Кровь хищника
Шрифт:
— Что-то долго ты, красавица.
— Да нет, вроде…
— А я тоже в ручье искупался, покуда тебя ждал… Ну что, пойдем?
Едва дыша от смущения, Хадия робко уточнила, хотя и так понимала, о чем он:
— Куда?
— В шалаш.
Взяв Хадию за руку, Такый нагнулся и шагнул в низкий шалаш. Хадия покорно шагнула следом. Внутри шалаш оказался на удивление просторным и уютным. На свежем сене Такый постелил что-то мягкое, в полутьме было не разобрать, что именно. Хозяин… Постель… Мужчина. Ее мужчина! Мысли Хадии путались, кружилась голова. Слова были какие-то незнакомые, но приятные… Приятно… Как хорошо он целует, как нежно…
Дальше Хадия ничего не помнит, словно в омут провалилась. Проснувшись, она обнаружила, что лежит совершенно голая рядом с Такыем. Случилось… Но разве можно сравнить то, что было сегодня, с тем мерзким, грязным, что было некогда в жизни Хадии? Оказывается, когда в тебе просыпается желание и отдаешься мужчине по своей воле… описать невозможно словами.
…Такый спит, раскинув руки, богатырским сном. Хадия никогда не рассталась бы с этим мужчиной, ставшим ей таким близким в эту ночь. Но ведь у нее есть Миляш. Пора было возвращаться к ней, уже забрезжил рассвет. Хадия осторожно погладила Такыя по волосам, положила на мгновение голову ему на грудь, вдыхая терпкий запах мужского пота. Дух молодого, сильного тела, смешанный с ароматом свежего сена, дурманил. Расслабленное, податливое, как разогретый воск, тело само прильнуло к Такыю, но тот спал крепко и даже не пошевелился. Но это и к лучшему. Иначе не будет сил уйти, оторваться от него, а Миляш там совсем одна…
От волны свежего воздуха, принесенного матерью, Миляш проснулась и открыла глаза. Видно, не просыпалась ночью и не плакала с перепугу, решила Хадия, не заметив следов слез на лице дочери. Подумав об этом, Хадия испытала невольный стыд от того, что пошла на поводу у своего желания и оставила девочку одну. От этой мысли с еще большим усердием взялась за домашние дела. Сварила еду, постирала, поиграла с дочерью в ладушки, вытрясла у входа в пещеру медвежью шкуру. К вечеру Миляш, утомившись за день, наигралась со своими самодельными игрушками и крепко уснула. И только тогда у Хадии появилась возможность сходить в березняк и проведать Такыя. Да только не застала его. Костер был потушен и залит водой, шалаш пуст. И только немного жареного зерна на камне напоминали о недавнем присутствии мужчины здесь и проведенной с ним ночи…
Нежданная встреча оставила на сердце чувство какого-то просветления, которое не в силах были омрачить затяжные дожди, начавшиеся со дня ухода Такыя и не прекращавшиеся много дней подряд. На Хадию нашло какое-то наваждение, она и думать была не в состоянии о хозяйстве, словно не пустели полки в пещере, не таяли день ото дня продукты, словно не надвигалась длинная и холодная зима. Одна мысль глодала Хадию: увидит ли она снова своего Такыя? Вновь и вновь женщина вспоминала события той ночи, каждое слово, каждый поцелуй и каждое объятие. Длинными вечерами, когда за стенами пещеры шумели ливневые дожди, Хадия вновь и вновь, сидя у костра, вспоминала свои разговоры с Такыем той ночью, когда они отдыхали после жадной любви друг к другу. Тогда Хадия пыталась выяснить как можно больше у парня, чтобы представить себе, что происходит в том мире, о котором она столько грезила.
— Скажи, Такый, жатву завершили?
— Еще и не начинали.
— А в мешках у тебя что было? Разве не зерно?
— Видела, что ли?
— Видела.
— Экая ты глазастая… Там прошлогоднее зерно было.
