Критические статьи, очерки, письма
Шрифт:
Кого же?
Девяносто третий год.
Итак, мы, живущие в девятнадцатом веке, давайте считать за честь эти оскорбительные слова: «вы — люди Девяносто третьего года».
Более того: не меньше, чем к Девяносто третьему году, принадлежим мы и к Восемьдесят девятому. Революция, вся революция в целом — вот источник литературы девятнадцатого века.
А затем можете осуждать эту литературу или прославлять ее, ненавидеть или любить, бранить или приветствовать — это зависит от того, какое количество будущего несете вы в себе; что за дело этой литературе до вашей враждебности и ярости; она — логический вывод из великого хаотического и созидательного события, пережитого нашими отцами и ставшего новой исходной точкой движения мира. Кто против этого события, тот против нее, кто за это событие, тот на ее стороне. Ее значение равно значению этого события. На этот счет реакционные писатели не ошибаются, чутье католиков и роялистов никогда их не обманывает; они всегда распознают революцию, явную или скрытую, эти эрудиты прошлого отпускают современной литературе почетное для нее количество диатриб, их отвращение к ней доходит до конвульсий; один из их журналистов — кажется, он епископ —
Но самый факт подмечен верно. В этой литературе присутствует демократия.
Революция выковала фанфару; девятнадцатый век трубит в нее.
О! Это утверждение нам нравится, и, право, оно не пугает нас; признаемся в своей славе: мы — революционеры. Мыслители нашего времени — поэты, писатели, историки, ораторы, философы — все, все, все ведут свое начало от французской революции. Они порождены ею и только ею. Восемьдесят девятый год разрушил Бастилию, Девяносто третий год развенчал Лувр. Восемьдесят девятый год дал нам Освобождение, Девяносто третий год — Победу. Восемьдесят девятый и Девяносто третий годы, — люди девятнадцатого века порождены ими. Вот их отец и мать. Не ищите для них другой преемственности, другого начала, другого вдохновения. Они — демократы идеи, наследники демократов действия. Они — освободители. Идея Свободы склонялась над их колыбелью. Все они вскормлены этой великой грудью, питались ее молоком, у всех них в костях ее мозг, в воле ее сила, в разуме ее возмущение, в мыслях ее пламя.
Даже те из них (а есть и такие), которые родились аристократами в семьях, принадлежавших прошлому, и явились в мир своего рода отщепенцами, даже те, кто волей судьбы с раннего детства был воспитан в духе тупого противоречия прогрессу и в своих речах, обращенных к веку, начал с какого-то роялистского лепета, даже и они, уже с тех пор, с самых юных лет, — они не станут опровергать меня, — ощущали в себе божественное чудовище. В них клокотало это гигантское событие. В глубине их сознания возникали таинственные идеи; они в смятении прислушивались к тому, как в их душе расшатываются ложные убеждения, как дрожит, трепещет и понемногу дает трещины темная поверхность монархизма, католицизма, аристократических предрассудков. И однажды, вдруг, неожиданно, в них завершилось набухание истины, они раскрылись, подобно почке, разверстые светом, который не упал на них, но — и это еще более прекрасное чудо — брызнул из них, потрясенных, и озарил их, охватив пламенем. И, сами того не зная, они стали кратерами.
Их упрекали в этом, как в предательстве. В самом деле, они изменили божественному праву ради права человеческого. Они повернулись спиной к ложной истории, к ложному обществу, к ложной традиции, к ложной догме, к ложной философии, к ложному свету, к ложной истине. Свободный дух, устремляющийся ввысь, птица, летящая навстречу заре, противны умам, насыщенным невежеством, и зародышам, сохраняемым в спирту. Зрячий наносит обиду слепым; тот, кто слышит, вызывает возмущение глухих; тот, кто ходит, смертельно оскорбляет калек. В глазах карликов, недоносков, ацтеков, мирмидонов и пигмеев, навеки скованных рахитизмом, рост — это отступничество.
