Шрифт:
История эта давняя, почти забытая. Но вот только недавно, столкнувшись с тем, что у очень многих наших сограждан присутствует представление о войне исключительно в двух цветах - чёрном и белом, мне эта история и вспомнилась. Ещё в то время, когда Иудой Горбачёвым в Кремле и не пахло, в канун 9 мая пришлось мне попасть в поезд на Ростов-на- Дону. Зашёл в купе и выяснилось, что у меня всего один попутчик. Сидит себе в купе этакий колоритнейший дядька, уже в преклонном возрасте, но крепкий, чуб казачий, да усы висячие , сединой побитые, широк в плечах, руки - лопаты.
Я ему - " С праздником , уважаемый !", тот в ответ, сквозь зубы - "
А надо бы Вам заметить, друзья мои, что в то замечательное время, когда трава была зеленее, солнце значительно ярче, а женщины несравнимо привлекательней, сам я уже таскал погоны с тремя маленькими звёздочками при одном просвете, побывал в Афгане, где на Пакистанской границе сподобился чудом выжить и заработать свой первый боевой орден. И казалось мне, что я уже ВСЁ видел, ВСЁ знаю и во всём уже разбираюсь. Это я сейчас понимаю, что был я тогда, прости Господи, сопляк сопляком, но в то время я пребывал в твёрдой уверенности, что круче меня - только отроги Кавказских гор и варёные яйца.
Вот и сподобило меня со всей моей непосредственностью озадачить своего спутника вопросом - " Уважаемый, я извиняюсь, но Вам-то чем День Победы не угодил ?".
Григорий на меня из-под бровей зыркнул, дымком сигаретным пыхнул и говорит - " Тут , вишь, какое дело, паря, я только-только из лагеря откинулся, но ты не пужайся, я не вор, не душегубец какой. Я домой еду, где почитай почти пол века и не был. Даже и не знаю - что там, есть ли хоть одна родная кровиночка, нужен ли там "предатель Родины" ? А то, может мне лучше из поезда об телеграфный столб сигануть ? Тут , видишь ли, паря, какая история получается - сам я родом с верхнего Дона, казак в чёрт его знает каком поколении. Батя мой вернулся с Империалистической в звании подъесаула, да с полным бантом георгиев на груди. Когда заваруха на Дону с большевиками началась, он сначала к белым подался, а потом как-то у красных очутился. А в двадцатом и вовсе домой пришёл. Гутарил - мол , надоело всё до чёртиков, навоевался досыта. Тут бы и жить да поживать - ан нет, не получилось.. В станицу пришли красные.... Я , как сейчас помню, как по всей станице завыли собаки и по всем лабазам поднялась заполошная стрельба. Я помню, как картавый комиссар в кожаной тужурке пинал ногами труп отца, кинувшегося на помощь матери, которая заходилась криком в сарае , куда её утащил десяток красных революционных матросов. Я помню, как ошмётьями разлетелась голова братика, схватившегося за вилы, которого хладнокровно застрелил комиссар. Я ВСЁ это помню. Помню, как кричала "Мама, мамочка !" моя сестрёнка, когда её гуртом сильничали впятером доблестные красноармейцы, а бабке, кинувшейся ей на помощь, просто походя прикладом размозжили голову. Деда, схватившего шашку, прикололи штыками прямо в хате у печи , с которой он еле слез. Я помню, как красные герои, перешагивали через труп моего брата у крыльца, натягивая на ходу штаны, вываливаясь из нашей хаты. Я ВСЁ это помню. Глаза закрою.. и вижу это всё, будто вчера.
Ты, паря, ничего не говори, не надо.
Сам-то я уцелел каким-то чудом. Матрос, что меня штыком ткнул, то ли пьян уже был без меры, то ли вояка из него был, как из говна пуля, но счёл он меня за мёртвого и бросил валяться в загоне для телят на лабазе. И рана-то оказалась пустяковая, а всё одно сомлел я от кровопотери. В себя пришёл, когда дружок-одногодка Тимофей с тёткой моей Натальей меня перевязали, да в баню утащили.
