Кровь пьют руками
Шрифт:
— Ей лучше д-домой, Иероним Павлович. Хватит с нее, так сказать, к-казенного дома.
Голос Игоря звучал слева; молитвинский — Справа. Мотор гудел, было тепло и уютно.
— Ирина! Вы слышите м-меня? Я вздохнула. Да, как говорит господин Бажа-нов, все! Хватит! Обезьяны так обезьяны!
— Я слышу вас, Игорь. Извините, глаза пока открывать не буду. Больно.
— Под лампой держали, Эра Игнатьевна?
В голосе Молитвина не было сочувствия. Так мог спросить патологоанатом.
— Под лампой, Иероним Павлович.
— Здорово они вас! Я вовремя подоспел: вам ваши, откровенно
«Лучше сделайте ей еще один укол».
Я вздрогнула.
— Спасибо.
— Иероним П-павлович был, можно сказать, председателем комитета по в-вашему освобождению.
— Не преуменьшайте своих заслуг, досточтимый магистр!
Странно: кажется, Молитвин сердит не только на меня. Но чем ему не угодил Игорь? «Досточтимый магистр» — звучит прямо как «гражданин следователь»!
Спрашивать не стала. Еще успею, да и сил нет. Самой бы из машины выйти!
Возле моего подъезда тоже все изменилось. Сгинули сугробы, жалкие остатки сосулек источали последние капли с мокрого карниза. Весна! И как быстро!
— Вам помочь?
Молитвин смотрел по-прежнему хмуро, но это почему-то уже не расстраивало. Я огляделась по сторонам (никаких обезьян!), улыбнулась:
— Нет, спасибо. Я попрошу досточтимого магистра.
Шаман поправил пальто, кивнул:
— Хорошо. Игорь Дмитриевич, я буду в мэрии. Наверное, следовало удивиться (Молитвин! в мэрии!), но удивляться я не стала. Похоже, действительно революция. Маленькая такая революция с переодеванием люмпена в черный френч и вселением его в мэрию. Пусть!
— Иероним Павлович! Я хочу вас поблагодарить…
Он покачал головой, губы дернулись:
— Не надо. Мы все равно с вами — по разные стороны… гражданка следователь. Просто в следующий раз, когда сами кого-нибудь пад лампу сажать станете…
Я не обиделась. А если и обиделась, то самую малость.
— Я хочу у вас спросить. Как… Как у врача.
Ответом был удивленный взгляд. Игорь кивнул и поспешил отойти в сторону. Я замялась, не зная, как начать.
— Мне… Мне не давали спать. Потом делали какие-то уколы. Я бредила, видела… Видела белых обезьян. Таких странных обезьян, они бегали по снегу…
Он слушал внимательно, не перебивая, и я осмелела.
— А потом… Сейчас. Я снова увидела…
Шаман усмехнулся — невесело, даже зло.
— За психику свою опасаетесь, Эра. Игнатьевна? Знаете, в той конторе можно увидеть гораздо худшие вещи. Но это не бред. Такие обезьяны водятся на острове Хоккайдо. И не вы одна их видите. В общем, это даже не обезьяны. На Хоккайдо их называют «коропоки»… Извините, мне пора!
Хлопнула дверца черной машины. Шаман отбыл в мэрию. Белые обезьяны (они же «коропоки») водятся на Хоккайдо. Революция. Весна.
3
— М-может, я вам что-нибудь почитаю? Я чуть не рассмеялась. Кажется, Маг принимает меня за младенца. Младенца, которого после камеры внутренней тюрьмы ФСБ надо напоить рюмкой коньяка, уложить в кровать… рассказать сказку.
— Вы не об-бращайте внимания, что я заикаюсь. К-когда я стихи читаю, это проходит. Жаль, гитару не захватил.
Я прикрыла глаза. А хорошо бы
— Нет, Игорь! Я сейчас полежу, глаз открывать не буду, а вы мне все расскажете. По порядку. И желательно подробно.
Сказала — и растерялась. Вот дура! В этаком тоне только с нижестоящими сотрудниками разговаривать!
Послышался смех — легкий, искренний. Как Игорь хорошо смеется!
— Так т-точно! Надеюсь, рассказ мой б-будет неимоверно скучен и вы заснете не позже чем через п-пять минут. А может, вам, Ирина, к-колыбельную спеть? Ну т-там, придет серенький волчок… Это я, понятно, не про себя!
От удивления я даже открыла глаза. Вот уж на Кого Игорь похож меньше всего! Хотя… Сероглазый Волк — в этом что-то есть.
— Ит-так… О вашем аресте мы узнали только н-на следующий день, около полудня…
Его рассказ менее всего походил на колыбельную. И если я и вправду хотела спать, то сон мигом пропал. Глаза оставались закрыты, но память привычно расставляла факты по местам. Меня арестовали пять дней назад. И за эти пять дней…
Указ № 1400 был передан по радио в шесть утра, после государственного гимна. Он не слишком отличался от виденного мною проекта, но там присутствовал новый абзац — о зверском убийстве священников Рюмина и Егорова.
Их убивали как раз в те минуты, когда Володя Изюмский в последний раз обернулся. А уже через час тела были найдены, убийцы арестованы…
Те, кто придумал это, ошиблись в одном — преступников не вывезли из города. Более того, их оставили в городской тюрьме. Кто-то в столице, подписывая распоряжение, забыл о Первач-псах. Или не принял их всерьез.
«Психоз Святого Георгия», как правило, не трогает тех, кто под арестом. Потому и завидуют нам коллеги в Нью-Йорке и Москве — «мокрушники» сами спешат в камеры. Но на этот раз вышло иначе. А может, и не иначе: за все эти годы убийцы впервые посмели поднять руку на Его служителей.
Трое погибли прямо в камерах, через двадцать часов. Последний, уцелевший, был согласен на все — даже выступить по телевидению. Вмешаться его «опекуны» не успели — тюрьма была в ведении прокуратуры, а мои коллеги вовсе не спешили «топить» старшего следователя Гизело.
Это был первый прокол-но не главный. Признание мерзавца-киллера меня бы не спасло. Убийца назвал «заказчиком» одного из «ганфайтеров» Капустняка, но при должном умении все это можно был? еще повернуть против следователя-злодея. Однако в восемь вечера в Интернете появились два секретных указа — о военной блокаде и об «организованном переселении». Указы, существовавшие в двух экземплярах и не покидавшие еще президентской канцелярии, умудрились скопировать через полчаса после подписания (как позже выяснилось, каким-то образом проникли в опечатанный сейф, оставив сургучных стражей на месте). Поначалу никто не поверил, но затем, еще через час, по всем ТВ-каналам передали неизвестно откуда взявшийся ролик; демонстрировавший сам момент подписания указов. Ошеломленная президентская пресс-служба смогла лишь жалобно заявить, что съемка в этот момент никем не велась.