Критические статьи, очерки, письма
Шрифт:
Однако, несмотря на этот характерный для метафизического мышления Гюго «грех» великого поэта, очерк «Париж», несомненно, является одним из наиболее ярких публицистических творений Гюго, исполненным страстным пафосом обличения социального зла. Цензурные условия не давали Гюго возможности называть вещи своими именами и прямо осудить все то, что творилось во Франции при новоявленном императоре; однако, объявляя, что Вторая империя имеет такое же отношение к «истинному Парижу», «Парижу прошлого и настоящего», как опухоль к целому организму, писатель, несомненно, давал прямую оценку режиму Наполеона III.
Ведущей темой очерка является идея мира. Страстные мечты о человечестве, которое будет «пожимать плечами
Очерк «Париж» открывается главой «Грядущее», в которой Гюго развивает свои представления о человечестве в XX веке, о некоей единой нации, «имя которой будет Европа», а центром и руководителем все тот же «истинный» Париж. Утопические представления Гюго о путях человечества, которое в один прекрасный день, без каких бы то ни было революционных потрясений, просто в силу самого естественного развития цивилизации внезапно поймет, что «если по ту сторону Атлантического океана есть быки, то по эту сторону есть голодные рты», — конечно, предельно наивны. Но в утопических представлениях Гюго о будущем таится огромная сила обличения настоящего. Само утверждение будущего построено у писателя таким образом, что является одновременно отрицанием современного ему порядка вещей. Рисуя черты будущего человечества, Гюго пользуется своеобразным приемом, который можно было бы назвать приемом «встречных оценок»; он постоянно сталкивает настоящее и будущее, как бы сравнивает их социальные и этические нормы.
Взгляды граждан будущей «единой нации» преподносятся Гюго с точки зрения норм и понятий современной ему жизни. Почти вся глава «Грядущее» состоит по существу из своеобразного перечисления тех пунктов, которые будут непонятны этой будущей «удивительной науке», и каждый из этих пунктов является пунктом обвинительного акта, предъявляемого Гюго современной ему действительности.
«Ей покажется удивительной та слава, которой пользуются ныне конические снаряды… то, что в XIX веке Европа пожертвовала населением целой столицы… ради того, чтобы разрушить небольшой город, Севастополь, — покажется им… весьма странным событием… такой бедный островок, как Джерси, не раз подумает, прежде чем позволит себе прихоть, — как он сделал это в августе 1866 года, — повесить человека, чья виселица обходится в две тысячи восемьсот франков. Люди перестанут бросать деньги на подобные излишества».
При всей наивности социальной утопии Гюго, при всей буржуазной ограниченности его представлений о Европе XX века, оказавшихся столь непохожими на историческую обстановку Европы эпохи империализма, мечты великого поэта о «повсеместной перековке мечей и оков в орала», о том времени, когда «на смену рекам-границам придут реки-артерии», когда не будет больше «ни таможен на границах… ни предрассудков в умах», волнуют и в наши дни своим высоким гуманистическим пафосом и историческим оптимизмом.
Глава «Минувшее» представляет собой, по выражению самого Гюго, «погружение в страшную бездну прошлого». «Прошлое» Парижа — это его история до французской буржуазной революции 1789 года. Эта революция является для Гюго тем водоразделом, с которого собственно и начинается подлинная история Парижа.
Гюго изображает прошлое как бесконечную цепь народных страданий. Один за другим он приводит яркие эпизоды, характеризующие бесправие народных масс дореволюционной Франции. Гюго полон страстным сочувствием к угнетаемым и бесправным и острой ненавистью к их угнетателям.
Но даже эта глава, воспроизводящая самые темные страницы истории, проникнута историческим оптимизмом, полна все той же неколебимой веры в прогресс. Даже в этих «сточных канавах истории» писатель обнаруживает ясные приметы движения человечества вперед. Это «нагромождение страданий» не бесплодно. «Мрак прошлого имеет свой итог — 1789». И если в начале главы Гюго заявляет, что история Парижа пугает его как мыслителя, то в конце своего исторического экскурса он призывает постигнуть смысл событий и положительно воспринять их. «Принимайте… историю такой, какова она есть, — пишет он, — ужаснитесь ей в той мере, в какой она того заслуживает, но… в конце концов, вы станете ею восхищаться. В ней первое слово — король, последнее — народ. У всех этих фактов есть исток — деспотизм, у них есть устье — демократия».
«История, — заявляет Гюго, — шаг за шагом утверждает прогресс», ибо прогресс — основной закон, управляющий событиями. Идея прогресса выступает в очерке «Париж» в высоко поэтическом аспекте, как идея движения человечества от мечты к действительности. «Тот, кто мечтает, — предтеча того, кто мыслит, — пишет он. — То, что предстоит осуществить, — это глыба, которую надо обтесать; первыми начинают ее обтесывать мечтатели… — Первая фраза возможного — это невозможное… Сгустите все мечтания — я вы получите действительность». Яркое проявление движения от мечты к действительности Гюго видит в научном и техническом прогрессе своего времени. Именно в этом плане и рассматривает он Всемирную выставку. «Всякая всемирная выставка как бы подводит итоги цивилизации, — пишет он. — Внешне — сопоставляются и сравниваются изделия, по существу же — это сличение утопий. Всякое изделие первоначально было химерой. Видите это пшеничное зерно: для тех, кто питался желудями, оно казалось бессмыслицей».
Если в 40-х годах в «Рейне» Гюго элегически сетует на то, что проведенная железная дорога уродует прекрасный пейзаж, то в «Париже» «бог локомотива» — существенная черта эпохи, безоговорочно принимаемая и возводимая в поэтический образ.
Успехи и достижения в области технических знаний предстают писателю как символ торжества человеческого разума. «Все отрасли промышленности наших дней — это вчерашние утопии, — пишет он. — Возьмите факт, алгебраически самый положительный, проследите его из века в век — и в конечном счете вы натолкнетесь на пророка. Что за фантаст Дени Папен! Можно ли представить себе котел, преобразующий мир? И как умеет Академия наук время от времени образумливать всех этих изобретателей! Они всегда неправы сегодня и правы завтра. А ведь для целого множества химерических мечтаний «завтра» уже настало; в этом и состоит сегодня общественное богатство и всеобщее процветание».
Многие европейские писатели середины XIX века, видевшие, что успехи цивилизации поставлены на службу господствующему классу, осуждали эту цивилизацию. У Гюго — подлинного демократа — успехи науки вызывают величайшее сочувствие и восхищение. Он видит в прогрессе истинную поэзию, высшую красоту: «Фотография, телеграф, аппарат Морзе… трансатлантический кабель, артезианское бурение… сверлильные машины, паровой двигатель на железных дорогах, в сельском хозяйстве, на кораблях, винт в океане в ожидании винта в атмосфере — что же все это! Мечта, сконденсированная до того, что она стала реальностью. Непостижимое, ставшее повседневным. Так продолжайте же вы, педанты, отрицать, а вы, провидцы, идти вперед».