Кровь баронов
Шрифт:
Крестьянин цеплялся то за гриву, то за шею лошади, и вместо того, чтобы, как бы следовало проводнику, ехать впереди, следовал за графом, покрикивая ему: направо! налево! Приблизившись на расстояние четверти мили к мосту Старого Мельника, граф увидел по ту сторону реки охотников, скакавших к мосту и бывших от него почти на таком же расстоянии, как и он. Этот охотник, за которым издали следовала толпа всадников, был сам император. Он поскакал за своим соколом и опередил своих спутников, благодаря своему превосходному скакуну, который мчался по болоту, минуя трясины, лужи и ямы, где многие другие охотничьи лошади уже увязли и опрокинулись.
— Черт возьми! — вскричал один из товарищей Лоренцо. — Этот всадник, пожалуй, заберется на мост.
—
Вдруг Гельфенштейн остановился и, приподнявшись на стременах, начал пристально всматриваться во что-то. Заметил ли это Максимилиан, или также увидел предмет, привлекший внимание графа, только он в точности повторил все его движения. Предмет, на который они оба смотрели, был никто иной, как Рубин, любимый сокол Максимилиана, раненый цаплей, которая переломила ему крыло; он порхал в тростнике, убегая от преследовавшей его лисицы. Когда сокол взлетал, лисица останавливалась и внимательно следила за его слабым полетом в уверенности, что он далеко не улетит. Едва он опускался, как она снова принималась травить его. Бедная птица была совершенно истощена долгими отчаянными усилиями и заметно слабела. Гельфенштейн, сам страстный охотник, вполне разделял чувства императора при виде благородного сокола, гибнущего добычей лисицы. Забыв даже нетерпеливое желание увидеть Маргариту, он помчался к тому месту, где порхала птица. Максимилиан со своей стороны спешил к мосту, зная местность, где охотился почти каждый год и видя, что сокола можно спасти только с того берега. Когда он был уже в нескольких шагах от моста, Лоренцо, не знавший его в лицо, поднялся вдруг из травы, чтобы остановить его.
— Здесь нет проезда! — крикнул он императору. Максимилиан, не слушая, продолжал путь.
— Черт тебя побери, проклятый упрямец! — пробормотал Лоренцо. — Хорошо еще, что граф смотрит в другую сторону!
И с этими словами он неожиданным ударом подсек ноги лошади императора, которая с трудом пробиралась в этом месте по вязкой почве.
— Схватите его поскорее и заколите! — закричал Лоренцо, готовый убить двадцать невинных, лишь бы самому не попасть на виселицу сенешаля.
Но к его несчастью, легче было сказать это, чем сделать. Максимилиан, несмотря на то, что одна нога и одна рука его — к счастью левая, — попали под лошадь, необыкновенно ловко и хладнокровно оборонялся своим охотничьим ножом.
Когда лошадь Максимилиана упала, граф Гельфенштейн схватил уже сокола; но услыхав крики императора, бранившего разбойников, проворно вскочил в седло и повернул к мосту. Но лошадь его, испуганная узким проездом и шумом борьбы, попятилась. Гельфенштейн вонзил ей шпоры в бока и заставил ее кинуться на мост так стремительно, что она одним скачком прыгнула на две трети длины моста. В то же мгновенье мост рухнул и лошадь с всадником упали в реку. Гельфенштейн инстинктивно рванулся вперед и уцепился за тростник, росший на противоположном берегу. Людвиг с энергией отчаяния держался за эту слабую опору и, благодаря своей силе и ловкости, успел выползти из тины, несмотря на усилия Лоренцо и его сподвижников столкнуть его в воду.
Встав на ноги, граф поспешил на помощь неизвестному рыцарю, несколькими взмахами своего длинного меча разогнал окружавших его разбойников, и помог ему высвободиться из-под лошади.
Разбойники пытались напасть на них, но получили такой отпор, что двое из них легли на месте.
Лоренцо, в воображении которого живо рисовалась ожидавшая его виселица, подполз к графу; но Максимилиан заметил его движение и ударом ножа в спину пригвоздил его к болоту.
Тогда разбойники обратились в бегство, тем более, что императорская свита была уже близко.
