Кризис социал-демократии
Шрифт:
В действительности, противоречия между Россией и Германией были совсем иные. Столкновение произошло не в области внутренней политики, которая, вследствие общности тенденции и внутреннего сродства в течение столетий, создала традиционную дружбу между обоими государствами, но как раз вопреки и несмотря на солидарность этой внутренней политики, — в области внешней мировой захватнической политики.
В России, так же, как и в других западных государствах, империализм складывается из различных элементов; но его сильнейшим побудителем является не экономическое расширение жаждущего своего применения капитала, как в Германии и Англии, но политические интересы государства. Действительно, русская индустрия, как это, вообще, типично для капиталистического производства, при несовершенствах своего внутреннего рынка стремилась к экспорту на Восток — в Китай, в Персию, в Среднюю Азию, и царское правительство стремится всеми силами использовать этот вывоз, как удобный предлог для своих агрессивных целей. Однако, государственная политика является здесь активной, а не пассивной силой. С одной стороны, в завоевательных тенденциях царизма проявляется традиционное стремление к расширению могущественного государства, народонаселение которого достигло в настоящее время 170,000,000 чел. и которое ищет из хозяйственных и стратегических побуждений выхода к свободным морским путям, к Тихому океану на востоке, к Средиземному морю на юге. С другой стороны, сюда примешивается также жизненный интерес абсолютизма — необходимость во всеобщей борьбе великих держав занять почетное место на арене мировой политики, чтобы обеспечить себе финансовый кредит в капиталистических странах, без которого царизм абсолютно не может существовать. Наконец, сюда так же, как и во всех других монархиях, присоединяются династические интересы, которые, при все более обостряющемся противоречии интересов широких масс с формой правления, требуют внешнего раздражителя для отвлечения от внутренних затруднений, — средство, являющееся излюбленным в искусстве государственной политики.
Современные буржуазные интересы, как фактор империализма, играют в царской империи все большее и большее значение. Молодой русский капитализм, естественно, не успевший при абсолютистском режиме и не вышедший еще из стадии примитивного хищничества, стоит, однако, перед блестящим будущим, вследствие неизмеримых естественных богатств гигантской империи. Не подлежит никакому сомнению, что, как только будет устранен абсолютизм, Россия быстро разовьется в передовое современное капиталистическое государство, если, конечно, — это позволит ей международное состояние классовой борьбы. Предчувствие этого будущего, первые, так сказать, проблески этого стремления к расширению и заставляют русскую буржуазию преисполняться твердыми империалистическими стремлениями и с горячностью заявлять при разделе мира о своих притязаниях. Это историческое стремление находит себе поддержку в весьма крупных интересах русской буржуазии в настоящее время. Прежде всего, — это интересы промышленности, производящей предметы вооружения, и смежных с ней; широко объединенная тяжелая индустрия также играет в России большую роль; во-вторых, это — враждебность к внутреннему врагу, к революционному пролетариату, которая особенно поднимает в глазах русской буржуазии ценность милитаризма и отвлекающего действия мировой политики, прикрепляя буржуазию к контрреволюционному режиму. Империализм буржуазных кругов России вырос в грозовой атмосфере революции и, вследствие этого, с особенной резкостью поддерживает традиционную внешнюю политику царизма.