— И куда ты его вез?
Такый, явно недовольный расспросами, неохотно пробурчал:
— Много будешь знать, скоро состаришься…
Все же понемногу Хадие удалось его разговорить. И чем больше Такый говорил, тем жарче становилась его речь, чувствовалось, что говорит парень о чем-то очень наболевшем, не дающем ему покоя ни днем, ни ночью. Почему-то он доверился Хадие и рассказал ей о многом. Может быть, потому, что все это долго приходилось скрывать от других. И о какой-то коллективизации, начавшейся в деревне, и о богачах, которых теперь зовут кулаками, и о том, что весь скот и инвентарь теперь заставляют сдавать в колхоз. Кое-кто более или менее зажиточный скрылся из Асаная, осели кто в Бухаре, кто в Ташкенте, а кулаков собираются ссылать в Сибирь…
— Выходит, ты кулак? — перебила вопросом Хадия.
— Какой я кулак? — в сердцах выругался Такый. — Мы — середняки, нас пока не трогают. Но ведь это пока, а что завтра-послезавтра будет, один Аллах ведает.
— А кто «не трогает»? — снова наивно спросила Хадия.
— Советская власть, кто же еще. Подожди, и до твоего хутора черед дойдет, и туда доберутся.
Время от времени Такый, видно, сильно истосковавшийся по женской ласке, притягивал Хадию к себе, но она ласково, настойчиво принуждала его рассказывать дальше…
Дожди наконец пошли потихоньку на убыль. Хадия, взяв себя в руки, весь световой день проводила в лесу, заготавливая съестное впрок. Однако лес в этом году не баловал своих обитателей: с середины лета почти непрерывно шли дожди, и все, что можно было бы использовать в пищу, пропадало.
На третий день после прекращения дождей она заметила Такыя, еще на подходе. На этот раз он снова вел за поводья тяжело груженую лошадь. Дождавшись, пока Такый остановится и снимет груз с лошади, Хадия подбежала к нему. Слабо улыбнувшись, он встретил ее вопросом:
— Ты здесь живешь, что ли?
Хадия, совершенно машинально, соврала:
— Нет, мы только сегодня пришли.
И тут же густо покраснела от невольной лжи. Такый едва заметно усмехнулся, видно, почувствовав ложь в ее словах, но разоблачать не стал. Попросил только:
— Я сначала хочу добраться до нужного места, а ты меня жди, хорошо?
— Зерно нового урожая? — спросила Хадия, кивнув на мешки.
— В такую погоду какой может быть урожай? Рожь повалилась, проросла, пшеница гниет на корню… Как бы голода не было в этом году. А Советы все равно отберут остатки зерна, потому и прячу.
Чувствовалось, что явно был не в настроении. Сошел с лица, плечи безвольно опущены. Будто подменили мужика. В прошлый раз как глаза блестели при виде Хадии, а сейчас взгляд тусклый, безо всякого интереса.
Стиснув зубы, он пробормотал:
— Начали раскулачивать и таких середняков, как я. Соседа моего со всей семьей в Магадан сослали.
— В каких краях этот Магадан? — испуганно спросила Хадия, чувствуя, что за этим названием скрывается что-то страшное.
Такый устало махнул рукой:
— За тридевять земель, откуда и возврата нет.
— Ай-яй-яй…
— Вот тебе и ай-яй-яй, красавица. Страшные дела происходят в Асанае. Ладно, я передохну немного и дальше тронусь. Скоро обернусь.
В этот раз Такый ни о чем не спрашивал Хадию, да и его не нужно было ни о чем расспрашивать, сам все рассказывал. Говорил с горечью, с прорывающейся болью. Но ночь в шалаше была такой же горячей, как и в прошлый раз. Ни Такый, ни Хадия ничего не говорили о своих отношениях, но оба чувствовали, что здесь, в этом маленьком шалаше будто обрели очаг, согревающий их души. И отдавали друг другу всю страсть и нежность, на которые были только способны.