Кролик разбогател

Апдайк Джон

Несколько лет назад так заорать можно было бы только в мужской компании, но теперь оба пола достаточно насмотрелись рекламы пива по телевидению и знают, что именно так — удало и шумно — надо вести себя по уик-эндам в барах, на пикниках у жаровен с мясом, на палубах и на склонах гор.

— Выигравшие уже заплатили за первый раунд, — без всякой нужды добавляет он, точно находится среди чужих или беспамятных, а тем временем несколько рук уже машут, подзывая официантку.

Команда Гарри не получила приза «Нассау», но он считает, что в этом виноват его партнер. Бадди всегда все заваливает: сделает два хороших удара подряд, а потом вынужден делать три удара, чтобы попасть в лунку. А вот Гарри бьет по мячу как следует, хотя мяч и не всегда летит прямо, — расслабляет руки, медленно размахивается и смотрит на мяч, пока тот не становится большущим, как луна. Последний мяч он отправил в птичий полет, в самую дальнюю лунку, что за ручьем с оранжевым песчаным дном, заросшим

крессом, почти у самой лужайки перед клубом, эта его победа (звук удара о дерево, когда в лунку попадает дальний мяч) перечеркивает множество неудачных ударов и преисполняет его уверенности в собственной силе и бессмертии при виде пузырчатой хлорированной воды, залитых солнцем лиц и торсов партнеров и изгиба прорезанного тенями склона горы Пемаквид, по которому яркими голыми полосами проложены шоссейные дороги, а над ними начинаются леса. В свете близящегося к вечеру дня Кролик чувствует себя братом этой горы. Пемаквид лишь недавно освоена: на протяжении двух веков, когда гора Джадж торжественно возвышалась над расцветающим Бруэром, расположенная ближе к нему Пемаквид оставалась странным, запретным местом, где отели для отдыха терпели банкротство и горели и куда отваживались заходить лишь любители пеших прогулок, влюбленные да беглые преступники. Клуб «Летящий орел» (взявший это название от птицы, скорее всего от ястреба-перепелятника, которого увидели первым и решили избрать в качестве символа) по дешевке купил триста акров земли на нижнем склоне. Когда бульдозеры начали сгребать в грязные кучи молодые ясени, тополя, пеканы и кизил, расчищая место для шоссейных дорог и теннисных кортов, люди говорили, что этот клуб провалится, в графстве уже есть клуб Бруэрского округа, что расположен к югу от города и предназначен для врачей и евреев, а в десяти милях к северу — клуб «Талпихокен», с каменными стенами и высокой чугунной решеткой, предназначенный для старинных семей заводчиков и их адвокатов, а для крестьян существует несколько полей для гольфа, разбросанных по округе. Но в городе появилась категория людей среднего возраста, занимающихся розничной торговлей и обслугой, а также программным обеспечением для новой техники и не стремящихся видеть барменов в ливреях и сидеть за карточными столами в специально отведенных комнатах; они не возражают ходить в клуб, находящийся в стандартном доме, и на теннисные корты «Летящего орла», которые надо самим убирать; выстланные бобриком раздевалки кажутся им роскошью, а машина, выдающая кока-колу в бетонном коридоре, — милой подружкой. Они готовы ездить все лето по зимним правилам на неровных, выщербленных дорогах и платить за все свои привилегии пять сотен — а ныне шестьсот пятьдесят — в год плюс тратить небольшое состояние на фишки. Фред Спрингер многие годы добивался приема в клуб Бруэрского округа и так и не сумел туда попасть, — «Талпихокен» был столь же недостижим для него, как Коллегия кардиналов, это он понимал, — а теперь его дочь Дженис, вся в белом, выписывает чеки за фишки, точно наследница «Пива подсолнух» и «Франкхаузерской стали». Ну прямо Дюпонша. В «Летящем орле» Гарри чувствует себя подобранным, посвежевшим, обласканным, — самый крупный мужчина за столом, он поднимает руку, и девушка в форме — плотной зеленой блузе и клетчатой, белой с зеленым, юбке — подходит и берет у него заказ на выпивку в это загазованное воскресенье. Она не спрашивает его фамилию: тут все его знают. Ее имя — Сандра — значится на кармашке блузы; у нее молочно-белая кожа, как и у его дочери, но она ниже ростом, и на лице ее уже написана усталость, которая со временем станет доминировать в ее облике.