Первое слово Максимилиана по избавлении от опасности было очень характерно.
— Клянусь моим патроном, ведь это бедный Рубин! — вскричал он взглянув на сокола, которого граф не упустил из рук, несмотря на ожесточенную
Гельфенштейн вздрогнул, услыхав этот голос, и стал пристально всматриваться в спасенного им человека.
— Государь! — воскликнул он, узнав Максимилиана, несмотря на грязь, покрывавшую его платье и лицо.
— А, это вы, граф Гельфенштейн! — сказал император, удивительно памятливый на лица. — Добро пожаловать! Благодарю, что так кстати подоспели мне на помощь. Впрочем, здесь есть некто, кто лучше меня отблагодарит вас за вашу храбрость.
Граф почтительно поклонился.
В это время подъехала свита императора, который перевязывал крыло своему соколу с искусством истинного сокольничего. Несколько человек пустились в погоню за разбойниками, опрометью бежавшими среди тростника и водяных трав; но на лошадях нельзя было гнаться за ними, так что поймать удалось только двоих. От них узнали только, что покушение было направлено против графа Гельфенштейна… Один Лоренцо мог бы назвать главного виновника, но Лоренцо унес с собой на тот свет тайну сенешаля.
— Дальнейшие розыски не нужны, — сказал граф, ни чуть не подозревавший Мансбурга и приписывавший этот заговор мести Сары. — Я знаю, чья рука подкупила этих негодяев и прощаю ей.
Император, удивленный этими словами, подошел к графу, чтобы расспросить его, но в эту минуту Гельфенштейн внезапно побледнел и пошатнулся. Один придворный успел поддержать его.
В жару схватки Гельфенштейн не почувствовал раны, которую получил в грудь, но теперь обессилил от потери крови.
Пока расстегивали его камзол и осматривали рану, подъехала Маргарита. Она спешила к отцу, но прежде чем успела сказать слово, взгляд ее упал на бледного, окровавленного графа, распростертого на земле. Неожиданность эта и мысль, что он умер, заставили ее забыть все окружающее и с криком броситься к Гельфенштейну. Но этот знакомый, милый голос, пробудил графа, и он тихо произнес:
— Маргарита!
— Он жив! — вскричала девушка и остановилась в смущении, заметив, что все взоры обращены на нее с выражением, которое не трудно было понять. Из глаз ее брызнули слезы, и она, как испуганный ребенок, бросилась к отцу и спрятала лицо на его груди.
— Успокойся, дитя мое, — ласково сказал император, — граф ранен не опасно, и я скажу ему одну новость, которая его скоро вылечит.
— Какую, государь?
— Что ты его невеста.
— Как вы добры, батюшка, — прошептала она, целуя его руки.
Желал ли Максимилиан утешить встревоженную Маргариту или ускорить выздоровление графа, а может быть, положить конец всяким предположениям, — как бы то ни было, он, не откладывая, возвестил брак своей дочери с графом Гельфенштейном. Это известие подействовало на раненого так целительно, что через несколько минут он мог уже держаться в седле и поехал шагом между Маргаритой и императором, который ласкал своего сокола и посматривал на влюбленных с благосклонной задумчивой улыбкой.
— Граф, — обратился он к Гельфенштейну, когда они въезжали в город, — завтра я еду в Инсбрук. Я душевно желал бы присутствовать на вашей свадьбе, но Маргарита, вероятно, говорила вам, что я дал обет обвенчать ее в дисгеймской церкви, где я увидел в первый раз ее мать и где погребена это добрая, любящая женщина. Я хочу почтить ее дорогую для меня память счастьем нашей дочери. Завтра, перед моим отъездом, мы отпразднуем ваше обручение, а потом, когда вы оба оправитесь, вы, от раны, а Маргарита от усталости, вас проводят в Вейнсберг под охраной верной и многочисленной свиты. Когда священник соединит вас в дисгеймской церкви брачными узами, вы помолитесь на гробе Эдвиги о вашем счастье и о том, чтобы она простила мне все, что выстрадала за меня. Потом вы возвратитесь в замок Вейнсберг, который составляет часть приданного Маргариты. Впоследствии я доставлю вам, граф, положение, соответствующее вашему роду и вашим заслугам.