Главной целью, как традиционной политики, так и аппетитов русской буржуазии, в данное время являются Дарданеллы, которые, по известному выражению Бисмарка, представляют из себя ключи к русским владениям на Черном море. Для достижения этой цели Россия, начиная с 18-го столетия, вела целый ряд кровавых войн с Турцией, взяв на себя миссию освобождения Балкан и уложив под Измаилом, Наварином, Синопом, Силистрией, Севастополем, Плевной и Шипкой громадные горы трупов. Защита славянских братьев и христиан от турецкого насилия сыграла для русского мужика роль такой же военной легенды, какую играет сейчас у немецкой социал-демократии защита немецкой культуры и свободы от русского насилия. Русская буржуазия гораздо больше вдохновлялась видами на Средиземное море, чем Маньчжурской и Монгольской миссиями. Русская буржуазия, главным образом, потому и критиковала так японскую войну, что видела в ней авантюру, отвлекавшую русскую политику от важнейшей ее задачи — на Балканах. Несчастная японская война усилила это настроение русской буржуазии, хотя и в другом отношении. Расширение русского могущества в Восточной и Центральной Азии до Тибета и по направлению к Персии должно было в сильнейшей степени беспокоить растущий английский империализм. Опасаясь за громадную индийскую империю, Англия, со все возрастающим недоверием, следила за расширением царских владений в Азии. Действительно, английско-русский антагонизм в Азии в начале столетия являлся сильнейшим политическим конфликтом в международных отношениях, и весьма вероятно, что и после настоящей войны он остался бы своего рода фокусом для будущего империалистического развития. После катастрофического поражения России в 1904 году и разразившейся революции положение изменилось. Вследствие явного ослабления царизма, последовали переговоры с Англией, которые в 1907 году привели к сделке, относительно общего заслона в Персии и дружелюбных отношений в Средней Азии; благодаря этому дорога для крупных предприятий на Среднем востоке оказалась для России закрытой, и ее энергия направилась с еще большей силой на прежнюю цель — на балканскую политику. И здесь то, после целого столетия верной и крепкой дружбы с немецкой культурой, царская Россия впервые попала в мучительное противоречие с последней. Дорога к Дарданеллам вела через труп Турции. Германия же считала в течение последнего десятилетия важнейшей задачей своей мировой политики — неделимость Турции. Конечно, методы русско-балканской политики менялись самым различным образом, и в течение некоторого времени Россия — огорченная неблагодарностью освобожденных балканских славян, которые уклонялись, от вассального подданнства России — защищала так же программу "неделимости Турции", правда, с молчаливой оговоркой, что раздел ее будет отложен до благоприятного момента. Во всяком случае, окончательная ликвидация Турции соответствует теперь планам России так же, как и английской политике, стремящейся, в целях укрепления своих позиций в Индии и Египте, объединить в большое магометанское государство под английским скипетром области, лежащие между Индией и Египтом — Аравию и Месопотамию. Таким образом русский империализм на Востоке, также, как раньше английский, натолкнулся на немецкий империализм, который под видом защитника Турции занял на Босфоре пост привилегированного эксплуататора турецкого разложения [4] .
4
В январе 1908 г., по сообщению немецкой прессы, русский либеральный политик Петр — фон — Струве писал: "Теперь можно сказать, что нас существует лишь одна дорога для создания великой России эта дорога следующая: направление всех сил в ту область, которая доступна для реального влияния русской культуры. Эта область — весь бассейн Черного моря, т. е. все европейские и азиатские страны, имеющие выход к Черному морю. Здесь мы имеем истинный базис для нашего неоспоримого хозяйственного господства — людей, каменный уголь и железо. На этом реальном базисе и только на нем может быть создана путем неустанной культурной работы, поддерживаемой во всех направлениях государством, действительно хозяйственно сильная Россия.
В начале настоящей войны, еще до выступления турок, Струве писал: "У немецких политиков имеется оригинальная турецкая политика, на которой они строят свои идеи и планы — "египтизирование Турции" под защитой Германии. Босфор и Дарданеллы должны сделаться немецким Суэцким каналом. Уже перед турецко-итальянской войной, вытеснившей турок из Африки, и перед балканской войной, которая выкинула турок из Европы, у Германии определенно имелось намерение сохранить Турцию и ее независимость в интересах хозяйственного и политического укрепления Германии. После упомянутых войн ее намерение изменились лишь постольку, поскольку обнаружилась крайняя слабость Турции. При таких обстоятельствах союз фактически должен был превратиться в протекторат или же в опеку, которая окончательно должна была низвести Оттоманскую империю на уровень Египта. Совершенно ясно, что с русской точки зрения немецкий Египет на берегах Черного и Мраморного морей являлся совершенно недопустимым. Нет ничего удивительного, что русское правительство немедленно выступило с протестом против первых шагов этой политики; против миссии генерала Лимана фон-Сандерса, который должен был не только реорганизовать турецкую армию, но стать во главе армейского корпуса в Константинополе. Формально Россия получила в этом вопросе удовлетворение, фактически же положение ничуть не изменилось. При таких обстоятельствах в декабре 1913 г. война между Россией и Германией была весьма возможна. Происшествие с военной миссией Лимана фон-Сандерса обнаружило политику Германии, направленную к «египтизированию» Турции.
Уже этого нового направления германской политики было бы достаточно, чтобы вызвать вооруженный конфликт между Германией и Россией. Таким образом, уже в декабре 1913 г. мы вступили в эпоху назревания конфликта, который неизбежно должен был принять характер мирового конфликта".
