Кровь и лед
Шрифт:
— Да плевать я хотел и на сундук, и на тех двух отморозков во льду! Где мои собаки?! — взревел Данциг, проходя в сарай. — Вы давно здесь? — добавил он, внимательно оглядывая пол.
— Нет. Пришел буквально перед вашим появлением.
— Проклятие! — Он со злостью пнул ногой одну из мисок, отправив ее в дальний конец сарая, и вдруг застыл у подножия лесенки. Стянул перчатку, потрогал что-то на ступеньке и, поднеся палец к носу, принюхался. — Кровь, — заключил он, поднимая глаза к проходу на чердак.
Спустя мгновение он уже мчался по лестнице так быстро, как только позволяли тяжелые ботинки и неуклюжая одежда.
Майкл услышал вопль Данцига: «Господи! Нет!» — и, взбежав следом, увидел, что каюр сидит на полу и сжимает в могучих руках окровавленного Кодьяка.
— Кто это сделал?! — причитал Данциг. — Кто мог совершить
Майкл тоже терялся в догадках.
— Удавлю сукиного сына! — проревел каюр, и что-то подсказывало Майклу, что он говорит абсолютно серьезно. — Убью ублюдка, который это сделал!
Майкл молча положил руку на плечо Данцигу и в этот момент увидел, что веки пса дернулись и Кодьяк открыл глаза.
— Постойте, гляньте… — начал он, но не договорил.
Пес вдруг издал низкий утробный рык и, прежде чем Данциг успел среагировать, грызанул хозяина за лицо. Каюр повалился на спину, а Кодьяк, наскочив на него сверху, со свирепым рычанием принялся терзать на нем одежду и плоть. Мужчина отчаянно молотил ногами по полу, пытаясь подняться, но собака была слишком сильна, к тому же обезумела от ярости. Заметив, что от ошейника тянется короткая цепь с колом на конце, Майкл бросился к ней, но она выскользнула у него из рук. Наконец он крепко ухватился за цепь и со всей мочи потянул ее на себя, отрывая окровавленные челюсти пса от горла Данцига. Но Кодьяк упирался что есть сил — скреб когтями по дощатому полу, клацал зубами, норовя снова броситься на хозяина, — и лишь когда оказался у самой лестницы, куда Майкл его отволок, переключился на журналиста. Зверь молниеносно развернулся и, сверкнув полными ненависти голубыми глазами, прыгнул на мужчину. Однако Майкл, словно матадор, ловко отскочил в сторону, и собака покатилась вниз по ступенькам. Послышался глухой удар, треск дерева, громкий хруст, а затем… воцарилась тишина.
Майкл посмотрел вниз и увидел, что деревянный столбик застрял между двух ступенек, а собака болтается на короткой цепи с переломанной шеей. Ступеньки под тяжестью огромной лайки тихо поскрипывали.
— Помогите… — слабо прохрипел Данциг.
Он лежал на полу, держась за горло, а между пальцев у него ручьем текла кровь.
Майкл сорвал с себя шарф и туго обмотал им шею мужчины.
— Я сейчас приведу доктора Барнс! — крикнул он.
И, не помня себя от ужаса, пулей скатился по лестнице мимо покачивающегося трупа Кодьяка. Из колотой раны на груди собаки все еще сочилась кровь, собираясь на устланном сеном полу в багровую лужицу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
13 декабря, 20.00
Чтобы избежать встречи с людьми, Синклер описал вокруг лагеря большой крюк и погнал собачью упряжку по снежной долине между линией берега и далекими горными кряжами. Элеонор сидела на дне саней, закутанная в безразмерное пальто, которое они выкрали из сарая.
Собаки бежали бодро и, кажется, точно знали, куда направляются. Синклер понятия не имел, каким будет конечный пункт путешествия, и готовился к любым неожиданностям. На некоторых участках пути просматривались старые следы, и собаки, как обратил внимание Синклер, бежали строго по ним. Он стоял сзади на полозьях, крепко сжимая поводья. Хотя воздух был морозным, а солнце не давало абсолютно никакого тепла, лейтенант держал голову высоко поднятой, подставив лицо свежему ветру, который, словно мехи, наполнял легкие упоительно чистым воздухом. Синклер ликовал. Он снова чувствовал! Двигался! Был живым, в конце концов! Что бы дальше ни случилось, этого он не боялся, ибо ничего страшнее, чем заключение в ледяной темнице, быть уже не могло. Красная куртка с белыми крестами, из-под которой тускло поблескивали золотые галуны военного мундира, раздувалась на ветру, хлестала фалдами по ногам, но в жилах у Синклера бурлила кровь, и даже волосы, кажется, шевелились от восторга.
