Критика цинического разума

Слотердайк Петер

В системе буржуазного общества могут быть объективно выде­лены, в первую очередь, три классовых сознания: буржуазии (класс капиталистов), пролетариата (класс производителей) и промежуточ­ных функционеров («средний класс»), с которым в разнообразных сочетаниях соединяется сознание работников надстройки — некой группы ученых, судей, священников, деятелей искусства и филосо­фов с нечетким классовым профилем.

При взгляде на обычных работников умственного труда сразу же бросается в глаза, что они, как правило, понимают свою деятель­ность совершенно иначе, чем им следует ее понимать в соответствии с предложенной Марксом моделью. О своей роли в «хозяйстве» общественного труда и власти интеллектуальные работники по боль­шей части не знают ровным счетом ничего. Они остаются весьма далекими от «почвы фактов», витают в облаках и взирают

на сферу «действительного производства» из невероятной дали. Таким обра­зом, они пребывают, по Марксу, в мире глобальной идеалистичес­кой мистификации. Умственный «труд» — само сочетание этих слов

уже представляет собой критичес­кую атаку — предпочитает не вспоминать о том, что он тоже яв­ляется разновидностью труда. У него вошло в обычай не зада­ваться вопросом о своей взаимо­связи с трудом материальным, ручным и исполнительским. Таким образом, вся классическая тради­ция от Платона до Канта пренеб­регает тем социальным базисом, на который опирается надстройка те­ории: рабовладельческой экономи­кой, крепостным правом, отноше­ниями, складывающимися между

людьми, зависимыми от процесса труда. Она заявляет мотивами сво­его действия независимые духовные факторы: стремление к истине, добродетельное сознание, божественное призвание, абсолютность ра­зума, талант и гениальность.

В противовес этому марксизм постоянно подчеркивает тот факт, что труд продолжает оставаться элементарным жизненным отноше­нием, с которым должна считаться теория действительного. Там, где она не обнаруживает такого желания и намеревается воспарить над этими основами, ее требуется разоблачить. Это разоблачение пони­мается как «возвращение с облаков на землю», как grounding*. Ти­пичным для Маркса приемом критического разоблачения поэтому является переворачивание: постановка сознания с головы на ноги. Ноги означают в данном случае получение представления о своем месте в процессе производства и в классовых структурах. Разобла­чению должно подвергнуться то сознание, которое не желает знать своего «социального бытия», своей функции в рамках целого, а по­тому закосневает в мистификации, в идеалистической изоляции. Именно в этом свете марксистская критика рассматривает друг за другом мистификации религии, эстетики, юстиции, общего блага, морали, философии, науки.

Наряду с критикой мистифицированного сознания, теория Мар­кса содержит в себе и второй вариант критики идеологий, который имел массу последствий и определил критический стиль марксизма, его способ ведения полемики: теорию характерных масок. Будучи теорией масок, марксизм a priori проводит различие между личнос­тями как индивидами и как носителями классовых функций. При этом остается не вполне ясным, что именно в том или ином случае является прикрывающей маской, а что — прикрываемым этой мас­кой: индивидуальность есть маска, прикрывающая классовую фун­кцию, или же классовая функция есть маска, прикрывающая индиви­дуальность? Большинство критиков, имея на то неплохие основания,

избирают антигуманистический вариант ответа: индивидуальность — это маска, скрывающая классовую функцию. К примеру, нет ника­ких сомнений в том, что могут существовать кристально-чистые в человеческом плане капиталисты — как то доказывает история бур­жуазной филантропии, которую с такой страстью обличают маркси­стские критики. Гуманными они являются лишь потому, что такова индивидуальная маскировка социальной антигуманности. По свое­му социальному бытию они, несмотря ни на что, являются персони­фикациями стремления к извлечению прибыли, характерными мас­ками, прикрывающими подлинное лицо капитала. Да, в некотором отношении они являют собой большее зло для агитаторов, чем са­мые безжалостные эксплуататоры, потому что своим существовани­ем порождают у рабочих патриархальные иллюзии. Отражением этой теории с точностью до наоборот выступает «буржуазная» теория со­циальных ролей, которая понимает социальные функции («роли») как маски, которыми прикрывается индивидуальность, в лучшем случае, чтобы, меняя их, «играть свой спектакль».