— Вы верите в астрологию? — внезапно спрашивает Синди Мэркетт девчонка Бадди. Может, она лесбиянка, поэтому Гарри не в силах вспомнить ее имя. Оно какое-то мягкое, округлое — не Гертруда.

— Не знаю, — говорит Синди; расширенные удивлением глаза ее кажутся белыми на загорелом лице. — Я, правда, иногда просматриваю гороскоп в газетах. Некоторые вещи там кажутся очень точными — но нет ли тут какого-то трюка?

— Это не трюк, это древняя наука. Самая древняя, какая есть.

Это стремление вывести Синди из безмятежности нарушает покой Гарри, и, повернувшись к Уэббу, он спрашивает, смотрел ли тот вчера вечером игру «Филадельфийцев».

— Их команда сдохла, — вставляет Ронни Гаррисон. Бадди тут же вылезает со статистикой: из последних тридцати четырех игр они проиграли двадцать три.

— Я воспитана в католической вере, — говорит Синди девчонке Бадди так тихо, что Гарри приходится напрячь слух, чтобы расслышать. — И священники говорили нам, что все это дьявольские ухищрения. — При этом она теребит маленький крестик, который висит у нее на цепочке, такой тоненькой, что на загорелой коже она даже не оставила следа.

— Отсутствие Бовы здорово их подкосило, — с умным видом произносит Уэбб и, машинально приподняв, точно верблюд, дряблую верхнюю губу, так что все лицо пошло складками, сует сигарету в рот.

Дженис спрашивает Тельму, где она купила этот прелестный купальный костюм. Она, видимо, пьяна.

— У Кролла таких просто не бывает, — слышит Кролик ее голос.

На самой Дженис старомодный костюм из лифчика и трусов, на плечи наброшена белая кофточка, которая была куплена к теннисному костюму, Дженис держит

в руке сигарету, и Уэбб Мэркетт, нагнувшись, подносит к ней свою бирюзовую зажигалку. «А она совсем не дурна», — думает Гарри, вспоминая, как владел ею, пока она спала. А может быть, и не спала: она ведь завздыхала и перестала храпеть. По сравнению с болезненно-бледным и словно бескостным телом Тельмы у Дженис тело энергичное, с четкими линиями, кожа на круглых коленках натягивается, когда она наклоняется вперед, к огоньку. Делает это она с известной привычной грацией. Уэбб с уважением относится к ней — как-никак дочь Фреда Спрингера.

Интересно, думает Гарри, а где там, в деревне, находится сейчас его собственная дочь? Готовит ужин, накормив скотину, или занимается чем-то еще? Воскресенья в глуши не так уж отличаются от будней: у животных ведь нет выходных. А утром она ходила в церковь? Рут этим не занималась. Он вообще не может представить себе Рут в деревне. Для него она всегда ассоциировалась с городом, с этими крепкими красными кирпичными домами Бруэра, которые вбирают в себя всех, кто сюда приезжает. Появились напитки. Радостные вскрики, совсем как в рекламе пива, и Синди Мэркетт решает, что надо сделать еще заплыв, чтобы заслужить выпивку. Когда она встает, ляжки у нее сзади все в квадратиках, а черный купальный костюм, еще мокрый, двумя полукружиями прилип к ягодицам под двумя ямочками, симметрично расположенными, точно маленькие водовороты на ее пышных бедрах, — от этого зрелища у Гарри все плывет перед глазами. В свое время он часто ходил с Рут в общественный бассейн в Западном Бруэре. День поминовения павших в войнах. Запах травы, примятой влажным полотенцем, расстеленным в тени деревьев, подальше от бассейна, выложенного кафелем. А теперь сидишь в проволочных креслах, покрытых эмалевой краской, которые, если у тебя нет подушки, отпечатываются, точно вафли, на твоих ляжках. Гора словно бы придвигается. Красное солнце за пеленой городских испарений золотит верхушки деревьев — точно трава колышется на хребте горы Пемаквид, а тени между деревьями в лесу, что толстым ковром покрывает все пространство от гребня горы до поля для гольфа, становятся все более глубокими. На далекой одиннадцатой дорожке все еще копошатся люди, похожие на букашек. Пока он смотрит в эти дали, Синди плашмя плюхается в воду, и несколько брызг попадает на голую грудь Гарри, которая кажется ему сейчас такой же широкой, как эта купающаяся в лучах солнца гора. Он мысленно составляет фразу: «Вчера, возвращаясь домой, я слышал по радио забавную историю»...