Над головой все время звучали беспокойные крики птиц, бурых, черных и серых, а Синклеру так хотелось, чтобы компанию ему составил альбатрос, беззвучно парящий в небесах. Но как он ни высматривал грациозных белоснежных птиц, так их и не увидел. А нынешние попутчики были лишь стервятниками — он судил об этом по грязноватому оперению и надсадному карканью, — которые преследовали собачью упряжку исключительно в надежде чем-нибудь поживиться. Он видел и раньше подобных птиц, кружащих в знойном голубом
— Некоторые из них, без сомнения, явились сюда и по мою душу, — добавил Хэтч.
Последние несколько дней Синклер наблюдал, как некогда бронзовая от загара обветренная кожа сержанта приобретала все более желтушный цвет. Даже глаза ветерана сделались болезненного желтого оттенка. Бывали моменты, когда, сидя в седле, Хэтч трясся так сильно, что Синклер на всякий случай привязывал эфес шпаги к руке сержанта.
— Это малярия, — пояснил Хэтч, отбивая зубами дробь. — Она пройдет.
Полозья саней то и дело наезжали на невидимые холмики и с грациозностью балерины мягко опускались вниз. Синклер никогда раньше не видел подобных хитроумных средств передвижения и все ломал голову, из чего же сделаны нарты. Поддон, в котором полулежала Элеонор, был гладким и твердым, как сталь, но судя по непринужденности, с какой собаки его волокли, материал был гораздо легче.
А птицы все не отставали, продолжая назойливо виться над головой. По сравнению с ними грифы в Крыму могли показаться образцом степенности. Те лениво выписывали в небе большие круги и лишь изредка спускались на ветки высохших деревьев, взирая маленькими черными глазками на марширующие военные колонны. Прижав крылья к грязно-коричневым телам, они терпеливо ждали, когда очередной солдат, умирающий от жажды или пораженный тепловым ударом, отобьется от колонны и рухнет на обочине. Грифам никогда не приходилось ждать долго. Синклер, который ехал на еле волочащем ноги Аяксе, не раз становился свидетелем тому, как обессилевшие пехотинцы сначала сбрасывали с себя шлемы, затем мундиры, а под конец избавлялись и от мушкетов с боеприпасами, чтобы идти в темпе колонны. Измученные холерой солдаты один за другим валились в грязь и, корчась от болей в животе, умоляли дать им воды, морфина, а иногда и пулю в висок, чтобы прекратить мучения. Как только агония очередного умирающего прекращалась и несчастный наконец затихал, грифы расправляли уродливые крылья и спрыгивали на землю рядом с телом. После нескольких пробных клевков, дабы убедиться, что человек мертв, птицы брались за дело всерьез и пускали в ход крючковатые клювы и когти.
Однажды, не в силах сдержаться, Синклер выстрелил в одну из тварей, превратив ее в гору кровавых ошметков и перьев, но к нему моментально подскочил сержант Хэтч и велел впредь больше так не делать.
— Это пустая трата боеприпасов, к тому же вы можете привлечь внимание противника к нашим маневрам.
Синклер только рассмеялся. Чтобы противник и не знал об их передвижениях? На марше было шестьдесят тысяч солдат, которые сапогами поднимали в воздух тучи пыли, а с момента высадки на берег они только и делали, что медленно двигались по широким крымским равнинам, покрытым зарослями терновника и ежевики. Русская армия уже поджидала их на берегу реки Альма и встретила шквальным огнем артиллерийских батарей, обратив в бегство. Доблестная британская пехота, сдавая редут за редутом, бросилась искать спасения в близлежащих горах, однако кавалерия, частью которой был и 17-й уланский полк, и пальцем не пошевелила, чтобы ей помочь. По приказу главнокомандующего лорда Реглана она пока должна была «сохраняться в загашнике в целости и сохранности» (именно эти слова прошли по рядам) и оберегать пушки, а потом, если армия все-таки доберется до места, содействовать в захвате русской крепости Севастополя. Для Синклера вся эта кампания превратилась в бесконечную череду унижения и отсрочек. В один из вечеров, когда войска разбили бивак на кишащей москитами равнине, лейтенант не обменялся с Рутерфордом и Французом ни словом. Они и так знали, что друг у друга на уме, а от усталости сил осталось только на то, чтобы проглотить порцию рома, зажевать его солониной и отправиться на поиски родника или пруда, где бы они могли напоить лошадей и наполнить фляги.
По утрам солдат, которых за ночь скрутило от холеры, погружали на грузовые телеги, а умерших спешно сваливали в неглубокие братские могилы и присыпали землей. Британскую армию на всем ее пути следования неотступно преследовало трупное зловоние, и кожа Синклера пропиталась им настолько, что он уже и не надеялся когда-нибудь его смыть.
— Синклер! — окликнула его Элеонор, обернувшись назад. — Впереди что-то есть. Ты видишь?
Она слабо подняла руку и указала на северо-запад.