Кровь избранных
Шрифт:
Человек за столиком на секунду поднял глаза и снова склонился над документами:
— Ты родился в Глендейле.
— Да, сэр, восьмого июля тысяча девятьсот второго года.
— Профессия?
— Наемный работник. Я трудился на виноградниках.
Человек снова взглянул на него:
— Наемный работник… И что же ты уехал из Соединенных Штатов?
— Моя мать, господин, была при смерти, и я хотел ее повидать. Она живет… жила в Амстердаме.
— Наемный работник, который тратит свои сбережения, чтобы в последний раз увидеть матушку… Почему же она родила тебя здесь, а потом уехала в Амстердам?
— Там живет моя сестра.
— Ну да, рассказывай кому-нибудь другому.
Последнюю реплику комиссар произнес вполголоса,
— Вохилл! Иди-ка сюда и скажи, как тебе этот тип.
На сей раз беседа велась в маленькой сырой комнате. И Берлин, и Вента, и все прочее осталось очень далеко. От запаха свежей краски слегка подташнивало. Фальшивые документы проверку не прошли. Ему оставалось разыграть последнюю карту.
Сквозь маленькое зарешеченное окно офиса Фолберг с отвращением глядел на собравшуюся внизу под серым небом толпу. Подобная сцена повторялась на пристани Эллис-Айленда каждое утро с незапамятных времен. Рональду подумалось, что участь его оказалась куда неприятнее, чем он предполагал.
Честолюбивому парню на пороге тридцатилетия приходилось работать в вонючей дыре, чтобы платить пошлину федеральным чиновникам с их жесткой иерархией. В его задачи после нескольких месяцев, проведенных в архивах Вашингтона, округ Колумбия, входило также приводить в порядок бумаги.
Альтернативой были либо Тихуана, либо Эль-Пасо, тоже служба иммиграции. И конечно, не курорты.
Рональд убедил себя, что смертельно ненавидит чиканос, [144] сам не понимая почему, и без колебаний выбрал место чиновника в нью-йоркском порту, куда в основном приезжали иммигранты из стран Азии и Среднего Востока. С 1882 года в Соединенных Штатах начал действовать «Закон о запрещении въезда китайцев», который ограничивал права выходцев из этой страны. Почти всех прибывших морем из Поднебесной без колебаний отправляли назад.
144
Чиканос — живущие в США мексиканцы, в том числе и американцы мексиканского происхождения.
Принятое когда-то законодательство представляло собой странную смесь расовой сегрегации [145] и стремления защитить американское производство. Работники-китайцы, неприхотливые во всех отношениях, прекрасно приспосабливались ко всем общественным порядкам, и местные труженики им явно уступали. Поэтому, чтобы среди населения не нарастало вполне понятное недовольство, пришлось издать такой нормативный акт.
Но время шло, и обстоятельства менялись. К 1939 году закону исполнилось пятьдесят семь лет. К той поре сгладились различия между работниками: азиатами, пуэрториканцами, итальянцами, русскими. Так почему же всем можно, а китайцам нельзя? Общественное мнение считало, что настал момент для отмены закона, но началась Вторая мировая война, и дипломатам стало не до того. [146]
145
Сегрегация (позднелат. segregatio — отделение) — политика принудительного отделения какой-либо группы населения. Обычно упоминается как одна из форм религиозной и расовой дискриминации, т. е. отделение группы по расовому или этническому признаку.
146
Закон отменили только в 1965 году. (Прим. перев.)
Фолберг с ненавистью взглянул на стол, где громоздилась гора бумаг, с которыми предстояло разбираться. С утра его мучила изжога, то ли с недосыпу, то ли от
Наступил самый важный момент за весь день — Рональд начал просматривать в газете перечень мест победителей в третьем конном заезде галопом, состоявшемся накануне в Мемфисе. И тут его потревожил подчиненный, прервав привычный ритуал. Надежда на победу, конечно, была призрачной, учитывая прецеденты со ставками, но все равно неожиданный визит раздосадовал Фолберга.
— Сэр, тут у меня в комнате сидит один тип, который мог бы вас заинтересовать.
— Какого черта! Вохилл, это ты? Что тебе надо?
— Да тут из Роттердама объявился какой-то грязный вонючий китаец с фальшивыми документами. Но он вполне сносно говорит по-английски и здорово — по-немецки.
— А с каких это пор ты знаешь немецкий, Вохилл?
— Что английский у него правильный, я уверен, сэр. Зайдете на минутку на него поглядеть или мне выгнать его взашей вместе с другими?
Обреченно закатив глаза к небу, Фолберг свернул газету и сунул ее в карман пиджака. Потом рывком поднялся, опершись руками о стол. Перед обедом не повредит немного размяться.
— Давай сюда твоего китайца, который говорит по-немецки.
Маленькая комнатка пропахла сыростью. Последний слой краски лег сверху плесени и неизбежно должен был скоро отвалиться. Окон в помещении не наблюдалось. Шатающийся стол слабо освещала тусклая лампочка.
Фолберг пинком открыл дверь и, не глядя, захлопнул ее за спиной. Он обожал так начинать допросы копошащегося людского отстоя. Сразу следовало напугать, чтобы иммигрант выложил все. Пару раз в год ему приходилось проделывать подобную процедуру и с китайцами. Но не чаще. Перед ним стоял человек лет сорока, небрежно одетый и на вид совсем беззащитный. Он тяжело, с посвистыванием дышал и, наверное, был сильно нездоров. Но маленькие глаза светились живостью и глубиной. Фолберг начал как по учебнику:
— В Соединенных Штатах действует «Закон о запрещении въезда китайцев», согласно которому ваши работники не могут получать разрешение на пребывание в стране. Поэтому мы позаботимся о том, чтобы отправить вас обратно. Вам все ясно?
Глаза Шань Фена остались неподвижны. Китаец выглядел обыкновенным оборванцем. И все же что-то просматривалось в его взгляде…
— Вы говорите по-немецки?
Ответ Шань Фена прозвучал глухо, словно шел из самого сердца земли, задыхающейся от магмы:
— Да, а вы?
Фолберг не понимал по-немецки ни слова, кроме тех, которые произнес, но китаец, похоже, ответил уверенно. Знание европейского языка иммигрантом уже само по себе представлялось фактом интересным и могло что-то означать. И он решил выжать желтомордого как лимон. До обеда оставалась еще куча времени.
— Может, мне отправить тебя вместе с прочими обратно в Китай жрать рис, пока не лопнешь? Или разрешить остаться, потому что ты знаешь немецкий?
И снова молчание. Взгляд Шань Фена излучал острую ненависть. Наверное, ему хотелось схватить Фолберга за грудки, приподнять над землей и хорошо встряхнуть. Но он находился в отчаянном положении и сдержался. Кроме Америки, похоже, податься было некуда.
— У меня с собой есть одна вещь, которая могла бы заинтересовать вашу страну.
— Правда, приятель? Блестящая новость! И что же это такое? Чашки с рисом? Зеленые драконы? Сосуды эпохи Мин? Сейчас же побегу предупредить госсекретаря… нет, что я говорю… самого президента!
Рональд не спеша приблизился к китайцу:
— Слушай внимательно. У меня нет времени, и сегодня с утра я злой, как черт, потому что изжога просто замучила. Достала, как ты. Если не перестанешь корчить из себя загадку, я дам пинка в твой вонючий зад и вышлю обратно в Пекин.