Шрифт:
Мир был совершенно прекрасен.
У него было белое небо со стеклянной люстрой посередине. И плетеные стены из прутьев корзины. Внизу уютно посапывали братики — все четверо.
Крошка зевнула, загнув крючком розовый длинный язычок, и поползла на раздутом от маминого молока круглом розовом пузике. Лапы разъезжались на мягком бугристом ковре из братиковых спин.
— Опаньки! А ты не говорил, что в этом помете девочки есть.
— Ой, Марат, не смотри. Мы её не продаём.
— А чего так?
— Да маленькая она какая-то, слабенькая. Последыш. Думали, вообще не выживет. Клуб наверняка забракует. Я уже топить её собрался.
— Блин, всё-таки вы, заводчики, все больные. Топить собаку только потому, что у неё сантиметров в холке не хватает.
Человек нагнулся над корзиной и подцепил ладонью щенка. Крошка увидела прямо над собой что-то черное и немедленно вцепилась в него мягкими детскими когтями.
— О-о-о, блин! А говоришь, слабенькая! Чуть бороду мне не оторвала.
— Давай её сюда. Сейчас кобельков посмотрим.
— Нафиг твоих кобельков. Она сама меня выбрала. Сколько я должен?
— Марат, я документ на неё не дам. Она некондиционная.
— Зато живая. Я же не мент, документы у щенка спрашивать. Сколько?
— Ну, как хочешь. Бесплатно. Считай, ты ей жизнь спас.
За пазухой у человека было уютно. Крошка немного повозилась и заснула.
Проснулась она от внезапно вспыхнувшего чувства страшной потери, утраты чего-то очень важного и единственного.
— Маа-ма! Ва-аа! Маа-маа!
Люди в вагоне метро завозились, заоглядывались.
— Бабушка, смотри, у дяди щеночек под курткой!
Крошкин плач резал уши недовольных, уставших людей. Они осуждающе оглядывались на шевелящуюся на груди куртку.
— Потерпи, моя маленькая. Скоро приедем, молочка тебе дадим.
Молоко Крошке не понравилось. Оно было несладким, каким-то казенным. И мамой от него не пахло. И братики куда-то делись.
— Ну куда ты её тащишь, в кровать что ли?
— Тсс, тихо. Ей же страшно, она привыкнуть должна. Она же маленькая.
Полетели дни, полные открытий. Оказывается, обувь можно не только грызть, но и красиво раскладывать на хозяйской постели. За мячиком бегать надо осторожно, потому что он залетит под шкаф — и не выковырять потом.
А кошки — совершенно гадостные существа. Цапнут лапой по носу — и на дерево. И не достать, хоть вся охрипни от лая.
Увидев снег, Крошка ошалела совершенно. Вдохнув полные ноздри колючей свежести, она полетела по белому ковру, неуклюже выкидывая тощие подростковые лапы. И исчезла.
— Господи, где собака? Только что здесь была.
Крошка сидела на дне глубокого, темного, холодного колодца и плакала от страха.
— Крошка, ты где? Голос подай! Блин, да тут люк открыт.
Папа, ругаясь и оскальзываясь на ледяных железных ступенях, спускался прямо из черного неба.
— Дурочка, не ушиблась? Напугалась, бедненькая.
С тех пор Крошка навсегда запомнила: к черным дыркам в земле надо подползать на брюхе! И очень осторожно заглядывать в их сосущую пустоту.
— Марат, с Крошкой выйди. Смотри осторожно, ризеншнауцер так в карауле и стоит.
— Ну так, влюбился в нашу красавицу. Да ладно, уже первый час, спит давно жених наш.
Крошка рвалась с поводка, не понимая, почему уже несколько дней ей не дают свободно побегать.
— Блин, да не дергай ты, коза. У тебя течка, понимаешь? Нельзя без поводка.
Крошка по-узбекски села на корточки и вытаращила карие глаза. Какая течка? Отпустите, пожалуйста!
— Ладно, нет уже никого. Беги.
Из-за помойки вылетел стремительный черный силуэт.
— А-а! Блин! Крошка, ко мне!
Она не слышала. Она слышала только Его дыхание, только Его запах — волшебный, выбивающий остатки желания подчиниться Папиной команде.
— Господи, а где собака?
— Убежала ваша проститутка. С ризеном этим долбанным.
Надя всплеснула руками и захохотала.
— Эх ты, охранничек. Даже собаку доверить нельзя. Где теперь её искать?
— Я вам, блин, не спринтер. Думал, помру — так бегать! Не догнать их. Летят ещё так красиво — при лунном свете, бок о бок.
С улицы долетел виноватый лай.
— О, вернулась! Любовь любовью, а жрать-то охота.
Крошка прислушивалась к себе. Что-то происходило в ней. Приближалось нечто желанное, но в то же время волнующее и пугающее.
— Не скули, моя хорошая. Родим, не волнуйся. Дай почешу животик.
Щенков было трое. Когда они, отталкивая друг друга, тянулись к соскам, Крошка жмурилась от счастья. Даже когда прикусывали острыми, как иголочки, подросшими зубками — терпела.
Этот человек не понравился ей сразу. Было что-то в нём неотвратимо-ужасное.
— Раздевайся, сейчас я её в ванной запру. Крошка, не рычи!
— Они всегда чувствуют, что за щенками пришли… О, какие красавцы! Как ты говоришь, ризенбоксы?
— Ну а как ещё назвать, если мама — боксер, а папа — ризеншнауцер? В любви рождены.
— В паспортах придется писать «метисы». Нет пока такой породы — ризенбоксы.
Крошка в ужасе бросилась к корзине. Её детей, её кровиночек не было. Она искала в корзине, под шкафом, она плакала и звала их…