На долю писателей и поэтов девятнадцатого века выпало завидное счастье быть порожденными всемирной катастрофой, явиться после крушения старого, сопровождать новый восход света, стать носителями обновления. Это налагает на них обязанности, неведомые их предшественникам, обязанности сознательных реформаторов и непосредственных проводников цивилизации. Они ничего не продолжают, они переделывают все заново. Новые времена — новые обязанности. Ныне задача мыслителей стала сложнее: недостаточно думать, нужно любить; недостаточно думать и любить, нужно действовать; недостаточно думать, любить и действовать, нужно страдать. Положите перо и идите туда, где вы слышите свист картечи. Вот баррикада — деритесь на ней. Вот изгнание — принимайте его. Вот эшафот — пусть будет так. В случае нужды в Монтескье должны проявиться черты Джона Брауна. Лукреций, который необходим нашему созидающему веку, должен содержать в себе Катона. Братом Эсхила, написавшего «Орестею», был Кинегир, который впивался зубами во вражеские корабли; этого было достаточно для Греции времен Саламина — этого недостаточно для послереволюционной Франции; мало того, что Эсхил и Кинегир — два брата, нужно, чтобы это был один человек. Таковы современные нужды прогресса. Те, кто служит великому, неотложному делу, никогда не могут быть слишком великими. Перекатывать идеи, складывать горой очевидности, наслаивать друг на друга принципы — вот в чем должна заключаться грандиозная перестройка. Взгромоздить Пелион на Оссу — детский труд по сравнению с этой гигантской работой: водрузить право на пьедестал истины. Затем взобраться туда и среди раскатов грома свергнуть с трона узурпацию, — вот что предстоит сделать.
Будущее торопит. Завтрашний день не может ждать. Человечеству нельзя терять ни минуты. Скорее, скорее, поспешим, ведь несчастные стоят на раскаленном железе. Они голодны, их мучит жажда, они страдают. О, страшная худоба измученного человеческого тела! Тунеядцы смеются, плющ зеленеет и растет, омела расцветает, солитер счастлив. Благоденствие аскариды — какая это мерзость! Уничтожить того, кто пожирает, — вот в чем спасение. Ваша жизнь носит в себе смерть, которая чувствует себя прекрасно. Слишком много нужды, слишком много лишений, слишком много бесстыдства, слишком много обнаженного тела, слишком много домов терпимости, слишком много каторжных тюрем, слишком много лохмотьев, слишком много обессиленных, слишком много преступлений, слишком много темноты, недостаточно школ, слишком много невинных существ расцветает для зла. Убогая постель бедных девушек вдруг покрывается шелком и кружевами, а это еще худшая нищета; рядом с горем гнездится порок, одно влечет за собой другое. Такому обществу нужно помочь как можно скорее. Поищем лучшего. Все на поиски! Где земля обетованная? Цивилизация хочет идти вперед. Давайте примерять теории, системы, улучшения, изобретения, усовершенствования, пока не найдем обувь по этой ноге. Примерка ничего не стоит или стоит немного. Примерить — не значит принять. Но главное, и прежде всего, — не будем жалеть света. Всякое оздоровление начинается с широко раскрытых окон. Откроем настежь умы. Проветрим души.
Торопитесь, торопитесь же, мыслители. Дайте человечеству вздохнуть полной грудью. Пролейте надежду, пролейте идеал, творите добро. Шаг за шагом, горизонт за горизонтом, победа за победой; и не считайте, что вы уже выполнили свой долг, если вы дали то, что обещали. Сдержать обещание — значит дать новое обещание. Сегодняшняя заря налагает на солнце обязательство, которое оно должно выполнить завтра.
Пусть ничто не пропадет даром. Пусть ни одна сила не останется втуне. Все за работу! Необходимость в ней повсеместна. Довольно праздного искусства. Поэзия — служанка цивилизации, — что может быть восхитительнее? Мечтатель должен стать открывателем; строфа должна требовать. Красота должна пойти на службу к честности. Я — слуга своей совести, она звонит мне, и я являюсь! Иди! Я иду. Чего ты хочешь от меня, о истина, единственная владычица в этом мире? Пусть каждый ощутит в себе жажду творить добро. Иной раз книга — это помощь, которой ждут. Идея — бальзам, слово — повязка, наложенная на рану; поэзия — врач. Пусть никто не плетется в хвосте. Страждущий теряет силы, пока вы медлите. Нужно всем стряхнуть с себя ленивую спячку. Оставим кейф туркам. Пусть все трудятся на благо всем, стремясь вперед, не страшась усталости. Неужели вы будете считать свои шаги? Прочь, бесполезное! Прочь, косность! Что значит мертвая природа? Все — живет! Жить — это долг каждого. Идти, бежать, лететь, парить — таков всеобщий закон. Чего же вы ждете? Почему стоите на месте? О! Иной раз, кажется, хотелось бы, чтобы камни возроптали на медлительность человека.
