Критические статьи, очерки, письма
Шрифт:
Гюго видит непосредственную связь между типическим явлением и реальностью. В сложном творческом процессе поэт-художник достигает своей цели лишь тогда, когда созданный им типический образ является не абстрагированным понятием, но живым существом, более реальным, чем любой из тех, «кто сейчас ходит по улице и считает себя живым».
Существенная черта подобного образа состоит в том, что это «миф с человеческим лицом, вылепленным с таким совершенством, что оно смотрит на вас, и взгляд его — зеркало; притча, как будто толкающая вас локтем; символ, кричащий: «берегись!» Идея, ставшая нервами, мускулами и плотью; мысль, у которой есть сердце, чтобы любить, нутро, чтобы страдать, глаза, чтобы плакать, зубы, чтобы пожирать
В этих суждениях Гюго, при всей метафоричности стиля, наличествует попытка выявить реальные, осязаемые элементы типического образа.
Излагая свои эстетические принципы, Гюго весьма часто обращается к библейским персонажам и вводит в свои рассуждения идеалистическое понятие бога; разумеется, что подобный анализ усложняет восприятие эстетических положений Гюго и лишает их конкретного смысла. Можно привести следующее утверждение: «Человек — только предпосылка, типический образ — это вывод; бог творит явление, гений дает ему имя; бог создает скупца вообще, гений создает Гарпагона; бог создает предателя вообще, гений создает Яго».
Правда, многочисленные обращения поэта к богу, к библейским образам нисколько не доказывает религиозности Гюго, и книга «Вильям Шекспир» враждебна католическим догматам, так же как и многие другие произведения писателя.
В книге «Вильям Шекспир» Гюго осуждает монархический деспотизм, издавна существовавший в различных странах мира. Эта политическая ориентация Гюго определила его резко отрицательное отношение к официальной историографии, которая в ложном свете изображала события и факты минувших эпох. Он предлагает пересмотреть принципы исторической науки, отказаться от превознесения и почитания королей, императоров, монархов, которых реакционная история возвела в ранг «великих» личностей.
В течение многих веков, по установившейся традиции, важнейшим объектом истории являются деяния королей, коронования, бракосочетания, крестины и смерть монархов, казни и празднества, «великолепие одного, подавляющего всех, торжество того, кто родился властелином, подвиги меча и топора…» «Что происходит в Лувре? Что происходит в Ватикане? Что происходит в Серале? Что происходит в Буэн Ретиро? Что происходит в Виндзоре? Что происходит в Шенбрунне? Что происходит в Потсдаме? Что происходит в Кремле? Что происходит в Ораниенбауме? Никаких других вопросов. Человечество не интересуется ничем, кроме этих десяти или двенадцати домов, в которых история служит привратницей».
Регистрируя маловажные факты, придворные историки обходят молчанием события первостепенного значения, события, определяющие прогресс цивилизации. Почему же историки уделяют столь значительное внимание жизни монархов и с подобострастием описывают придворные нравы и интриги? Гюго дает прямой ответ на этот вопрос: «Король платит, народ не платит». В силу этого обстоятельства историки играют жалкую роль придворных лакеев и, «получая приказания в королевской приемной», превозносят вымышленную божественность королей, первосвященников. «В этой истории есть все, — отмечает Гюго, — кроме истории. Она выставляет напоказ принцев, монархов и полководцев; о народе, о законах, о нравах в ней говорится очень мало, о литературе, об искусстве, о науке, о философии, о движении общественной мысли, одним словом о человеке, — ничего. Путь цивилизации отмечается датами царствования, а не прогрессом».
В противовес историческим очеркам монархической ориентации, где в силу закоренелых предрассудков исследователи искажали факты и не обращали внимания на существенные черты эпохи, Гюго предлагает создать новую правдивую историю трудовой деятельности народных масс, героями которой должны быть и рабочий-стеклодув, основавший во Франции в 1663 году производство хрусталя, и горожанин, который при Карле VIII противопоставил Генеральным
«Достоверная история, — говорит Виктор Гюго, — …отбросит всякий вымысел, откажется от снисходительности, будет логично классифицировать все явления, разбираться в глубоких причинах, философски и научно изучать периодические кризисы человечества и меньше считаться с великими ударами саблей, чем с великими сдвигами в области идей».
Требование создать в современной ему Франции новую историческую науку, изменив ее содержание и политическую направленность, соответствовало интересам демократического общества, верившего в социальный прогресс. Исторический оптимизм Гюго проявляется в многочисленных главах книги «Вильям Шекспир», где автор убежденно заявляет, что времена угнетателей проходят, что тираны обращены в бегство мыслителями, что в обществе значение завоевателей падает, что отныне победителями и освободителями человечества будут люди мысли и мира.
Исторический очерк «Париж» был написан в 1867 году; первоначально он был задуман как небольшое предисловие к книге «Paris-Guide» — своеобразному путеводителю по Парижу, который готовился издателем Лакруа при участии ряда французских литераторов в связи с открывавшейся в апреле 1867 года Парижской международной выставкой. Однако в процессе работы над очерком Гюго настолько превысил первоначально намеченные размеры предисловия, что его «Париж» пришлось издать отдельной брошюрой в виде приложения к путеводителю.
Всемирная выставка 1867 года, привлекшая огромное количество участников и посетителей из многих стран, была устроена правительством Наполеона III с целью поднять морально-политический престиж Второй империи. Однако согласие Гюго участвовать в издании, имевшем целью популяризировать эту выставку, отнюдь не было актом его примирения с Наполеоном III. Он по-прежнему пользовался всякой возможностью, чтобы на весь мир объявить о своей ненависти к «Наполеону Малому»; но в полном соответствии с идеализмом своих исторических воззрений, Гюго продолжал видеть в государственном перевороте 2 декабря 1851 года лишь результат злой воли одного человека. Готовящаяся выставка воспринималась им вне всякой связи с политикой Второй империи. Он видел в этой выставке проявление некоей особой мессианской роли Парижа, причем сам Париж рассматривался им абстрагированно от конкретной исторической обстановки 60-х годов.
Париж, «истинный» Париж, в представлении Гюго, — это постоянный великий «очаг революционных откровений», «Иерусалим человечества», оставшийся неизменным со времени французской революции 1789 года, очаг, который, по мысли Гюго, всегда стоял и будет вечно стоять в центре поступательного движения человечества.
А. И. Герцен писал по поводу заблуждений автора «Парижа»: «Он приветствует Париж путеводной звездой человечества, сердцем мира, мозгом истории, он уверяет его, что базар на Champs de Mars [304] — почин братства народов и примирения вселенной. Пьянить похвалами поколение, измельчавшее, ничтожное, самодовольное и кичливое, падкое на лесть и избалованное, поддерживать гордость пустых и выродившихся сыновей и внучат, покрывая одобрением гения их жалкое, бессмысленное существование, — великий грех».
304
Марсовом поле. — М. Т.