— ...мне бы ваши красивые ноги, — говорит эта уродка, жена Ронни.

— О, зато вы сохранили талию... А я, по словам Гарри, стала как корнишон. — И Дженис захихикала. Сначала захихикала, потом качнулась.

— Похоже, он спит.

Гарри открывает глаза и объявляет:

— Вчера, возвращаясь домой, я слышал по радио забавную историю.

— Выгнать Озарка, — громко твердит свое Ронни. — Он потерял всякое уважение, он действует деморализуюше. Пока они не выкинут Озарка и не переманят Роуза, «Филадельфийцы» — мертвяки.

— Я жду рассказа, — говорит Гарри эта жуткая Баддина девчонка, так что он вынужден продолжать:

— О, просто какого-то доктора из Балтимора, по словам радиокомментатора, потащили в суд за то, что он на поле для гольфа убил клюшкой гуся.

— На поле для гольфа клюшкой гуся, — хихикает Дженис. Когда-нибудь он с величайшим удовольствием возьмет этакий большущий булыжник и проломит ей башку.

— Где ты это слышал, Гарри? — спрашивает Уэбб Мэркетт; он только что подошел к ним, но делает вид, будто внимательно слушает: вежливо склонил набок свою голову огурцом и прикрыл один глаз от дыма сигареты.

— Вчера по радио, когда ехал домой, — отвечает Гарри, уже жалея, что начал рассказывать.

— Кстати, про вчера, — не выдержав, прерывает его Бадди. — Я видел очередь за бензином на пять кварталов. Началась она у «Саноко», что на углу Эш и Четвертой, тянулась по Четвертой до Баттонвуда, от Баттонвуда к Пятой, по Пятой назад к Эш, а по другую сторону Эш начиналась новая очередь. Там даже выставили регулировщиков и всякое такое. Я глазам своим не мог поверить, а машины все подкатывали и подкатывали. Это надо же — очередь на целых пять кварталов.

— Один наш клиент, — говорит Ронни, — крупный поставщик солярки, говорит, что у них полно сырой нефти — просто они решили поприжать производство бензина и выпускать больше солярки. Нефть-сырец. По их планам зима уже наступила. Я спросил этого малого, что же будет с обычным автомобилистом, а он на меня так странно посмотрел и сказал: «Пусть сидит и ковыряет в носу, вместо того чтобы каждый уик-энд мчаться на побережье в Джерси».

— Ронни, Гарри пытается нам что-то рассказать, — вмешалась Тельма.

— Едва ли это так уж интересно, — говорит Кролик, хотя ему и приятно побыть в центре внимания, подрастянуть комедию. А гора вся залита солнцем. И второй стакан джина растекается по его телу, поднимая настроение. Ему нравится эта компания, его компания, и компании за другими столиками, кто-то может прийти оттуда к ним и пообщаться — все ведь знают всех, — детишки в бассейне, которых непременно кто-нибудь спас бы, даже если бы этой шоколадной девчонки-спасателя, надувающей пузыри из жевательной резинки, и не было тут; нравится ему и то, что все здесь в кредит — клуб требует свое лишь десятого числа каждого месяца.