Но еще острее, чем с Германией, русская политика на Балканах столкнулась с Австрией. Австрийский империализм является политическим дополнением немецкого, его сиамским близнецом и вместе с тем его фатумом.
Германия, изолированная со всех сторон в своей мировой политике, находит себе союзника лишь в Австрии. Союз с Австрией, уже довольно старый, заключенный Бисмарком в 1879 г., с тех пор совершенно изменил свой характер. Как антагонизм с Францией, так и союз с Австрией в течение последнего столетия наполнились новым содержанием. Бисмарк думал исключительно о сохранении границ, установленных войнами 1864-70 гг. Заключенный им тройственный союз имел исключительно консервативный характер, именно в том смысле, что он требовал окончательного отказа Австрии от вступления в союз немецких государств, примирения с положением, созданным Бисмарком, признания национального расщепления Германии и военной гегемонии великой Пруссии. Балканские тенденции Австрии были Бисмарку так же чужды, как и южно- африканские приобретения Германии. В своих "Мыслях и воспоминаниях" он говорит:
"Естественно, что население Дунайского бассейна имеет потребности и желания, которые выходят за границы настоящей монархии: и немецкая имперская конституция показывает дорогу, каким образом Австрия может примирить политические и материальные интересы, существующие между восточной границей румынского народа и бухтой Каттаро. Но в привычки германского государства не входит принуждение своих подданных теми или иными способами к осуществлению добрососедских пожеланий".
То же самое он однажды высказал своей получившей широкое распространение фразой, что Босния для него не стоит костей одного померанского гренадера. Что Бисмарк, действительно, не собирался предоставить тройственный союз к услугам австрийской жажды расширения, лучше всего показывает заключенное в 1884 г. с Россией "предохранительное соглашение", по которому Германская империя в случае войны России с Австрией, обязывалась не только не выступать на стороне последней, но, наоборот, сохранять "благожелательный нейтралитет".
С тех пор, как в немецкой политике произошел империалистический переворот, изменились также ее отношения к Австрии. Австро-Венгрия лежит между Германией и Балканами, т. е. по дороге к центру немецкой политики. Иметь Австрию своей противницей при всеобщей изоляции, в которую поставила себя Германия своей политикой, означало бы для Германии отказаться от всех своих планов мировой политики. С другой стороны, в случае ослабления или распадения Австро- Венгрии — что было бы равнозначаще немедленной ликвидации Турции и громадному усилению России, балканских государств и Англии — национальное единство и сила Германии были бы сохранены, но огонь империалистической политики Германской империи был бы окончательно затушен [5] .
5
В империалистическом листке "Почему возникла война" мы читаем: "Россия уже значительно ранее соблазняла нас, предлагая нам немецкую Австрию — те десять миллионов немцев, которые при нашем национальном объединении 1866 г. и 1870-71 гг. остались за бортом. Если мы ей выдадим старую монархию Габсбургов, то мы получим награду измену"
Спасение и сохранение Габсбургской монархии логически является второй задачей немецкого империализма, гак же, как сохранение Турции-является ее первой задачей.
