Кровь боярина Кучки
Шрифт:
– Уж куда ты от нас ушёл, царь наш батюшка? Уж не в Киев ли поехал ты, господин наш, не в ту ли церковь у Золотых ворот, кою послал строить на великом дворе Ярославовом? Говорил ты: «Хочу выстроить церковь такую же, как и врата эти Золотые. Да будет память всему отечеству моему!»
Род впервые услышал, что великого князя Андрея Гюргича называли царём.
Шествие после панихиды двинулось к златоверхому храму Богоматери. Род шёл в хвосте среди простого посадского люда. Плач и стенания тех, кто окружал гроб, сюда долетали издали, как от головы до пят. Здесь велись речи отнюдь не покутные [506] ,
[506] ПОКУТА - служение по покойнику, панихида.
– Второй мудрый Соломон был…
– Дал бы Господь нам князя, блюдущего державу мирну и царствие!
– Отчего же вышло немирье? Низложили закон!
– Где закон, там обиды…
Большой панихиды Род не услышал. Он оставался у паперти в толпе. Лишь когда люди выстроились в цепочку для последнего целования, он занял место среди желающих отдать мученику последний долг и в свою очередь склонился над гробом…
Покойный лежал в покрове из той шёлковой ткани, той «мысленной красоты», что попала в Боголюбов из далёкой Севильи.
– Прости, ненавистниче мой!
– беззвучно произнёс Род, касаясь губами мёртвого лба.
Лик князя Андрея, разглаженный смертью, омытый, не нёс на себе той печати ужаса, что увидел Род, найдя убитого в огороде. Следы человеческих страстей уступили место бесстрастию… Род, вздохнув, отошёл, вытеснился из храма, удалился в самый конец ограды за маленькое церковное кладбище, где на двух пнях белела доска, являя собой скамью. Понурившись, он сидел до тех пор, пока мягкая тёплая рука не коснулась его сцепленных пальцев.
Вскинувшись, он увидел женщину. Медные локоны из-под чёрной понки. Лазурный взор. Пухлые, словно протянутые для поцелуя, губы.
– Вевея!
Он вспомнил давешний свой приезд с Полиеном в Суздаль. Вевея встретилась на широком дворцовом крыльце. Она тогда была для него первой ласточкой из Кучкова дома, который все долгие годы разлуки сохранялся в мечтах. Дрянюка Вевея! Лазутка Вевея! Как же он ей в то время обрадовался! Вот и теперь потянулся, как брат к сестре, обнял, обхватил располневший стан, уткнулся лицом в родное, домашнее…
– Нельзя тебе тут сидеть, Родислав Гюрятич, - неохотно расцепляла она крепкие мужские объятья.
– Обыщики владимирские уже не дремлют. Кузька Кыянин шёл с гробом из Боголюбова, незнамо как опознал, назвал имя Петра Кучковича, тебя то есть!
Род не торопясь встал. Она тянула его в один из глухих углов, где обнаружилась маленькая калитка.
Выйдя в заулок, сразу попали в запряжённую парой кареть. И кони помчались.
– Куда ты меня везёшь?
– В Заяузское городище.
– В Москву?
– В неё, деревянную.
Душно было в карети. Вевея сняла слюдяные оконницы за последней переспой. Обоих обласкал ветер.
– Ах ты, мой Родушка - седая бородушка!
– счастливо улыбнулась рыжуха.
– Вчера был рус, нынче сед, - нахмурился Род.
– А ты не седеешь, - отвлёкся он от тяжёлых дум, поглядев на спутницу, - Такая же рыжая.
Она откинула понку.
– Батюшка мой говаривал: «Сам я рыжий, рыжу взял, рыжий поп меня венчал, Рыжка до дому домчал…» -
– Стало быть, Томилка - пособник твой, - удивился Род.
– Ушей и глаз надобно тьму тысяч, а у меня тех и других только по двое, - доступно объяснила Вевея и, помолчав, добавила: - Давно я подозревала этих обиженных. Стократ государю докладывала. А он их щадил. Не допускал, что пойдут на крайность. Не находил для розыску оснований. Намеревался удалить тихо. Да перемедлил…
На полдороге заночевали не в становище (Вевея остерегалась обыщиков), а в крайней курной избе, где безопасность Рода, по мнению спутницы, оставалась надёжной. Её возатай порыскал по деревне, раздобывая еду, да и вернулся ни с чем.
– Ну что же ты за мужик?
– ругала его Вевея.
– Не мужик, а какой-то теля-патя Фомка-староста!
Она взялась за дело сама, принесла жареного куря, чем и повечеряли.
– Обедняла деревня, - тряхнула яркими кудрями рыжуха, - значит, город голодать будет!
Её возатай в качестве сторожа улёгся в карети. Роду постелили на сеновале. Шуршало сено, когда он ворочался. Поскрипывали сверчки то там, то сям… Сон сморил его почти тут же. И потянулась перед глазами дорога далеко-далеко… Лес шумел… Сбруя на Катаноше неприятно скрипела. Надо бы жиром смазать сухую сыромять. А вот уже и река, к коей он так стремится. К берегу волной прибивает дубовый короб, а на коробе в белом платье - Улита. Он спрыгивает с Катаноши, она - с дубового короба, и оба бросаются навстречу друг другу… До чего крепок, до чего жгуч её поцелуй!
Род встрепенулся, открыл глаза и во тьме сеновала увидел над собою лицо Вевеи.
– Всю жизнь тебя дожидалась!
– припала она сызнова к его губам.
Род едва оторвал от себя безумную.
– Мало тебе Улита срывала чемер, так я сорву…
– Ну сорви, сорви!
– ткнула она голову ему в грудь.
– Злица твоя, Царство ей небесное, ежедень держала меня в нелюбках, а я старалась ей же во благо. Степан Иваныч и Андрей Гюргич были умнее вас. Не спаривалась бы она с тобой, жила бы и по сей час. Двое лазутников было в Кучковом доме - я да Якимка. Только он - злой лазутник, я добрая.
– Пошто не даёшь поспать?
– тяжело вздохнул Род.
– В избе дышать нечем, - разогнувшись, села Вевея.
– Да и… и… наконец-то дорвалась до тебя!
– Она взяла его руку в обе свои тёплые ладони, - У, холод, как от покойника!
– Я теперь покойник и есть, - отозвался Род, - Многажды убиваемый, многажды спасённый, а все ж покойник.
Вевея вновь припала к нему:
– Рано себя хоронишь. Я тебя оживлю! Надеялась, блюла девство, ожидаючи… Дождалась!.. Помнишь, как умоляла: «Врачу, исцели от любви к тебе!» Отказал в исцелении. Вот теперь и бери в подружии. Первый и единственный мой! Мы ведь спервоначалу предназначались друг другу. С Улиткой-то у вас судьбы - вразнотык. Поперечили предначертанному, вот и вышло несчастье. А теперь мы с тобой хоть остаточек жизни проживём счастливо. Я стану холить тебя, оберегать твой покой. Вот и помолодеешь душой и меня за добро полюбишь…