Разумеется, и сознание рабочего поначалу мистифицировано. Его воспитание происходит на основе принципов господствующих идеологий и не допускает никаких иных вариантов. Однако рабочее сознание в то же время готово для восприятия реалистических пред­ставлений — по той причине, что оно непосредственно

связано с трудом. Реалистический инстинкт позволяет неплохо разбираться в хитросплетениях мыслей, существующих в головах «тех, кто там, наверху». Рабочее сознание прочно опирается на реалистическую почву. По этой причине Маркс — и оптимизм его здесь весьма при­мечателен — считает, что рабочее сознание способно достичь незау­рядных результатов в учебе, в процессе которой пролетариат выра­ботает трезвый взгляд на свое политическое положение и полити­ческую мощь, а затем претворит это сознание в революционную практику. Благодаря этому сознание обретет новое качество.

Здесь пролетарское Просвещение осуществляет скачок от тео­ретического преобразования к преобразованию практическому; оно оставляет приватную сферу «всего лишь мыслей», неважно, истин­ных или ложных, и переходит к общественной организации их в но­вое, истинное классовое сознание; истинным же оно является пото­му, что понимает свои жизненные интересы и развивает себя в борь­бе против эксплуатации и угнетения. Просвещение, таким образом, находит свое завершение в практике, благодаря чему преодолевает­ся разделение общества на классы. Здесь обнаруживается принци­пиально двусмысленный характер «теории» Маркса. С одной сто­роны, она овеществляет каждое сознание, превращая его в функцию социального процесса; с другой — стремится создать возможность освобождения сознания от мистификации. Если марксизм понима­ют как теорию освобождения, то акцент делают на формировании сознания пролетариата и его союзников, ведущем к освобождению.

Это перспектива формирования «субъективности» (якобы) после­днего угнетенного класса. Если он освободится от своего тяжкого положения, то создаст предпосылку для реального освобождения (от эксплуатации) всех. Освобождение рабом самого себя должно, по законам идеальной диалектики, вести к освобождению господина от вынужденной необходимости быть господином. Тот, кто желает ви­деть Маркса «гуманистом», делает акцент на этой стороне дела. Ее суть — антропология труда. В соответствии с ней рабочий обретает «себя самого» лишь тогда, когда он наслаждается теми продуктами, на которые потратил свою энергию, и когда ему уже не приходится отдавать прибавочную стоимость тем, кто господствует над ним. Освобождение предстает в этой модели как присвоение производя­щим субъектом самого себя в своих продуктах. (Если это не идеали­стический ход мысли, то хотелось бы знать, что тогда еще можно считать идеализмом.)

При другом взгляде на вещи на первый план в марксистской критике выдвигают «антигуманистический», «реалистический» под­ход. Акцент при этом делается не на диалектике освобождения, а на механизмах универсальной мистификации. А именно: если всякое сознание ложно настолько, насколько это соответствует его положе­нию в процессе производства и в процессе осуществления власти, то оно с необходимостью останется в плену своей ложности до тех пор, пока эти процессы продолжаются. А ведь марксизм ежедневно и ежечасно подчеркивает то, что эти процессы идут полным ходом. Тем самым выявляется скрытый функционализм теории Марека. Се­годня нет формулы, которая выражала бы его суть более точно, чем известное выражение — «необходимо-ложное сознание». Если смот­реть под этим углом зрения, то ложное сознание, будучи овеществлен­ным, включается в систему объективных иллюзий. Ложность — это функция, обеспечивающая нормальное протекание процесса.

В этом отношении марксистский системный цинизм сближает­ся по абсолютной величине с системным цинизмом буржуазных функ­ционалистов, хотя и имеет противоположный знак. Ведь представи­тели буржуазного функционализма считают гарантированным функ­ционирование систем социальной деятельности лишь тогда, когда члены системы слепо идентифицируют себя с определенными осново­полагающими нормами, установками и целевыми представлениями, без размышлений и сомнений следуя им; при этом в интересах самой системы подходить к такой идентификации гибко, допуская инди­видуальные отклонения, и даже иногда подвергать ее пересмотру, чтобы система, обретя чересчур большую жесткость, не утратила своей способности приспосабливаться к новым ситуациям. В силу этого известная потребность в иронии и небольшое фрондерство прямо-таки необходимы для любой развивающейся системы. Ко­нечно, нельзя сказать, что функционализм просто отказывает чело­веческому сознанию в праве на освобождение — скорее, он не видит