Иногда уходишь в лес. Кому не случается впасть в уныние? Кругом столько печального. Привал еще далек, — когда еще наши усилия дадут плоды! Поколение отстает, дело века на точке замерзания. Как! Еще столько страданий! Можно подумать, что мы пошли назад. Повсюду растет суеверие, подлость, глухота, слепота, слабоумие. Карательная система способствует огрубению нравов. Поставлена отвратительная задача: увеличить благосостояние, заставив отступить право, пожертвовать высшей стороной человека ради низшей; променять принципы на аппетит; кесарь заботится о чреве, а я отдаю ему свой мозг; извечная продажа права первородства за чечевичную похлебку. Еще немного, и эта роковая бессмыслица может заставить цивилизацию свернуть на ложный путь. Откармливаемой свиньей окажется не король, а народ. Но, увы, даже эта постыдная уловка не помогает. Бедность нисколько не идет на убыль. Вот уже десять лег, вот уже двадцать лет, как статистика дает все одну и ту же цифру для проституции, нищенства, количества преступлений, зло не уменьшается ни на один гран. Подлинного образования, образования бесплатного, нет и в помине. А между тем должен же ребенок знать, что он человек, а отец — что он гражданин. Где обещания? Где надежды? О! Бедное, несчастное человечество! В лесу хочется позвать на помощь; хочется молить опоры, защиты и поддержки у великой сумрачной природы. Неужели это таинственное единство сил равнодушно к прогрессу? Умоляешь, зовешь, протягиваешь руки во мглу. Слушаешь, не превратятся ли шумы в голоса. Источники и ручьи должны были бы лепетать: «Вперед!» Хотелось бы, чтобы соловьи пели «Марсельезу».
Впрочем в конце концов такие остановки — явление вполне нормальное. Отчаиваться было бы глупо. Народы не могут двигаться вперед без привалов, без передышки; им необходимо перевести дух, — ведь и в смене времен года неизбежно наступает зима. А все-таки гигантский шаг, Восемьдесят девятый год, сделан. Терять надежду было бы нелепо; но толкать вперед необходимо.
Толкать вперед, торопить, бранить, будить, подстрекать, вдохновлять — эта миссия, повсюду выполняемая писателями, и придает литературе нашего века столь могучий и самобытный характер. Хранить верность всем законам искусства, сочетая их с законами прогресса, — такова задача, которую победоносно разрешают столько благородных и смелых умов.
Отсюда это слово — Освобождение, — сияющее над всем, как будто оно написано прямо на челе идеального.
Революция — это облагороженная Франция. Был день, когда Франция оказалась в горниле; у иных воинственных мучениц в горниле вырастают крылья; и из этого пламени титаническая подвижница вышла архангелом. Ныне весь мир называет Францию — Революцией; и это слово — Революция — будет именем цивилизации отныне и до тех пор, пока его не заменит другое слово — Гармония. Повторяю, не ищите больше нигде истоков и места рождения литературы девятнадцатого века. Да, все мы, сколько ни есть нас, все мы, великие и малые, влиятельные и непризнанные, знаменитые и безвестные, во всех наших произведениях, и хороших и плохих, в поэмах, драмах, романах, истории, философии; да, все мы повсюду, всегда — и на трибуне собраний, и перед толпами зрителей в театре, и в тиши уединения; да, все те, кто борется с насилием и обманом, все те, кто возвращает достоинство побитым камнями и угнетенным, все те, кто делает логические заключения и идет прямо к цели, все те, кто утешает, помогает, поднимает, внушает мужество, обучает, перевязывает раны в ожидании выздоровления; да, все мы, превращающие милосердие в братство, милостыню в помощь, безделье в труд, праздность в полезную деятельность, централизацию в единую семью, бесправие в справедливость, буржуа в гражданина, чернь в народ, сброд в нацию, нации в человечество, войну в любовь, предрассудки в свободу совести, границы в места спайки, преграды в раскрытые ворота, колеи в рельсы, церковные ризницы в храмы, злые инстинкты в волю к добру, жизнь в право, монархов в людей; да, все мы, освобождающие религию от ада, а общество от каторги; да, все мы, братья отверженного, крепостного, феллаха, пролетария, обездоленного, эксплуатируемого, преданного, побежденного, проданного, закованного, принесенного в жертву; мы, братья проститутки, каторжника, невежды, дикаря, раба, негра, осужденного и проклятого, — да, все мы — твои сыновья, Революция!