Кризисное обществоведение. Часть первая. Курс лекций
Шрифт:
Строго говоря, неправового государства не бывает, даже если теократическое или идеократическое право с либеральной точки зрения жестоко или нелогично. Бывают отклонения от права, что есть частичная утрата государственности. Это — нестабильное состояние, которое при углублении кризиса ведет или к революции, или к разрушению государства, что выражается в утрате его монополии на насилие.
Если монополия сохраняется — государство правовое, хотя бы и жестокое. Если в стране легитимировано негосударственное насилие и наказание (например, «суд Линча» в США), то можно говорить о состоянии неполной государственности. Если же государство предоставляет оружие и лицензию на насилие неформальным организациям — это государственный терроризм, признак преступного государства.
Главное отличие правовых систем двух типов общества — в отношениях между правом и этикой. В любом обществе система права базируется на господствующей морали, на представлениях о допустимом и запретном; но в современном обществе все это представлено в виде законов и кодексов в несравненно большей степени, чем в традиционных. Причина в том, что западное общество отошло от единой для всех этики. Это породило нигилизм — безответственность, замаскированную понятием свободы. В традиционном обществе свобода уравновешена множеством этических запретов, поэтому, в частности, оно и выглядит как неправовое — в нем нет острой нужды формализовать запреты в виде законов. В либеральном обществе контроль общей этики заменяется контролем закона.
Можно сказать, несмотря на привычную инерцию восприятия, что так называемое «правовое» общество есть вынужденное состояние общества, утратившего именно нравственные регуляторы внутреннего взаимодействия. Философ права Ю.В. Тихонравов писал об этом следующее: «Право есть итог прогресса цивилизации и деградации культуры, оно есть предельная уступка духа реальности… Дух через последовательность кризисов движется по цепочке "религия — мораль — обычай — право", теряя при этом свою ясность и силу… Когда же ни одно из этих оснований не может эффективно воздействовать на поведение людей, из них выделяется система норм, поддерживаемых реальной властью. Это и есть право».
Резкое расширение масштабов внедрения юридических норм (законов) в ткань человеческих отношений произошло на Западе в Новое время именно потому, что Реформация и атомизирующее воздействие рыночного хозяйства разорвали множество связей, которые действовали в предыдущий период. Законы — очень дорогостоящая и не всегда эффективная замена связей совести и любви. В русском народе до недавнего времени такой крупномасштабной замены просто не требовалось.
В России господствовала установка на упрощение законодательства, его сближение с господствующими в обыденном сознании представлениями и традиционной моралью — так, чтобы Закон был понятен человеку и в общем делал бы излишним большое профессиональное сообщество адвокатов. В повестях Гоголя упоминается зерцало — трехгранная призма, которая ставилась на видном месте в присутственных местах. На ней были тексты главных законов, для постоянного напоминания их публике. Поначалу на зерцалах выставлялись указы Петра I.
Устройство зерцал было не просто символом правосудия, оно давало ощущение близости, доступности законов. Это ощущение действительно присутствовало в восприятии человеческих отношений и в советское время: очень часто люди, столкнувшись с правовой проблемой, тут же покупали в магазине тоненькую книжку с соответствующим кодексом и вполне в нем разбирались. Более продвинутые покупали книжку потолще — комментарии к кодексу.
Многие считают признаком отсталости уживчивость русских, их отвращение к сутяжничеству, к обращению в суд для разбирательства своих конфликтов. Это свойство не прирожденное, оно настойчиво формировалось — и государством, и Церковью, и общиной. Гоголь писал, что любой суд должен быть «двойным»: по-человечески надо оправдать правого и осудить виноватого, а по-Божески осудить и правого, и виноватого. За что? За то, что не сумели примириться. Гоголь ссылается и на Пушкина: «Весьма здраво поступила комендантша в повести Пушкина "Капитанская дочка", которая, пославши поручика рассудить городового солдата с бабой, подравшихся в бане за деревянную шайку, снабдила его такой инструкцией: "Разбери, кто прав, кто виноват, да обоих и накажи"».
Важным учреждением был в России Совестной суд, который просуществовал почти сто лет (1775-1862 гг.). В этом суде разбирали дело «не по закону, а по совести», что, безусловно, было важным элементом всей системы правовых отношений. Историки отмечают, что высокая степень юридической оформленности человеческих отношений является специфическим качеством культуры Западной Европы. Культ закона возник в Древнем Риме на языческой основе, с ориентацией на «естественные» права человека, не ограниченные христианской моралью. «Юридическими» стали прежде всего отношения римлян с их богами — они воспринимались как абстрактные сущности, партнеры по договору.
Римское право оказало сильное влияние и на Католическую церковь, которая придала отношениям человека с Богом юридическую трактовку. Индульгенция — право человека спасти свою душу, совершив определенное количество добрых дел. Это сделка, и человек, выполнив свою часть контракта, был вправе требовать «товар». Если добрых дел не хватало, он мог покрыть недочет, «прикупив» благодати из сокровищницы святых — в буквальном смысле слова.
В России европейское образование элиты не раз приводило к утрате понимания тех представлений о праве, которые были укоренены в массовой культуре народа. Так, в начале XX века дворяне и политики исходили из западных представлений о частной собственности. Требования крестьян о национализации земли выглядели в их глазах преступными посягательствами на чужую собственность. На деле две части русского народа уже существовали в разных системах права и не понимали друг друга, считая право другой стороны «бесправием». Такое «двоеправие» было признаком кризиса. Как говорят юристы, на Западе сложилась двойственная структура «право — бесправие», в ее рамках мыслил культурный слой России и начала XX века, да и сейчас — в начале XXI века. Но рядом с этим в русской культуре жила и живет более сложная система: «официальное право — обычное право — бесправие». Обычное право для «западника» кажется или бесправием, или полной нелепицей (см. в Приложении рассказ Т. Шанина).
Суть конфликта пытались разъяснить народники, говоря о сохранении в среде крестьянства основ старого обычного права — трудового. Оно было давно изжито на Западе и не отражалось в его правовых системах. Право на землю в сознании русских крестьян было тесно связано с правом на труд. Оба эти права опирались на православную антропологию — понимание сущности человека и его прав.
Такие общественные явления, которые со временем становятся привычными, лучше понимаются в момент их трансформации, а тем более быстрого, радикального слома. За многие десятилетия нам стало привычным советское право (до которого действовало генетически родственное ему традиционное право Российской империи). Для его понимания полезно наблюдать за попытками изменить его по западным образцам, которые предпринимаются сегодня на наших глазах. Многие из этих попыток приводят к драматическим последствиям и углубляют общий кризис во многом просто по незнанию.
Несоответствие между вводимыми новыми («западными») правовыми нормами и обычным правом наблюдается на каждом шагу. Иногда оно приводит именно к бесправию части населения, вплоть до социального апартеида. Например, с введением частной собственности была учреждена новая система государственной регистрации недвижимости (строений и земельных участков). Возможность понять ее правила и действовать в соответствии с ними сразу стала фильтром, разделившим население примерно на две равные части — тех, кто получал доступ к легальной недвижимости, и тех, кто этого доступа лишался.
Проведенное в 2003 году исследование привело к такому выводу: «Большей частью населения система государственной регистрации имущественных прав воспринимается либо как совершенно чужая, не имеющая никакого отношения к их жизни, либо как враждебная, способная привести к новым жизненным трудностям… Выявленные тенденции ведут к сужению социальной базы этого нового для нашего общества института, соответственно, к снижению его легитимности. Институт, за пределами которого остается более половины населения, не может претендовать на легитимность».