Кровь баронов
Шрифт:
Эдвига рванулась к женщине, которую ввел Филипп, но была так слаба, что опять упала в кресло.
— Филипп, входи скорее. Сядь там, Марта… возле огня… согрей несчастного ребенка… Не бойся ничего со стороны Филиппа Гартмана, — сказала она, видя беспокойный взгляд, устремленный крестьянкой на пажа. — У него благородное сердце, и он скорее расстанется с жизнью, чем выдаст нас.
Говоря таким образом, она подала руку пажу, который поднес ее к губам.
— Филипп, — сказала она ему, — я думала о том, что ты мне сейчас сказал. Я тоже боюсь, чтобы барон не поймал нас как-нибудь. Будь настороже и предупреди меня, если увидишь, что он возвращается.
Филипп поклонился и пошел к двери.
— Постой, — сказала баронесса поспешно. — Вели оседлать лошадь… самую смирную… того белого иноходца… нет, это будет слишком заметно… другую… Потом еще лошадь для тебя… Стой и дожидайся с ними около башни… калитки… Накинь свой крестьянский плащ, чтобы тебя не узнали. Сейчас Марта пойдет за тобой; ты свезешь ее, куда она тебе скажет. Она тебе объяснит это дорогой. Ступай и торопись, потому что время дорого.
Филипп ушел. Едва он успел затворить дверь, Эдвига быстро повернулась к крестьянке.
— Дай мне ребенка, — проговорила она, — дай, я его поцелую… вероятно… в последний раз.
Марта откинула плащ, которым до сих пор запахивалась, несмотря на слова баронессы, и положила на колени Эдвиги прелестное дитя, девочку лет трех.
Ребенок спал. Длинные ресницы спускались на ее розовые щечки. С ее головки, наклоненной на руках Эдвиги, свешивались, как золотая бахрома, длинные, светлые локоны.
Легкое и ровное дыхание поднимало ее грудку. Ее маленькая, беленькая и пухлая ручонка, с розовыми ноготками и крошечными ямочками, так и напрашивалась на материнские поцелуи.
Баронесса несколько минут смотрела с глубоким восторгом на ребенка, который улыбался во сне.
— Дитя мое, моя дочка, моя крошка, Маргарита! — говорила она шепотом.
Потом, не совладав со своим желанием обнять ребенка, она прижала его к сердцу и осыпала поцелуями и слезами.
Маргарита полуоткрыла свои большие голубые глаза и, с той невыразимой грацией движений, которой Бог одарил детей, стала протирать их своими маленькими ручонками.
— Дочка моя, дорогое дитя мое! — повторила баронесса.
Удивленная видом незнакомой особы и, вероятно, испуганная страстностью ее поцелуев, Маргарита оттолкнула баронессу и потянулась ручонками к кормилице.
— Мама, — заговорила она жалобным голосом, — мама!
Эдвига попыталась удержать и успокоить ее, но дитя все откидывалось назад и звало Марту. Видя, что девочка готова закричать, она поспешила взять ее к себе.
— Это справедливо, — пробормотала Эдвига, глядя на Марту с грустной ревностью. — Ты ее кормила, тебя она любит и зовет матерью; а меня… меня она даже не знает… О, Господи! ты знаешь, мне больше не суждено видеть ее, — дай же, чтобы хоть раз, хоть перед смертью, я услыхала от нее дорогое имя матери!..
Под влиянием одного из трех чувств, которых не чужды самые великодушные сердца, Марта ощутила эгоистическую радость при виде наивных изъявлений привязанности и предпочтения, которые оказывал ей ребенок, вскормленный ее молоком. Но горе баронессы пробудило в ней угрызение, и на глазах ее навернулись слезы.
— Маргарита, — шепнула она ребенку, который обеими ручонками охватил шею кормилицы и прильнул щекой к ее лиц, — Маргарита, эта дама твоя мама.
Дитя покачало головкой в знак несогласия.
— Ты моя мама, — промолвила она, обнимая крестьянку.
— И эта барыня тоже твоя мама.
Малютка покачала головой.
Баронессы закрыла лицо обеими руками и горько заплакала.
Маргарита смотрела на нее робко и с состраданием.
— Посмотри, как барыня огорчена, — сказала ей Марта, — посмотри, как она плачет: это ты ее опечалила. Пойди, обними ее и назови мамой, и ты увидишь, как она обрадуется.
Девочка не решалась. Рыдания баронессы заставили ее решиться. Она тихонько подошла к Эдвиге, потом, употребив все усилия, чтобы отнять руки баронессы от ее лица, она сказала ей взволнованным голосом.
— Не плач, барыня… Я буду обнимать тебя, сколько хочешь, и стану звать тебя мамой.
При этих наивных словах, при этих нежных и робких ласках, сердце несчастной женщины дрогнуло от глубокой радости. Она подняла Маргариту на руки, посадила ее на колени и осыпала поцелуями.
В первую минуту малютка немного испугалась и с беспокойством оглянулась на кормилицу; но глубокая нежность, зазвучавшая в голосе Эдвиги, скоро успокоила ее.
Она взяла платок баронессы и стала вытирать ей глаза одной рукой, а другой ласково гладила ее щеки и волосы.
Теперь не надо плакать, — сказала она, — потому что я делаю по твоему, мама.
Обрадованная тем счастьем, которое озарило лицо баронессы, она повторила слово «мама» пять или шесть раз.
— Да благословит, да вознаградит тебя Бог, дорогая моя дочка! — промолвила несчастная женщина, притерпевшаяся горю и изнемогавшая под тяжестью этого опьяняющего волнения радости.
В эту минуту по мощеному двору раздался конский топот.
— Пресвятая Богородица, спаси и помилуй нас! — сказала Эдвига. — Я забыла, какая опасность нам угрожает… Марта, надо бежать с ребенком, бежать, как можно скорее… Ты была права. Люди, приходившие наводить справки о том, что тут делается, были, вероятно, присланы бароном. Как он узнал о существовании этого ребенка — Бог знает!.. Но он что-то подозревает. Он верно подстерегает нас!
— Святая Марта, моя покровительница, помилуй нас! — проговорила кормилица. — Что станется с ребенком? Господин, которому я должна была сдать ее, который должен был защищать ее…
— Увы, — сказала баронесса, — он не придет. Дай Бог, чтобы он сам избег засады! О, мой благородный и храбрый Герард! Как страшно подумать, что в эту минуту ты, быть может, умираешь под ударами убийцы, и что я своей неосторожностью была причиной твоей смерти!
— Сударыня, время идет, и господин барон может вернуться, — сказала Марта, дрожавшая всем телом и от души желавшая быть подальше от замка.