Два дня я отходил, всё никак поверить не мог, что остался я один со всего рода один одинёшенек. Мать-то, как красные со двора ушли, там же в сарае на вожжах и повесилась с горя и позора. Сестрёнку шестилетнюю младшую в хате соседи нашли со свернутой шейкой.
Станичники, кому свезло с "костлявой" разминуться, помогли моих похоронить. А опосля, я и дал принародно клятву на клинке пред людьми и Богом, что не будет мне покоя ни на этом свете, ни на том, пока я не отомщу.Выгорело во мне в тот день всё то доброе, что мама в меня закладывала, начисто выгорело. Ни о чём больше и думать не мог. Одно только желание - добраться до тех, кто это сотворил. Только глаза закрою, а у меня в ушах комиссарский голос , что я уже в беспамятье слышал - " Пгибигитесь здесь, добейте выблядков..."
В общем, как ни посмотри , один смысл у меня в жизни остался - МЕСТЬ. Собралось нас втихую человек двадцать казаков, да и ночью ревкомовцев, что комиссаром были над станицей поставлены, постреляли , спалив вместе с хатами, а потом пошли вдогон за отрядом, что у нас " революционный порядок" наводил. Пока догоняли, за неделю к нам казаки с других станиц прибивались, так что через неделю нас уже под две сотни оказалось. Расшевелили красные тихий Дон, доставали братья станичники из захоронок винтовки с шашками , да садились на коней.
Отряд красногвардейцев, что у нас в станице похозяйничал, в низовой станице уже догнали, где они "порядок" наведя, на ночь постоем встали. Вот в эту же ночь мы их тихо в ножи и взяли. Половина из них только утром с перепоя и соображать начали. С десяток их девки-казачки с ходу в лоскуты порвали, за художества революционные. Всем миром просто забили ухватами да граблями.
Мы с Тимохой и вовсе, надо сказать, осатанели. Матросов ломтями стругали, заставляя эти ломти и жрать. Браты-станичники нас еле-еле от них уже мёртвых оттащили. Остальных в поле вывели, да порубали в капусту. А у меня всё нутро просто огнём жгло - ушёл комиссар как-то в сутеми, ушёл гад !
Казаков в наших рядах прибывало и пошли мы вершить свой суд по всему Дону. А мы с Тимохой, как вурдалаки, всё никак крови напиться не могли досыта. Уже и казаки от нас шарахаться начали, а мы всё никак остановиться не могли. Я тебе, паря, так скажу - как я тогда напрочь рассудком не подвинулся - сам по сей день не пойму.
Выгорело тогда во мне всё человеческое - был зверь зверем. Понимаешь ? Я просто превращался в нелюдь.
Потом много чего было. И у Врангеля повоевали, потом снова на Дону красных резали. И у Булат-Булаховича в карательной сотне походили - всё никак местью наесться не могли.
И дрался я за СВОЮ Родину с красной заразой, ни себя , ни врага не щадя. Три раза ранен был, один раз контужен, а всё -равно в строй возвращался. И мотало нас от Урала до Пскова, кропя наши тропки красненьким. Скольких я братов-казаков на тех тропках схоронил, уже и не сосчитать нынче. А я всё искал того комиссара с революционной фамилией Шнеерзон. Потом уже слышал, как казаки гутарили, что его при Сталине за все "революционные художества" сами же большевики к стенке и прислонили. Надо бы честно, паря, признать, что при Сталине многих, кто в Гражданскую таким манером комиссарил, да русскую кровь ручьём пускал, к ответу всё-таки призвали. Да , только мне это уже всё было до одного места - мне рассудок месть заменила. В общем так мы и метались , пока уже и коллективизация не кончилась. А потом ушли сначала в Польшу, а оттуда уже и в Германию с Тимкой попали.