что это хорошая идея — дать Кочевнику место в рядах моих хускарлов и образование в благодарность за все, через что он прошел ради меня, раз уж золото так ему претит… Теперь же, стоя в дверях и наблюдая, как они с Мелихор швыряются друг в друга деревянными дощечками с их первыми корявыми письменами на общем языке, я сомневалась в целесообразности своего решения.
Лишь Тесея — младшая сестра Кочевника, в обнимку с которой его выбросил Красный туман через сутки после моей смерти на том же месте в Рубиновом лесу, где выбросил и меня, — училась прилежно и не отвлекалась по пустякам. «Да она может связать одной ниткой все четыре ветра!» — хвалился Кочевник, когда знакомил нас. И действительно: сколько бы я ни встречала Тесею в замке, у нее при себе всегда была пара клубков пряжи и серебряное веретено, привезенное братом из Сердца. Даже сейчас одной рукой она писала, макая перо в чернила, а другой перебирала нити, лежащие на острых коленках. Черноволосая, как брат, но с круглым лицом и зелеными глазами, как почки на вишневом дереве по весне, Тесея для своих двенадцати лет была в два раза ниже и тоньше ровесниц, чем сильно напоминала меня в детстве. Покладистая и тихая, она, в отличие от своего старшего брата, вдобавок была такой трудолюбивой, что сама сшила себе платье из моего старого отрезка виссона, а из остатков принарядила в попоны несколько королевских лошадей.
— Рубин, — позвал меня Солярис вполголоса, остановившись в конце коридора.
Я тут же очнулась и поспешила за ним, стараясь не оглядываться, чтобы снова не пасть в сомнениях. Возможно, безопаснее было снабдить Кочевника телегой со шкурами и отправить домой… Или по крайней мере нанять для Мелихор отдельную весталку, а не сажать их вместе: недавно та тоже вызвалась постигать человеческую культуру, дабы ни в чем не уступать братьям.
Пока я размышляла об этом, впереди показался Медовый зал. Охраняющие его хускарлы при виде нас с Солярисом тут же расступились, и все, что тревожило меня прежде, вдруг перестало иметь значение.
— Помни, о чем мы говорили. Ты в своем праве. Я буду рядом, — повторил напоследок Сол мне на ухо, когда довел до помоста с Т-образным королевским столом, за которым, кстати, предполагалось место и для него. Но, как всегда отвергающий любые формальности, он лишь помог мне забраться, после чего юркнул за колонны, где в тени у неиспользуемого очага чувствовал себя куда комфортнее: там проще было скрытно наблюдать за залом и порядком в нем.
Сжав пустоту в заледеневшей от страха ладони, где еще несколько секунд назад лежали горячие пальцы Сола, я молча заняла свое место и только тогда позволила себе оглядеться.
Осунувшаяся от усталости Маттиола покорно опустилась рядом. Расшитый серебром хангерок почему-то делал ее вид еще более печальным. Но она действительно постаралась на славу. Хоть столы в этот раз и были куда меньше, чем на пиру Вознесения, — на сам сейм ярлы прибывали лишь в сопровождении десяти приближенных хускарлов — богатство блюд это не умаляло. По стенкам глиняных кувшинов стекали дорожки пенистого ячменного эля, на бронзовых подносах громоздился свежеиспеченный хлеб и рубленый ливер, обжаренный на смальце[6], а у каждого гостя под рукой лежало минимум по одной перепелке, фаршированной пряным тмином и жирным скиром. Скатерть из зеленых ветвей можжевельника распускала по залу хвойный аромат. Крупные синие ягоды, свисающие с них гроздями, можно было срывать руками и есть вприкуску — их сладость хорошо сочеталась с пряностью кровяных колбас из дичи, лежащих там же в мисках.