Австрия же представляет собою постоянный очаг войны на Балканах. С того времени, как в непосредственной близости от Австрии начал происходить процесс распадения Турции и одновременно образование и укрепление Балканских государств, начался также антагонизм между Габсбургским государством и его молодыми соседями. Ясно, что развитие жизнедеятельных молодых самостоятельных государств в непосредственной близости от монархии, состоящей, главным образом, из осколков национальностей, входящих в эти государства, господствовать над которыми она могла только при строжайшей диктатуре — ясно, что все это могло только ускорить разложение и без того расшатанной монархии. Внутренняя нежизнеспособность Австрии проявилась как раз в ее Балканской политике и главным образом по отношению к Сербии. Австрия, несмотря на свои империалистические аппетиты, которые беспорядочно направлялись то на Солоники, то на Дураццо, не могла аннексировать Сербию даже и тогда, когда Сербия еще не приобрела того расширения сил и границ, которых она достигла после обеих балканских войн. Присоединением Сербии Австрия опаснейшим образом усилила бы одну из своих наиболее непокорных южно-славянских национальностей, которую она и так с трудом могла обуздывать, при своем грубом и бессмысленном реакционном режиме [6] . Австрия не могла допустить самостоятельного нормального развития Сербии, а также она не могла извлечь из нее выгоды путем нормальных торговых отношений, так как Габсбургская монархия представляла собой не политическую организацию буржуазного государства, но развратный синдикат кучки общественных паразитов, которые стремятся ко всевозможному использованию государственных средств, пока еще держится гнилая постройка монархии. В интересах венгерских аграриев и в целях искусственного повышения цен на сельскохозяйственные продукты, Австрия запретила Сербии ввоз в австрийские пределы скота и фруктов и, таким образом, отняла у земледельческой страны главную возможность вывоза ее продуктов; в интересах австрийской картельной индустрии она принудила Сербию добиться на востоке, посредством союза с Болгарией, выхода к Черному морю, — а на западе, путем завоевания гавани в Албании-выхода к Адриатическому морю. Балканская политика Австрии метила таким образом на удушение Сербии; одновременно она была направлена на то, чтобы устранить возможность сближения и внутреннего прогресса балканских государств, представляя для них постоянную опасность. Так, австрийский империализм непрерывно угрожал возможности развития балканских государств-то аннексией Боснии, то своими притязаниями на Новобазарский санджак и на Салоники, то своими притязаниями на албанские берега. В угоду этим австрийским тенденциям, а также вследствие конкуренции с Италией, было создано среди немецких княжеств чучело "независимой Албании", представлявшей с первого часа своего существования клубок интриг империалистических противников.
6
Кельнская газета писала после убийства в Сараеве, т е. накануне войны, когда карты немецкой политики не были еще открыты: "У непосвященных в настоящее положение может возникнуть вопрос, почему Австрия, несмотря на все благодеяния, оказанные ею Боснии, не только не любима в стране, но как раз наоборот, встречает сильную ненависть со стороны сербов, которые составляют 42 % народонаселения? Ответ может быть понятен только тому, кто действительно знает этот народ и существующие там взаимоотношения; чужой человек, привыкший к европейским понятиям и отношениям, вряд ли его поймет. Ответ прост и ясен: управление Боснии по своей конструкции и по своим основным идеям было совершенно не годным и в этом виновато, действительно достойное наказания, непонимание истинного состояния страны, которое наблюдается еще и сейчас по прошествии целого поколения со времени оккупации".
Таким образом, империалистическая политика Австрии за последние столетия превратилась в тиски для нормального прогрессивного развития на Балканах, и сама собой привела к неизбежной дилемме: или Габсбургская монархия или капиталистическое развитие балканских государств. Балканы, только что освободившиеся от турецкого господства, увидели перед собой новую задачу — устранить со своей дороги Австрию. Ликвидация Австро-Венгрии есть историческое продолжение распада Турции и вместе с тем является требованием исторического процесса развития.
Но эта проблема не имела другого разрешения, кроме войны, и именно войны мировой. За Сербией, конечно, стояла Россия, для которой отказ от ее влияния на Балканы и от роли защитницы, означал отказ от всей ее империалистической программы на Востоке. В полном противоречии с австрийской политикой, русская политика стремилась к объединению балканских государств и, конечно, под русским протекторатом. Балканский союз, победоносная война которого в 1912 году с Европейской Турцией, принесла колоссальные разрушения, был делом России и, главным образом, являлся орудием последней против Австрии. Хоть Балканский союз, несмотря на все старания России, распался вскоре после второй балканской войны, но развившаяся в этой войне победоносная Сербия была подготовлена к тому, чтобы стать союзником России и смертельным врагом Австрии. Германия, связанная судьбой Габсбургской монархии, была принуждена прикрывать каждый шаг ее, в высшей степени реакционной Балканской политики и, таким образом, вступать во все более острые противоречия с Россией.
Австрийская балканская политика в дальнейшем вела к противоречию и с Италией, которая живо заинтересована в ликвидации Австрии так же, как и Турции. Империализм Италии нашел себе в итальянских владениях Австрии самый удобный и популярный предлог для своих стремлений к расширению, которые, при новом положении вещей на Балканах, направлялись на противоположные албанские берега Адриатики. Тройственный союз, получивший сильный толчок в триполитанской войне, был окончательно выведен из равновесия кризисом, разыгравшимся со времени последних балканских войн, и еще более обострил отношения центральных держав со всем миром. Германский империализм, прикованный к двум разлагающимся трупам, бросился по прямой дороге к войне.