Кризисное обществоведение. Часть первая. Курс лекций
Шрифт:
Даже самое страшное нашествие или ядерная война не могут «уничтожить» Россию или ее народ. Но они могут настолько изменить материальные и культурные условия бытия народа России, что произойдет разрыв непрерывности в развитии сложившегося в России жизнеустройства. Это значит, что в короткое по историческим меркам время Россия будет так «переформатирована», что наши предки, «взглянув с небес», ее не узнали бы — даже если бы названия городов и имена людей остались прежними. Гибель России — это «стирание» ее центральной мировоззренческой матрицы и ценностной шкалы. Такая катастрофа очень маловероятна, но одновременная деградация многих системообразующих для России структур делает ее в принципе возможной.
Каков эффект буквального понимания метафоры «гибель России»? Он выражается в том, что все двадцать лет тяжелого кризиса внимание общества направлено на конъюнктурные, злободневные проблемы и отвлечено от фундаментальных угроз. Все мы увлечены необходимостью спасать Россию от немедленной гибели, и нет времени задуматься о массивных медленных процессах, которые подтачивают ее основания. Срочные решения и действия нужны, но надо вглядеться в ход событий в более продолжительной перспективе, думать о подготовке оборонительных рубежей против угроз, которые еще не подошли вплотную.
Именно в контексте угроз для России понятие цивилизации очень актуально. Мир вступает в длительный период «переформатирования» индустриального общества в «постиндустриальное». В этот переходный период возрастает значение информационно-психологических войн. В таких войнах одной из главных целей является убедить население противника и мировое общественное мнение в том, что другая воюющая сторона не является цивилизацией. Вероятно, в дальнейшем опасность таких атак снизится — если будет размываться и ослабевать понятие цивилизации, но в обозримом будущем эта угроза активна.
По отношению к державе трудно добиться лишения ее статуса цивилизации, и подобные атаки носят чисто агитационный характер. Обычно противник ограничивается тем, что изготавливает и запускает в общественное сознание наукообразную «теорию», согласно которой враждебная держава или является цивилизацией с дефектной мировоззренческой матрицей (типа «ацтеки практиковали человеческие жертвоприношения» или «в глубине души каждого русского пульсирует ментальность раба»), или является всего лишь частью (версией) другой цивилизации, но частью вырожденной, отставшей.
Если это достигается, противник теряет очень большую часть своих символических ресурсов. В обычном праве, а сейчас все больше и в формальном международном праве, страна, лишенная статуса цивилизации, практически перестает быть субъектом права. На деле до сих пор действует разработанная еще Локком презумпция естественного права цивилизованного государства («гражданского общества») вести войну с варварской страной (против тех, кто «не обладает разумом»), захватывать ее территорию, экспроприировать достояние (в уплату за военные расходы) и обращать в рабство ее жителей.34 Так были легитимированы рабовладение и работорговля в XVI-XIX веках.
Во время колониальных захватов требовалось создание идеологии, выводящей туземных иных за рамки принятых в западном обществе представлений о человеке и его правах — для очистки земли от туземцев, работорговли и жестокой эксплуатации. Одновременно, свои повязывались круговой порукой солидарности цивилизованного человека. Идеологи хватались за любую теорию, которая могла «рационально» подтвердить представления о «варварах» как не вполне людях. Великий французский просветитель Монтескье, вкладывая свои деньги в прибыльную работорговлю, убедительно обосновывал рабство: «Сахар был бы слишком дорог, если бы не использовался труд рабов. Эти рабы — черные с головы до ног, и у них такой приплюснутый нос, что почти невозможно испытывать к ним жалость. Немыслимо, чтобы Бог, существо исключительно умное, вложил бы душу, тем более добрую душу, в совершенно черное тело».
В настоящее время крайней степенью лишения страны статуса цивилизованной является ее квалификация как «страны-изгоя» или, как в случае СССР, «империи зла». Такие кампании достигают успеха в том случае, когда в стране возникает влиятельная общественная группа, воюющая на стороне противника, а в редких удачных случаях, когда такая сила возникает в лоне власти.
Как с этим обстоит дело в постсоветской России?
Цивилизационная идентичность. Проблема цивилизационной идентичности стала для нас чрезвычайно актуальной в последние двадцать лет. Ядром этой проблемы пока что является тема «Россия и Запад». Она была важна для наших предков с момента становления Руси и принятия христианства в X веке, но сейчас она стала остро необходимой нам для осознания того, что с нами происходит, перед какими историческими выборами и вызовами мы оказались и каковы варианты нашего возможного будущего как страны и народа. Эта тема непосредственно вошла в судьбу каждого человека в России и на всем «постсоветском» пространстве.
Причиной этого стали два катастрофических события.
Во-первых, СССР, в формах которого была воплощена Россия на протяжении почти всего XX века, потерпел поражение в холодной войне с Западом. Это во многом предопределило дальнейший ход событий в России. В таком положении для народа любой страны совершенно необходимо понять себя и победителя в их соотношении, в их взаимном отражении «в другом, как в зеркале». Запад, победивший Россию в большой цивилизационной войне, «проник» в нее, овладел ее важнейшими невралгическими центрами и, конечно, оказывает непосредственное влияние на нашу судьбу. И долго еще будет оказывать. Нам надо знать и, по возможности, понимать (и даже чувствовать) Запад, это — условие нашего выживания.
Во-вторых, в конце 80-х годов в России началась реформа, которая ставила целью «возвращение в наш общий европейский дом», т. е. переделку жизнеустройства России по западным образцам. Практически эта реформа представляет собой попытку устроить на российской земле «нечто похожее на Запад», пусть и похуже. Это большая программа имитации западных общественных институтов, типа хозяйства и социальных отношений.
В наших интересах — понять, что собираются устроить на российской земле, куда мы должны «вернуться», по каким шаблонам будут переделывать наш культурный тип. Первые двадцать лет этой реформы были периодом «бури и натиска», нам было не до того, чтобы вглядываться в себя и изучать Запад — едва успевали уворачиваться. Теперь хаос разрушения несколько упорядочился, и вихри, которые веют над нами, слегка поутихли. А может, мы просто к ним приноровились. Надо оформить наше знание о России и Западе в свете полученных уроков.
На Западе также осознается необходимость этого знания. В 1999 году вышла книга крупного американского историка М. Малиа «Россия глазами Запада» — итог всей его жизни. В рецензии на эту книгу ведущий французский историк России А. Безансон пишет: «Главная цель книги — критический обзор концепций, оценок, интерпретаций, к которым начиная с XVIII столетия прибегали мыслители европейского Запада, рассуждая о России. Таким образом, Россия рассматривается здесь извне, с западной точки зрения. Однако поскольку все эти различные оценки неразрывно связаны с историей того самого Запада, которому они принадлежат, книга Малиа оказывается, в конечном счете, историей не только России, но и всего западного мира».